Встречи

Альберт Лиханов, Исаак Шур ПИСЬМА К ДРУГУ Отрывок из пьесы

На сцене — комната Николая в Сочи. Он сидит в кресле, глубоко задумавшись. На столе громкоговоритель «Рекорд», из которого звучит музыка. Входит Ольга Осиповна.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Тебе что-нибудь надо, Коля?

НИКОЛАЙ (уменьшает громкость радио). Нет, мама. Зачем ты встала? Иди сейчас же ложись. Побереги свое сердечко.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Сдает оно, сыночек… Никак не пойму, как же они могли это сделать?! Как посмели из партии тебя исключить?

НИКОЛАЙ. А меня не исключили. Партбилет у меня. Я автоматически выбыл. Таково решение окрпроверкома. А приняли его потому, что есть среди них лентяи, которые не нашли время прийти ко мне и поговорить по-партийному. Идет чистка партии. Она необходима.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Но тебя-то как можно было?! Тебя?!

НИКОЛАЙ. Это недоразумение, мама, ошибка. И она будет исправлена. Меня отделить от партии невозможно!

ОЛЬГА ОСИПОВНА (жалея, что начала этот разговор, успокаивает). Да, да… Я ведь только о том…

НИКОЛАЙ. Партия — это как монолитный кусок гранита! И для того, чтобы из этого куска вытащить ничтожно малую крупицу, которая в середине его, надо разбить весь кусок! Я в партии, мама. Был, есть, буду!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Будешь, будешь, сыночек.

НИКОЛАЙ. Чистка! Значит, очистить от всех, кто прилип, примазался, от всех, кто тормозит наше движение вперед. Надо беспощадно очищать от них партию! А со мной чепуха получилась! Не имеют права заочно… Я уже написал в окрпроверком, и я их заставлю прийти ко мне. И тут мы поговорим — большевик я или не большевик!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Вот и хорошо. Уверен — значит, так и будет. Только не изводи себя попусту. А то все думаешь, думаешь… Иногда окликнешь, а ты и не слышишь. Ты успокойся, не думай.

НИКОЛАЙ. А я, мама, не об этом.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. О чем же, сынок?

НИКОЛАЙ. Мне глаза нужны, мама. Хоть один. Пусть наполовину, на четверть, на десять процентов видит!.. Мне писать надо!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. О чем?

НИКОЛАЙ. О моих сверстниках. О том, какие мы были в те годы… О том, что же такое — горнило революции!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Об этом и думаешь?

НИКОЛАЙ. Об-этом. Только об этом… Тебе получше сегодня?

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Получше.

НИКОЛАЙ. Прочитай мне кусочек из «Овода».

ОЛЬГА ОСИПОВНА (берет книгу, садится около сына). Какой?

НИКОЛАЙ. Побег из тюрьмы.

ОЛЬГА ОСИПОВНА (читает). «Нет, с ним ничего не случилось, ничего!»

НИКОЛАЙ. Чуть дальше.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. «Когда он сел, ему стало еще хуже. Боль овладела всем телом, его лицо посерело от ужаса. Нет, надо вставать и приниматься за дело. Надо стряхнуть с себя боль. Чувствовать или не чувствовать боль — зависит от твоей воли, он не хочет ее чувствовать, он заставит ее утихнуть. Он поднялся с койки и проговорил вслух:

— Я не болен. Мне нельзя болеть. Я должен перепилить решетку. Болеть сейчас нельзя, — и взялся за напильник.

Четверть одиннадцатого, половина, три четверти… Он пилил и пилил, и каждый раз, когда напильник, визжа, впивался в железо, ему казалось, что это пилят его тело и мозг.

— Кто же сдастся первый, — сказал он, усмехнувшись. — Я или решетка? — Потом стиснул зубы и продолжал пилить.

Половина двенадцатого. Он все еще пилил, хотя рука у него распухла, деревенела и с трудом держала инструмент».

НИКОЛАЙ (продолжает по памяти). «Он уронил напильник, воздел руки, и с губ его сорвались — в первый раз с тех пор, как он стал атеистом — слова мольбы. Он молил в беспредельном отчаянии, молил, сам не зная, к кому обращена его мольба:

— Не сегодня! Пусть я заболею завтра! Завтра я вынесу что угодно, но только не сегодня!

С минуту он стоял спокойно, прижав руки к вискам. Потом снова взял напильник и снова начал пилить…» (Пауза.) Самое интересное, мама, что это не просто выдуманный герой. У него был живой прототип — русский революционер, писатель Степняк-Кравчинский.

(Входит Р а я с небольшой доской в руках.)

РАЯ. Коля, тебе подарок от нашей комсы. (Дает ему в руки.) Рука движется по линейке. Ты сможешь писать. Только надо привыкнуть.

НИКОЛАЙ. Дай карандаш и бумагу, я попробую.

(Рая дает ему карандаш, бумагу и напряженно смотрит, как он пишет.)

Прочти, что я написал, можно разобрать? Что молчишь?

РАЯ. Я разберу, разберу! (Читает.) «Спасибо, Раечка». Верно?

НИКОЛАЙ. Дальше.

РАЯ. «Спасибо, мой дорогой, самый за… заме…»

НИКОЛАЙ. Замечательный.

РАЯ. «Замечательный друг». Вот и разобрала. А когда привыкнешь, будет прекрасно.

(О л ь г а О с и п о в н а тихонько уходит.)

НИКОЛАЙ. Ну, рассказывай, что нового, что интересного? Рассказывай.

РАЯ. Сперва ты. Вчера ты хотел попросить меня о чем-то, я замоталась, прости.

НИКОЛАЙ. Не говори ерунду. Ты не обязана все время торчать около меня. У тебя есть твоя жизнь. Мы с тобой договорились раз и навсегда… Я замучил тебя и маму. Если бы я знал, что превращусь в полутруп… Прав был твой отец…

РАЯ. Мы договорились никогда не возвращаться к этому вопросу. Я одна знаю, что ты сделал для меня и что я для тебя. И не имеют права родные люди считать и подсчитывать, кто сколько сделал друг для друга. В конце концов не воображай, что ты распоряжаешься моей жизнью. Это моя жизнь. Я живу так, как считаю нужным, правильным… и как мне самой нравится!

НИКОЛАЙ. Товарищ Райка! Ты великолепна!

РАЯ. Вот с этим, товарищ Колька, я согласна. Точка.

НИКОЛАЙ. Точка.

РАЯ. А теперь говори — что хотел.

НИКОЛАЙ. Я давно не писал Пете. Правда, сейчас можно попробовать на этом приспособлении, но боюсь, что он не разберет мои каракули.

РАЯ (садится за стол). Диктуй, я готова.

НИКОЛАЙ. «Милый Петя! Буду писать тебе по-телеграфному кратко, отчетливо — лишь самую суть, не пускаясь в философию и отбрасывая все литературные обороты. Итак, начинаю. Письмо получил. Твою знакомую, бедняжку больную, встречу по-товарищески. Она здесь отдохнет и рассмотрится». (После небольшой паузы.) Ты не возражаешь, Раечка?

РАЯ. Вопрос не поняла.

НИКОЛАЙ. Ты не возражаешь, чтобы она к нам приехала?

РАЯ. Вопрос дурацкий.

НИКОЛАЙ. Ну, это уж чересчур!

РАЯ. А вот и нет. Так воспитана. И между прочим — тобой.

НИКОЛАЙ. Хорошо воспитана. Я даже начинаю собой гордиться.

РАЯ. Не зазнавайся, диктуй дальше.

НИКОЛАЙ. «Ехать морем — убийство: идут штормы 9—12 баллов. Итак, жду. Пусть напишет, когда приедет, встретят ее. Теперь следующее. Скажи, как смотрят Карась и другие ребятки на твою организационную политическую пассивность и что они делают в отношении ликвидации ее. Мое желание такое: познакомься с ячейкой какой-нибудь, наладь ее систематическое посещение, начинай там кое-что делать. Узнай, достанет ли тебе Карась или кто другой необходимые бланки. Если нет, напиши, я достану. Ты их пришли заполненными, я заверю свою рекомендацию и вышлю тебе. Начинай подыскивать остальных четырех товарищей».

(Рая перестала писать и сидит, опустив голову на стол.)

Ты пишешь?

РАЯ. Коля…

НИКОЛАЙ. Почему ты не пишешь?

РАЯ. Коля, ты не можешь дать ему рекомендацию в партию.

НИКОЛАЙ. Могу! Нет такой силы, которая могла бы оторвать меня от партии.

РАЯ. Ты прав миллион раз, но сегодня…

НИКОЛАЙ. Пока он подготовится, пока свяжется с ячейкой, проявит себя на общественной работе — меня восстановят. Это ошибка. Недоразумение. И партия в этом не виновата. Виноваты какие-то бюрократы.

РАЯ. Партия из людей состоит. И то, что они…

НИКОЛАЙ. Подожди. Остановись, иначе ты ляпнешь что-нибудь не то. Давай все взвесим спокойно, объективно. Давай мы с тобой попробуем стать на их позицию.

РАЯ. Я, наверное, не смогу. Принять решение, не побывав у тебя, не поговорив с тобой…

НИКОЛАЙ. Забудь на минуту обо мне, о себе. Мы с тобой большевики. Мы должны мыслить твердо, спокойно, исходя из конкретных условий, как и подобает настоящим материалистам. Давай подумаем. Идет чистка. Опирается она на Устав партии. Вот и смотрят они — пусть формально, это другой вопрос, — является ли человек полноценным членом партии. Что делает? Какая от него польза партии? Нужен ли он ей? И если он не приносит пользы именно как большевик, так на что он нужен! Это балласт, который нужно выбрасывать за борт, потому что всякий балласт тормозит движение вперед!

РАЯ. Я жду, когда ты заговоришь о себе.

НИКОЛАЙ. Хорошо. Окрпроверком сталкивается с одним, другим, пятым партийным бездельником и очищает от них партию. И тут — больной. В работе ячейки участия не принимает, на собраниях не бывает, виноват или не виноват, а ведет паразитический образ жизни.

РАЯ. Коля…

НИКОЛАЙ. Будем называть вещи своими именами. Прошлые заслуги — не броня. Они прошлые. А чистка партии — дело сегодняшнее. Они посмотрели на сегодняшний день и решили, что для партии я ценности не представляю. Формально они…

РАЯ. Я не согласна!

НИКОЛАЙ. Я тоже. Они должны были прийти ко мне, поговорить со мной. Они придут, друг мой. Они придут, и мы будем говорить о том, большевик я или не большевик. И я докажу! Не только на словах… а делом, работой своей!.. Ты веришь, что я докажу?

РАЯ. Верю, верю…

НИКОЛАЙ. Завтра начнем собираться в Москву на операцию. У меня нет выбора. Я должен видеть. Должен!

(Затемнение. На авансцене — Н о в и к о в и С е р г е й.)

НОВИКОВ. Когда члены окружной комиссии приехали, они были потрясены. Перед ними был активно мыслящий и действующий коммунист. Ошибочное решение немедленно отменили… О чем задумались, Сергей?

СЕРГЕЙ (задумчиво). О Николае… о своих ребятах… о себе… Не правда ли, Петр Николаевич, дело не только в фактах, но и в отношении к ним… Можно, конечно, хныкать, искать виновных, отчаиваться, убиваться. А можно сказать самому себе: сумей и из неудачи сделать оптимистические выводы. Жизнь продолжается, и она состоит из борьбы. С самим собой. С тем, что еще плохо или не удалось.

НОВИКОВ. Что ж, Сергей. Рад вашей задумчивости. Жизнь действительно все расставит по местам, а человеческая закваска проявится в нужный миг.

СЕРГЕЙ. Вы говорите о духе?

НОВИКОВ. Поступки могут быть разными. В наше время. В ваше время. В судьбе Николая или в судьбе вашего Андрея. Но дух, содержание, суть — они разве разные, дорогой товарищ учитель? Суть в том, чтобы выстоять перед трудностями и, выстояв, победить.