Второе пришествие в гневе

ГЛАВА XX МОСКВА, КРЕМЛЬ, СУББОТА, 2 АВГУСТА 1945 года

Единственной из стран-союзников, которая сразу не одобрила американский ответ на согласие Японии капитулировать, оказался Советский Союз. Советское правительство «скептически» отнеслось к принятию японцами ультиматума союзных держав. Молотов посчитал, что согласие Японии является не безусловным и не конкретным. Поэтому, заявил он, Красная армия намерена продолжать свое наступление в Манжурии.

Американский посол Гарриман настаивал на быстром ответе, и Молотов в итоге согласился с одной оговоркой: «Советское правительство считает, что в случае положительной реакции Японии на ответ союзников, Союзные державы должны достичь соглашений по кандидатуре или кандидатурам, представляющим Высшее Союзное командование, которым будут подчинены японский Император и японские правительство».

Гарриман ответил, что он не совсем понимает, о чем идет речь. Молотов объяснил, что Верховных главнокомандующих союзными силами на Дальнем Востоке должно быть двое. Один — американский генерал, второй — русский.

Реакция Гарримана была резкой и недвусмысленной. Соединенные Штаты вынесли основную тяжесть войны на Тихом океане в течение четырех лет, приняв на себя всю ярость Японии, когда та была уже готова прыгнуть на спину России. Советский Союз же участвует в войне с Японией всего два дня.

Поэтому просто немыслимо, чтобы Верховным главнокомандующим на Дальнем Востоке стал бы кто-либо кроме американца. Молотов начал приводить свои аргументы, но Гарриман оставался непреклонным. Конечно, он отправит это предложение Молотова в Вашингтон, но совершенно уверен, что оно абсолютно неприемлемо.

Возбужденный и раздраженный Гарриман вернулся в посольство. Не успел он войти в свой кабинет, как раздался телефонный звонок. На проводе был Павлов, секретарь и переводчик Молотова.

Он сказал, что нарком доложил обо всем Сталину. Произошло «недопонимание», и он предлагает начать «консультации» по этому вопросу. Пока же текст американского ответа одобрен не будет.

Гарриман снова предупредил, что если из советской поправки не будет убрано слово «кандидатурам», она не будет принята Вашингтоном. Через несколько минут Павлов позвонил снова, сообщив, что Сталин согласен убрать это «конфликтное» слово из советской поправки и даже готов подтвердить свое согласие письменно.

Сталин работал в своем кабинета в Кремле. Одетый в довоенный френч с отложным воротником, без погон, он просматривал разведывательные документы, которые, минуя руководство всех многочисленных спецслужб Советского Союза, направлялись лично ему. Подобная практика установилась еще с середины 30-х годов, в разгар подготовки к операции «Гроза», когда победоносное «освобождение» Красной Армией европейских стран сперва от «ига помещиков и капиталистов», а затем — от «немецко-фашистской оккупации» должно было стать прологом к созданию Всемирной Советской Республики. С несколькими агентами, чьи имена достоверно неизвестны до сих пор, работал, держал связь, инструктировал, читал их донесения и, разумеется, делал выводы только сам Сталин. Тогда все это чуть не закончилось национальной катастрофой, которая, к счастью, катапультировала Сталина и его несчастную страну «победившего пролетариата» в совершенно немыслимый союз с двумя главными «империалистическими хищниками» — США и Великобританией.

Однако, немыслимо громадные потери, которые понес Советский Союз в ходе Второй Мировой войны, вовсе не заставили Сталина отказаться от осуществления своей довоенной мечты, завещанной ему еще вождем мирового пролетариата. Тем более, что задача уже была выполнена почти наполовину: вся Восточная Европа уже находилась в его руках, была оккупирована половина Ирана, а хищные стрелы советской экспансии уже нацелились на Турцию и Грецию. На волне победоносного наступления 1945-го года, когда созданная им гигантская военная машина паровым катком катила по европейским дорогам, его горячие маршалы и не в меру ретивые товарищи по Политбюро предлагали не останавливаться на Эльбе и прочих разграничительных линиях, установленных на Тегеранской и Ялтинской конференциях, а с ходу нанести удар по «союзничкам», молниеносно разгромить их, выйти к Ламаншу, на побережье Атлантического океана, а по возможности, и к берегам Средиземного моря. Товарищей пришлось поправить. «Не сейчас». Сталин на все вещи всегда смотрел более широко, чем многие военные и политические деятели из его ближайшего окружения.

Во-первых, англо-американские войска сейчас развернуты в боевые фронты, но подобное положение долго продолжаться не может. Начнется переброска сил на Дальний Восток, а также их массированная демобилизация. Поэтому обстановка через год (а может быть, и раньше) после окончания войны в Европе для нашего наступления станет гораздо более благоприятной. Во-вторых, по договоренности с союзниками, Советский Союз не позднее чем через два-три месяца после разгрома Германии должен вступить в войну против Японии. Это дает возможность без особых помех захватить Манжурию, Корею, большую часть Китая, открывая дорогу и в Индию. Более того, американцы считают, что было бы совсем неплохо, если бы две — три советских армии высадились на острове Хоккайдо в то время, когда их армия высадится на островах Кюсю и Хонсю.

Они готовы полностью обеспечить нас десантно-высадочными средствами и обеспечить поддержку нашего десанта с моря и с воздуха своими огромными военно-морскими и воздушными силами, сосредоточенными на Дальнем Востоке. А это, учитывая традиционно медленный темп наступления американских войск на суше, открывает перед нами возможность захвата почти всей Японии. А разделаться с ними в Европе мы успеем и позднее. Будем ориентироваться на начало будущего, 1946 года. Надо еще провести ряд мероприятий на освобожденных территориях восточно-европейских стран: кого надо — переместить в наши восточные районы, кого надо — изолировать на месте, усилить дружественные нам правительства. В общем, укрепить наш тыл с помощью тех мероприятий, которые проводились в Прибалтике, Польше и Бессарабии в 1940 году.

А затем — вперед. Долго затягивать «проведение этого мероприятия», как выразился Сталин, конечно, нельзя…

Сталин внимательно прочел разведсводку из Вашингтона, что на остров Тиниан доставлены еще две атомных бомбы. Если Япония снова начнет какие-либо проволочки с капитуляцией, то эти бомбы будут сброшены 13 и 16 августа. Одна из целей — Токио. Это подтверждали и донесения агентурной разведки. Сталин вскрыл конверт, в котором оказались фотографии Хиросимы после атомной бомбежки, причем сделанные не только с воздуха, но и с земли. Можно было предположить, что эти фотографии для чего-то специально подброшены американской разведкой, но, насколько ему было известно, ни одного американца в Хиросиме еще не было.

Сталин внимательно рассмотрел фотографии. Даже взял лупу, чтобы лучше разглядеть детали.

Его охватил страх, почти такой же страх, который он ощущал в 1941 и 42-м году, когда уже реально вырисовывалась возможность военной катастрофы. В душе Сталин до конца не верил в возможности атомной бомбы, даже когда ему доложили, что американцы испытали это свое новое оружие в пустыне штата Нью-Мексико.

Появление атомной бомбы совсем не было для Сталина сюрпризом. В Соединенных Штатах и в Великобритании советская разведка работала гораздо более эффективно чем в Германии, главным образом, потому, что тамошние контрразведывательные службы традиционно обращали на советский шпионаж мало внимания, особенно в период войны. Было, правда, несколько скандалов вроде дел Чемберса и Хисса, но этих скандалов как-то особенно на раздували, в целом все шло достаточно гладко и успешно. Первое предупреждение об англо-американском решении создать атомную бомбу поступило еще в 1940 году, когда в Британском комитете по науке, возглавляемом лордом Хэнки, подробно начал обсуждаться этот вопрос. А личный секретарь лорда Хэнки являлся советским шпионом.

Летом 1941 года после секретного доклада, в так называемом комитете «Майд», о том что к концу 1943 года будет создано новое «очень мощное оружие» с использованием урана, было решено привлечь к работе Соединенные Штаты, с которыми уже началось секретное сотрудничество. Проекту было присвоено кодовое наименование «Тьюб эллойз». Все это тут же стало достоянием советской разведки. Однако, все это мало вдохновляло товарища Сталина. В духовной семинарии, где он некогда учился, не было курса даже элементарных физики и химии. Поэтому он, как и Гитлер, считал все эти разговоры об атомной бомбе «еврейскими штучками». Большинство атомных физиков, кому позволял возраст, были призваны в армию. Другие занимались кто чем. Даже ведущий ученый в этой области, Игорь Курчатов, находился на Балтике, занимаясь размагничиванием боевых кораблей.

Шла война и существовали гетакомбы других проблем. Но поток разведывательной информации, идущий из США и Англии, все-таки заставил Сталина принять некоторые меры в этом отношении. Только в апреле 1942 года заместитель председателя Совета Народных Комиссаров и нарком химической промышленности М. Г. Первухин, по распоряжению Сталина, получил толстое досье с материалами ГРУ и НКВД о работе над атомной бомбой за рубежом. Первухин, слабо разбиравшийся в проблемах ядерной физики, показал с разрешения Молотова эти материалы нескольким ученым-физикам. Те отнеслись ко всему этому скептически. Решить проблему, в принципе, можно, но на это уйдет как минимум десять — двадцать лет. Ясно, что в войне с Германией бомбу использовать не удастся, а она отвлечет от фронта и без того скудные ресурсы.

В мае 1942 года Сталин неожиданно получил письмо от молодого физика Г. И. Флерова, служившего тогда лейтенантом в авиации. «Очень важно не потерять времени и создавать урановую бомбу», — осмелился поучать отца всех народов молодой ученый. Находясь в Йошкар-Оле, куда была эвакуирована Военно-воздушная академия, и просматривая иностранные журналы, лейтенант Флеров обратил внимание, что из них исчезли все статьи по ядерному распаду. Не встречались больше и имена виднейших ученых в этой области. На основании этого Флеров пришел к выводу, что ядерные исследования засекречены и Соединенные Штаты создают атомную бомбу.

Флеров, возможно, первым указал, что тот, кто будет владеть атомным оружием, тот будет доминировать над миром. Надо заметить, что Сталин, не веря в душе в атомную бомбу, с этой точки зрения вопрос никогда не рассматривал. Он только сильно разгневался. Почему о подобном он должен узнавать из письма какого-то безвестного лейтенанта, а не от ученых из Академии наук?

В конце 1942 года Государственный комитет обороны, возглавляемый Сталиным, принял указ об учреждении при Академии наук лаборатории по созданию атомной бомбы, куратором атомного проекта Сталин назначил Молотова. В государственной деятельности Сталина было немало кадровых решений, которые, мягко говоря, можно назвать весьма странными. Так и в этот раз. Трудно было найти в качестве куратора советского атомного проекта более неподходящего человека, чем Молотов. Проведя всю жизнь в высших кругах коммунистической номенклатурной бюрократии, где главным стремлением всех было желание дожить до утра, Молотов совершенно был неспособен вдохнуть жизнь в любое дело, тем более в такое необычное. Поэтому до 1945 года, пока Молотов продолжал курировать эту проблему, фактически ничего сделано не было, если не считать того, что довольно удачно были определены ученые которым предстояло возглавить основные работы, связанные с созданием в будущем советской атомной бомбы. Ими стали Иоффе, Курчатов и Алиханов.

Все эти организационные мероприятия произошли как раз в тот момент, когда 2 декабря 1942 года в Чикаго безвестный итальянский эмигрант Ферми запустил первый урановый реактор, в котором началось производство почти не существующего на Земле страшного элемента Плутония. С таким куратором как Молотов Сталин почти забыл об атомной проблеме и забыл бы совсем, если бы разведывательные данные о работах союзников постоянно не подхлестывали его воображения.

Первым и наиболее важным из атомных шпионов, поставлявших научную информацию об англо-американских атомных исследованиях, был Клаус Фукс. Именно с его докладами по приказу Сталина были ознакомлены в апреле 1942 года Первухин и ведущие советские физики. В 1932 году, будучи студентом Кильского университета, Фукс в возрасте двадцати одного года вступил в Коммунистическую партию Германии и стал руководителем студенческой коммунистической ячейки. После прихода Гитлера к власти ему пришлось бежать из Германии, и в сентябре 1933 года Фукс оказался в Англии в качестве беженца.

В 1934 году Фукс начал готовить докторскую диссертацию по физике в Бристольском университете и защитил ее в декабре 1936 года. Там же, в Бристоле, молодой физик принимал активное участие в деятельности созданной советской разведкой организации «Общество культурных связей с Советским Союзом». Среди всего прочего в «Обществе» происходили театрализованные постановки спектаклей по материалам Московских политических процессов, прославляющих мудрость и «пролетарское милосердие» вождя всех народов товарища Сталина. В этих спектаклях Фукс играл роль советского генпрокурора Вышинского, «обвиняя подсудимых», по словам одного из очевидцев, «с такой холодной злобой, которой никак нельзя было предположить в столь тихом и скромном молодом человеке». Именно на пике артистического успеха Клауса Фукса и завербовала советская разведка.

В 1937 году Фукс перешел работать в лабораторию Макса Борна в Эдинбургском университете, где оставался до мая 1940 года, когда его вместе со многими другими «вражескими инородцами» уволили с работы и интернировали во время истерии с «Пятой колонной», последовавшей за разгромом Франции. Проведя семь месяцев в заключении на острове Мэн и в Канаде, Фукс в конце года был освобожден, а в мае 1941 года немецкий ученый Рудольф Пейерлс, тоже беженец, пригласил его в Бирмингемский университет заниматься «военными разработками».

Получив без особого труда допуск от МИ-5, Фукс стал работать над совершенно секретным проектом под кодовым наименованием «Тьюб эллойз» по разработке и созданию атомной бомбы.

К этому времени Фукс потерял связь с советской разведкой, но в конце 1941 года, когда части вермахта подступали к Москве, Фукс разыскал в Лондоне некоего Юргена Кучински, руководителя немецкого коммунистического подполья в Англии, давно превратившегося в один из филиалов нелегальной советской разведки, и попросил его переправить русским то, что ему стало известно о планах создания атомной бомбы. Кучински связал Фукса с офицером ГРУ Симоном Кремером, работавшем «под крышей» военного атташата советского посольства в Лондоне. Он представился Фуксу как «Александр». Позднее Фукса передали другому связному советской разведки — женщине, которую он знал под именем «Соня».

Ценность поставляемых Фуксом сведений заключалась не столько в технических деталях, сколько в том, насколько далеко ушли в своих исследованиях американцы и англичане. К началу 1942 года Фукс получил доступ к секретным американские докладам по ядерным исследованиям. 3 декабря 1943 года Фукс в составе английской делегации отправился в Америку к коллегам из проекта «Манхэттен». Перед отъездом Фукс получил от «Сони» инструкции, как вступить в контакт с его «американским куратором — „Раймондом“». Он не знал, что ГРУ передала его агентуре НКГБ. «Раймонд» (Гарри Голд), родившийся в Швейцарии в семье евреев-эмигрантов из России, был в трехлетием возрасте перевезен родителями в США и с 1936 года работал на НКВД в качестве шпиона и связного. Фукс встретился с «Раймондом» в начале 1944 года в Нью-Йорке. «Раймонд» позднее (на допросах в ФБР) вспоминал, что был поражен устрашающим потенциалом информации, которую передавал ему Фукс.

В августе 1944 года Фукса направили в совершенно секретную атомную лабораторию в Лос-Аламосе, где работали уже двенадцать Нобелевских лауреатов, собирая атомную бомбу.

Вся важная информация, добываемая Фуксом, передавалась в НКГБ, но он даже не подозревал, что был далеко не единственным советским шпионом в Лос-Аламосе. За несколько дней до Фукса в Лос-Аламос прибыл Давид Грингласс, двадцатидвухлетний коммунист, рядовой армии США. Он был механиком, в чью задачу входили изготовление и обслуживание различного оборудования для разработки атомной бомбы. Грингласс, по его собственным словам, был «хорошим коммунистом» и просто боготворил старшего брата своей жены Юлиуса Розенберга, члена шпионской группы НКГБ в Нью-Йорке.

В январе 1945 года, будучи в отпуске в Нью-Йорке, Грингласс передал Розенбергу несколько эскизов вспомогательного оборудования к атомной бомбе. Когда в июне Гарри Голд прибыл для встречи с Фуксом, он побывал и у Грингласса, получил от него новые материалы и передал ему заклеенный конверт с пятьюстами долларами. Анатолий Яковлев, куратор Голда от НКГБ, работавший под «крышей» советского консульства в Нью-Йорке, называл поставляемые Гирглассом разведданные «очень качественными и ценными», приказал выдать шпиону еще двести долларов. Информация Грингласса действительно была очень важна для советской разведки, поскольку она, во-первых, подтверждала сведения Фукса, а во-вторых, потому что в ней сообщались технические детали, о которых Фукс просто не знал.

К весне 1945 года у советской разведки появились два новых агента в англо-канадской группе ученых-атомщиков из Национального исследовательского центра по атомной энергии в Монреале. Первым завербовали английского ученого Алана Мея, тайного коммуниста. Мей работал над проектом с января 1943 года, но ГРУ долго к нему присматривалось, прежде чем пойти на вербовку. В конце 1944 года Павел Ангелов из резидентуры ГРУ в Оттаве, ставший «куратором» Мея, дал ученому задание добыть образцы урана.

9 августа 1945 года, в день атомной бомбежки Нагасаки и через три дня после Хиросимы, Мей передал Ангелову доклад об атомных исследованиях, информацию о сброшенной на Хиросиму атомной бомбе и два образца урана — обогащенный уран-235 в стеклянной пробирке и осадок урана-233 на платиновой фольге. Резидент ГРУ в Оттаве полковник Николай Заботин отправил в Москву с образцами своего заместителя подполковника Мотинова. Мей был награжден: Ангелов подарил ему бутылку виски и вручил двести канадских долларов.

В сентябре 1945 года, когда на Запад сбежал один из офицеров ГРУ в Оттаве, большая часть сети ГРУ в Канаде была свернута, но агентура НКГБ осталась практически не тронутой. Среди агентов НКГБ был второй важнейший атомный шпион в Монреале Бруно Понтекорво, блестящий физик, эмигрант из Италии.

Родившись в 1913 году в еврейской семье и покинув Италию в период антисемитского разгула фашистов в 1936 году Бруно в начале 1943 года попал в монреальскую англо-канадскую группу ученых, занимавшихся проблемой атома. Получив доступ к секретным материалам, Понтекорво, немедленно написал письмо в советское посольство в Оттаве, предложив свои услуги в качестве агента. Письмо попало не в ГРУ, как в случае с Меем, а к «соседям» — в НКГБ. Вначале резидент не придал письму никакого значения, приняв его за фальшивку или провокацию. Не получив ответа, Понтекорво лично доставил в посольство секретные документы и расчеты. Резидентура НКГБ оказалась неспособной понять значение этих документов, но переправила их в Москву, откуда вскоре пришло срочное указание немедленно установить контакт с ученым, предоставившим эти материалы. Такими элегантными методами Советский Союз собирал сведения об атомной бомбе.

Сталин обо всем этом знал, знал гораздо больше, чем кто-либо, знал то, о чем до сих пор не знает и даже не догадывается ни один человек.

И тем не менее, в атомную бомбу не верил. Не верил, хотя об атомном оружии мечтал еще Ленин, почитывая в научных журналах статьи Резерфорда и Вернадского, не верил, хотя и сам порой «умствовал» о «какой-нибудь такой штучке, которая бы сделала Красную Армию действительно непобедимой». И поверил только, когда получил фотографии из Хиросимы…

Раздался звонок внутреннего телефона. Только один человек мог пользоваться этим телефоном — начальник личной канцелярии Сталина и его неофициальный секретарь Александр Поскребышев. Он напомнил диктатору, что маршалы, которых он вызвал из Германии и Дальнего Востока, прибыли и ждут. Будет ли он принимать их?

— Пусть подождут, — приказал Сталин.

Он вызвал маршалов в Кремль, чтобы более конкретно обсудить планы начала Третьей Мировой войны.

Нельзя сказать, чтобы Сталин не знал истинного положения дел в стране. Советский Союз понес в войне чудовищные потери, сотни крупных городов и тысячи населенных пунктов были в буквальном смысле слова стерты с лица земли. В армию были призваны пятнадцатилетние мальчики и шестидесятилетние старики. Продовольственное положение в стране было критическим — от полного голода спасали только поставки союзников. Но зато с помощью тех же союзников удалось на полные обороты запустить военную промышленность, кующую горы оружия, а также создать, поставив под ружье 18 миллионов человек, такую военную машину, которую на волне победоносного наступления по Европе, казалось бы, никто не в состоянии был остановить.

Конечно, союзники обладают мощными военно-воздушными и военно-морскими силами, но и наша авиация не последняя в мире.

А флот? Вряд ли мощный флот союзников сможет как-то заявить о себе в предстоящей операции, которая планируется как сугубо сухопутная. А в сухопутной воине мы намного сильнее и американцев, и англичан, и всех других, кто вместе с ними. Им просто не выдержать силу наших танковых ударов и огня нашей артиллерии.

Чудовищных потерь стоили ошибки в подготовке к операции «Гроза» накануне войны. Россия захлебнулась кровью своего народа, утонула в лагерной мгле обнищания, разрухи и невежества. Но Сталин не желал отказываться от своей маниакальной идеи достижения мирового господства, завещанной ему Лениным. Если уж мы понесли такие страшные потери, то просто грех не довести дело до конца…

И вот — на тебе! Откуда взялась эта проклятая бомба?! Чтобы черт побрал этих американцев! Откуда они вообще выросли, как ядовитые грибы?! Еще в 1939 году, когда началась Вторая Мировая война, их никто не рассматривал всерьез, ни он, ни Гитлер…

Сталин вложил хиросимские фотографии в конверт. Нет, пока мы не создадим собственной бомбы, нечего и думать начинать задуманную операцию. А там посмотрим. Может быть, нам тоже удастся придумать что-нибудь такое, что еще почище атомной бомбы!

Переодевшись с помощью Поскребышева в маршальский мундир и пройдя десяток метров по ярко освещенным кремлевским коридорам мимо застывших у стен охранников, Сталин вошел в помещение, где его ждали маршалы, склонившиеся над огромной оперативной картой, расстеленной на специальном столе-планшете. Высокие стопки сложенных карт кипами лежали на соседних столиках.

В помещении были только четыре маршала: Жуков, Рокосовский, Конев и Василевский. Отсутствовали не только обычные на подобных совещаниях штабные операторы и референты, но даже и начальник Генерального штаба генерал армии Антонов, которого Сталин не очень жаловал.

При появлении Верховного главнокомандующего маршалы приняли стойку «смирно». Даже они, работавшие в тесном контакте со Сталиным всю войну, не могли привыкнуть к тому, как за эти короткие четыре года изменился внешний облик вождя всех народов. Как тяжело ему далось война. Из черноусого и довольно моложавого брюнета, каким многие знали и видели Сталина еще в 1941 году, он превратился в глубокого старика. Седина полностью покрыла его голову и знаменитые на весь мир усы. Запали губы из-за выпадения передних зубов. Рябинки от перенесенной в молодости оспы стали почти незаметными из-за сетки морщин. Казалось, вождь стал еще ниже ростом. Высохшая рука безвольно покоилась в проеме кителя.

Сталин подошел к столу и взглянул на карту. Хищные красные стрелы, начав свое движение с берегов Эльбы, стремительно разрезали территорию Германии, устремляясь далее, через Рейн к побережью Атлантического океана, змеино изгибаясь на север — к Ламаншу, и на юг — к Пиренеям. Сталин подавил вздох. Маршалы, не осмеливаясь сказать ни слова, ждали указаний вождя. Все они были агрессивны и уверены в себе, не сомневаясь в грядущей победе. Им нужен был только приказ.

— Совещание отменяется, — тихим голосом сказал Сталин. — Возвращайтесь в войска.

На сложенной карте, которую принесли к нему в кабинет, Сталин в тот же день написал резолюцию. Она стала известна только через много лет. На карте было начертано: «В МОЙ АРХИВ».

Третья Мировая воина, которая должна была начаться почти сразу после окончания Второй, была отложена на неопределеннее время.