Второе пришествие в гневе

ГЛАВА VI ОСТРОВ ТИНИАН, ПОНЕДЕЛЬНИК, 30 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

Полковник Пол Тиббетс, стоя у носовой стойки шасси своего огромного бомбардировщика B-29, четырехмоторной «Суперкрепости», названной им в честь своей матери «Энола Гей», думал о том, что возложенное на него совершенно секретное задание близится к своему завершению.

А начиналось все почти год назад, 1 сентября 1944 года, когда командующий 2-й американской воздушной армией генерал Инг вызвал к себе тогда еще подполковника Тиббетса для беседы. Тиббетс пришел в сопровождении полковника Джона Лансдейла из армейской разведки.

В кабинете генерала Инта находились еще двое. Один из них, одетый в форму капитана 1 ранга американского флота, был Уильямом Пэрсонсом по прозвищу «Дьяк». Он считался крупным специалистом по взрывчатым веществам и был наиболее влиятельным человеком из занимавшихся разработкой абсолютно секретного проекта по созданию первой в мире атомной бомбы.

Второй, одетый в гражданский костюм, был двадцатидевятилетним профессором Гарвардского Университета Норманом Рамсеем.

Тиббетса тогда поразила молодость Рамсея. Ученые всегда ассоциировались в его сознании с седыми волосами и сутулыми спинами. Ему также показалось странным присутствие капитана 1 ранга здесь, в штабе стратегической авиации США, в городе Колорадо Спрингс, штат Колорадо.

— Слышали ли вы что-нибудь об атомной энергии? — спросил Рамсей твердым, хорошо поставленным голосом прирожденного педагога.

— Да, — ответил Тиббетс.

Откуда вы это знаете? — поинтересовался Рамсей.

— Я изучал физику в средней школе, — поскромничал Тиббетс.

Наступила несколько напряженная пауза.

— А известно ли вам современное положение дел в этой области? — продолжал задавать вопросы Рамсей.

Тиббетс взглянул на Лансдейла. Тот ободряюще кивнул. Тиббетс рассказал, что знает об опытах, проводимых в Германии, где с помощью так называемой «тяжелой воды» пытаются расщепить атом.

— Хорошо, — прервал его Рамсей. Ученый замолчал, взвешивая слова, а затем продолжил, — В Соединенных Штатах удалось расщепить атом. На этой основе мы теперь создаем бомбу, которая будет настолько мощной, что ее взрыв будет эквивалентен двадцати тысячам тонн обычной взрывчатки.

Генерал Инт сказал Тиббетсу, что именно он выбран для того, чтобы сбросить на противника эту новую бомбу.

Еще три дня назад Тиббетса даже не рассматривали в качестве кандидата для выполнения этой задачи. Им заменили кандидатуру другого летчика. Полковник Лансдейл, отвечающий за безопасность проекта, проверил всю подноготную подполковника Тиббетса и был удовлетворен.

Затем, прямо в кабинете генерала Инта, Рамсей и Пэрсонс кратко поведали Тиббетсу историю создания атомной бомбы и связанные с ней проблемы.

Все началось пять лет назад, 2 августа 1939 года, когда Альберт Эйнштейн направил письмо Президенту Франклину Рузвельту, в котором заявил, что последние исследования в области ядерной физики указывают на возможность создания «необычайно мощных бомб нового типа», работающих на уране. Эйнштейн подчеркнул, что секретные работы с урановой бомбой ведутся в нацистской Германии и призывал к тому, чтобы в Соединенных Штатах были ускорены работы в этой области.

Друг Рузвельта экономист Александр Сахс взялся передать письмо Президенту. Однако, еще до того, как он сумел это сделать, в Европе 3 сентября 1939 года разразилась Вторая мировая война, и до середины октября Рузвельт не мог выбрать время, чтобы принять Сахса. Выслушав доводы своего друга, Рузвельт, говоря канцелярским языком, дал письму Эйнштейна ход. Первым результатом этого было выделение шести тысяч долларов для «ускорения работ». Этой суммы хватило для приобретения некоторого количества графита, необходимого для производства первых экспериментов, которые со временем и привели к созданию бомбы. Однако, основные ассигнования, необходимые для создания атомной бомбы, были одобрены Рузвельтом лишь через два года — 6 декабря 1941 года, в самый канун Перл-Харбора…

К лету 1942 года стало уже совершенно очевидно, что придется истратить огромное количество денег и приложить громадные усилия, чтобы создать атомную бомбу. В обстановке строжайшей секретности огромные заводы начали производить нужные материалы, а разбросанные по всей стране лаборатории углубились в прикладные исследования.

Условным наименованием всех работ было: Инженерный Округ Манхэттен. Это кодовое название затем упростили, назвав его просто: «Проект Манхэттен».

В октябре 1942 года руководитель проекта доктор Роберт Оппенгеймер выбрал место для главной исследовательской лаборатории (место Y) в городке Лос-Аламос, находившемся в пустыне штата Нью-Мексико. Там, в классах старой частной школы разместились самые знаменитые физики мира: Энрико Ферми, Эдвард Теллер и Нильс Бор…

Работы по «манхэттеновскому проекту» замыкались непосредственно на президента Рузвельта. Никто более, включая Конгресс США, о нем не знал ничего. Общие ассигнования, составившие два миллиарда долларов, были скрыты в федеральном бюджете. К лету 1944 года было уже получено достаточное количество Урана-235 и плутония, необходимых для создания второй атомной бомбы. Наконец наступило время, когда необходимо было выбрать человека, которому предстояло сбросить новую бомбу на противника. Этим человеком стал Пол Тиббетс.

Когда Рамсей и Пэрсонс закончили свой краткий рассказ об истории создания атомной бомбы, слово взял полковник Лансдейл.

— Полковник, — обратился он к Тиббетсу, — я хочу, чтобы вы ясно поняли одну вещь. Главное в вашей будущей работе — безопасность. Как можно меньше бумаг и еще меньше слов. Понимаете?

— Прекрасно понимаю, полковник, — ответил Тиббетс.

В заключение генерал Инт официально назначил Тиббетса командиром 393-й эскадрильи тяжелых бомбардировщиков, которая была сформирована в Небраске.

Входившие в состав этой эскадрильи пятнадцать бомбардировщиков B-29 должны были стать первыми в мире ударным атомным соединением, способным доставить атомные бомбы в небо Германии или Японии. Учебной базой 393-й эскадрильи стал аэродром Вендовер в штате Юта, а кодовым наименованием подразделения — «Сильверплейт» («Серебряное блюдо»).

Полковник Тиббетс еще до конца не осознавал мощи новой бомбы, чей взрыв был эквивалентен двадцати тысячам тонн тротила. Для доставки такого количества тротила к цели потребовалось бы две тысячи тяжелых бомбардировщиков!

Когда Тиббетс выходил из кабинета генерала Инта, тот остановил его:

— Полковник, если все пройдет успешно, вы станете героем. Если и нет — вас превратят в самого большого козла отпущения за всю историю мира. Возможно, вы даже угодите в тюрьму.

Полковнику Тиббетсу было двадцать девять лет. Он был коренастым человеком среднего роста, живой и общительный. В авиационных кругах Тиббетс считался наиболее опытным командиром тяжелых бомбардировщиков. В начале войны он летал на бомбардировщике B-17 через Ламанш на бомбежки Германии. Тиббетс командовал самолетом, который доставил генералов Дуайта Эйзенхауэра и Марка Кларка в Гибралтар для разработки плана вторжения союзников в Северную Африку. Затем Тиббетс доставил в Алжир генерала Кларка, совершив посадку на аэродроме, когда тот бомбился и обстреливался немецкой авиацией. Позднее Тиббетс командовал первыми рейдами американских «летающих крепостей» с территории Северной Африки. Вернувшись в Штаты, Тиббетс стал летчиком-испытателем бомбардировщиков B-29 и буквально спас этот самолет, который уже был признан «слишком опасным и ненадежным», поскольку накануне прибытия Тиббетса одна эта машина разбилась со всем испытательным экипажем.

Правда, некоторые люди считали Тиббетса трудным человеком. Он не выносил дураков, которых, по его мнению, развелось вокруг слишком много. Но внешне этот человек был образцом служебной корректности.

Тиббетс родился в 1915 году в городе Куинси, штат Иллинойс. Его отец, оптовый торговец кондитерскими изделиями, был человеком строгих правил и в ребяческие годы не давал маленькому Полу никаких поблажек. Мать Пола — Энола Гей — была нежной и кроткой, как и ее имя. Энолой она была названа по прихоти своего собственного отца, который незадолго до рождения дочери в 1892 году прочел какую-то книгу, где так звали главную героиню. Никто в семье Тиббетсов не мог потом вспомнить название этой книги, но у матери Пола ее имя всегда ассоциировалось со словом «одинокая» (alone), какой она всегда себя считала.

Энола безумно любила своего единственного сына и категорически воспротивилась решению отца отправить Пола в тринадцатилетнем возрасте в военное училище в городе Элтон их родного штата Иллинойс. Она убеждала Пола стать доктором, но поддержала сына, когда тот вместо медицинского колледжа решил вступить в авиакорпус армии США. Это были трудные годы Великой Депрессии, и карьера военного не пользовалась большой популярностью у представителей среднего класса американского населения, к которому принадлежала семья Тиббетсов. Узнав о его решении, отец сказал Полу: «Поступай, как знаешь», а мать напутствовала его словами: «Сынок, я верю, что наступит день, когда мы все будем тобой гордиться».

Генерал Лесли Гровс, возглавивший в 1942 году «Манхэттенский проект», одобрил выбор Тиббетса в качестве командира особого атомного ударного соединения, поскольку, по мнению генерала, Тиббетс обладал всеми нужными профессиональными качествами для занятия этой должности.

Через неделю после совещания в Колорадо Спрингс Тиббетс уже успел убедиться, насколько огромна его власть в качестве командира особого соединения. Любые его требования немедленно выполнялись, стоило ему упомянуть слово «Силверплейт». Пользуясь этим кодовым словом, Тиббетс начал поиск некоторых пилотов, которые когда-то служили вместе с ним в Европе, Северной Африке и на испытаниях бомбардировщика B-29. Некоторых удалось найти, и они уже были на пути к аэродрому Вендовер.

Сам Тиббетс по пути из Колорадо в Вашингтон также заехал в Вендовер. Это был малюсенький городок на границе штатов Юта и Невада, настоящий «край света», как показалось Тиббетсу. Городок находился достаточно близко от Лос-Аламоса, куда, правда, можно было добраться только по воздуху. Кроме того, в пятистах милях от них, в Южной Калифорнии, находился полигон Сэлтон Си — идеальное место для отработки методик точного сброса бомб. И в дополнение ко всему изолированное положение Вендовера решало многие проблемы безопасности, хотя Тиббетс был убежден, что его подчиненные сразу же возненавидят это забытое Богом место. Но им предстояла столь тяжелая и насыщенная программа подготовки, что у летчиков вряд ли нашлось был время обращать внимание на окружающую их обстановку.

К этому времени Тиббетс уже хорошо понимал, что для его бомбы существуют только две возможных цели: Берлин и Токио. Но, поскольку война в Европе шла к своему завершению, более вероятной целью являлась столица Японии. Но если целью был Токио, то необходима была соответствующая база, с которой можно было долететь до столицы противника. Тиббетс знал, что около месяца назад американские морские пехотинцы захватили на Тихом океане Марианские острова. Один из этих островов газеты называли «местом, где Си-Би (морские строительные батальоны) строят самый большой в мире „авианосец“». Остров находился в тысяче четырехстах милях по воздуху от Японии. Название острова было Тиниан, Тиббетс запомнил его.

Как и предполагал полковник Тиббетс, офицеры и солдаты 393-й эскадрильи сразу возненавидели Вендовер, как только их эскадрилья туда перелетела. Изнуряющая жара, унылая пустыня, примитивные условия быта, пыль и анемичные бараны, пасущиеся вдоль взлетной полосы.

Кроме того, никто из них не знал, зачем эскадрилью перебросили в эту дыру, что также не повышало настроения. Кругом переплетались между собой ограды из колючей проволоки с надписями: «Запретная зона», «особо запретная зона». На воротах авиабазы висел лозунг: «забудь те обо всем, что вы здесь увидите!»

Весь личный состав эскадрильи надеялся, что их отправят на Тихий океан или в Европу, но не в такое убогое место. Старший офицер 393-й эскадрильи подполковник Томас Клэссен сразу же по прибытии исчез в штабе авиабазы и с тех пор его никто не видел. Когда же он наконец появился, то отказался отвечать на какие-либо вопросы.

Когда же подошло время завтрака, то к штабу подъехало столько военной полиции, сколько летчики никогда в жизни не видели. Их джипы и мотоциклы подняли тучи пыли, которая и не думала оседать.

Появившийся вскоре перед ними начальник разведки эскадрильи капитан Джозеф Башер также ничего толком не смог им сказать, но пытался отшутиться, утешив летчиков сообщением, что всего в ста милях от них находится город Солт-Лейк-Сити, где имеются бары, игровые автоматы и, что самое главное, много женщин. Он напомнил им также, что фургоны пионеров-первопроходцев пришли в эту пустыню еще в 1846 году, и их следы можно обнаружить и сегодня.

— Так же когда-нибудь здесь обнаружат и наши кости! — сострил первый лейтенант Джакоб Безер, радиолокационный офицер эскадрильи — маленького роста, сухощавый и остроумный. Безер, будучи евреем, страстно желал «убить как можно больше нацистов». Когда Британия вступила в войну, он пытался завербоваться в Королевские ВВС, но его родители настояли, чтобы он завершил свое инженерное образование в Университете Джона Гопкинса. Однако, на следующий день после Перл-Харбора Безер преодолел сопротивление родителей и вступил в одно из подразделений армейской авиации США. Вскоре Безер стал выдающимся специалистом по радиолокации. Дело было новым, и его важность с каждым днем увеличивалась. Когда эскадрилью переводили в Вендовер, Безер подал рапорт о переводе в боевую часть. Его проба была отклонена.

Старый друг Тиббетса майор Томас Фирби также прибыл в Вендовер. Его прекрасный послужной список и выдающееся боевое мастерство, проявленное в ходе бомбежек Германии, сделало майора Фирби наиболее известным штурманом-бомбардиром во всей дальней авиации США и лучшей кандидатурой для обучения своему искусству других бомбардиров 393-й эскадрильи.

Следующим на базу прибыл сержант Джордж Кэрон, проехавший в пыли и жаре через всю Америку. Он появился у ворот базы в летной куртке и с расстегнутым воротником, что являлось двойным нарушением формы одежды. А потому сержант был задержан военной полицией прямо на КПП. Его отвели к дежурному офицеру военной полиции, чтобы тот определил наказание, которому должен быть подвергнут один из лучших воздушных стрелков, летавших на «крепостях».

Внезапно из смежного помещения Кэрон услышал знакомый голос:

— Это ты, Боб?

— Конечно, это я, полковник.

— Заходи, — приказал Тиббетс.

Смерив насмешливым взглядом застывших от удивления ЭМПИ,[1] Кэрон выскочил из «дежурки» и влетел в соседнее помещение, где полковник Тиббетс тепло приветствовал своего старого боевого товарища. Затем полковник объяснил воздушному стрелку, зачем тот был вызван в Вендовер:

— Боб, мне нужен человек, который знает свое дело, как ты, и способен обучить этому других. Держа при этом язык за зубами.

— Полковник, — ответил сержант, — я даже сам не знаю, здесь я или еще нет.

Тиббетс улыбнулся, но больше не сказал ничего. Те, кому это положено, узнают все в свое время.

Вечером того же дня Тиббетс в первый раз собрал вместе своих новых подчиненных.

— Вы прибыли сюда, — сказал полковник, — для подготовки к выполнению специального задания. Кто будет признан годным, отправится за море.

Все одобрительно загудели. Ледяным взглядом Тиббетс заставил их утихнуть:

— Вас ждет не футбольный матч. Мы здесь для того, чтобы общими силами закончить эту войну.

— Самый лучший способ вылететь из эскадрильи, — продолжал Тиббетс, — это интересоваться сутью нашего задания. Не задавайте никаких вопросов и не отвечайте на них, если они непосредственно не касаются вашей работы. Я знаю, что многие из вас удивлены столь строгими мерами безопасности, которые здесь существуют. Не удивляйтесь — эти меры необходимы. Никогда и не при каких обстоятельствах не упоминайте об этой базе. Ни женам, ни невестам, ни сестрам. Словом, никому!

Тиббетс замолчал, ожидая какой-нибудь реакции, но стояла мертвая тишина.

— Нас всех ждет тяжелая работа, — закончил полковник, — но пока у меня для вас хорошая новость: каждый получает две недели отпуска. Так что наслаждайтесь жизнью! Кстати, если кто-нибудь хочет перевестись отсюда, то никаких проблем. Достаточно сказать слово.

Никто не пошевелился. — Хорошо, — отметил Тиббетс. — Я очень рад.

Вскоре офицеры и рядовые начали покидать базу. Многие удивлялись: если их неведомое задание было настолько важным, что могло закончить войну, то почему их распускают в двухнедельный отпуск?

Никто из них не догадывался, что это всего лишь очередная проверка их надежности, проводимая службой безопасности…

Второй лейтенант Юджин Гриннен, бортинженер одного из самолетов, слушая полковника, решил, что все эти разговоры о безопасности и секретности — простая болтовня. Когда строй распустили, что увидел, что в одном из ангаров дверь оставлена приоткрытой. Войдя внутрь, Гриннен увидел там германскую ракету Фау-1. Лейтенанту все стало ясно: эскадрилью пошлют в Европу уничтожать нацистские ракеты.

Ракета была макетом, а дверь в ангар была намеренно оставлена открытой. Это была одна из ловушек, выставленных службой безопасности. Через несколько минут шеф службы безопасности базы подполковник Юанна получил донесение, что Гриннен «заглотил наживку». Но Юанна не спешил принимать какие-то меры. Он расставил много ловушек.

Лейтенант Рассел Джакенбах, штурман одного из бомбардировщиков, прибыв в город Солт-Лейк-Сити, повстречался с каким-то сержантом, который спросил его: правда ли, что в Вендовере базируется соединение «Силверплейт»? Джакенбах никогда ничего не слышал о «Силверплейте», но, заподозрив ловушку, ответил сержанту, что «как бы его дурацкие вопросы не довели нас обоих до беды».

В отеле Солт-Лейк-Сити к двум сержантам подошел незнакомый офицер и спросил, из какой они части. Те ответили, что из 393-й эскадрильи.

— А что это за эскадрилья? — поинтересовался офицер.

Оба сержанта с готовностью рассказали ему все, что знали. Выслушав, офицер поблагодарил их и ушел. Через два часа военная полиция задержала обоих болтунов и отправила обратно на базу. Не прошло и часа, как оба разговорчивых сержанта уже летели на Аляску.

Бортинженер Гриннен успел добраться до Чикаго, прежде чем его ловушка захлопнулась. Придя в гости к своему однокурснику по колледжу, Гриннен рассказал ему «о каких-то сумасшедших делах, творящихся на авиабазе Вендовер». Когда лейтенант вернулся домой, его уже ждала телеграмма, приказывающая немедленно вернуться в Вендовер. Там подполковник Юанна вызвал его для беседы. Гриннена спас его прекрасный послужной список, но с тех пор он стал самым молчаливым офицеров во всей эскадрилье.

В сети службы безопасности попались еще пять военнослужащих 393-й эскадрильи. Все они были переведены на Аляску.

Отпуска не получил лишь радиолокационный офицер лейтенант Безер. Тиббетс приказал ему оставаться на базе и ждать прибытия «гостей», которые желают с ним побеседовать. Когда Безер поинтересовался, о ком идет речь, то получил в ответ лишь холодный взгляд. Лейтенант отправился в офицерскую гостиницу и стал ждать.

А полковник Тиббетс наконец нашел время поговорить со своим старым другом майором Томом Фирби, прибывшим утром в Вендовер.

Фирби был выше Тиббетса ростом, стройный и элегантный. Он мог бы играть главных героев в военных кинофильмах. Фирби носил небольшие «авиационные» усы, которые делали майора старше его двадцати четырех лет. Фирби совершил шестьдесят три боевых вылета, на двадцать вылетов больше Тиббетса. Оба они сходились в убеждении, что война — грязное дело, где люди вынуждены убивать, чтобы не быть убитыми. Тиббетс и Фирби вместе воевали в Европе, но прошел уже год со дня их последней встречи. Они вспомнили о захваченных немцами французских городах, которые им приходилось бомбить. Вспомнили и один летний день 1942 года, когда на «летающие крепости» навалилась целая эскадрилья желтоносых «Мессершмитов». Тогда одному стрелку оторвало ногу, а штурману-бомбардиру — руку. Сам Тиббетс был ранен в предплечье.

От воспоминаний Тиббетс вернулся к настоящему.

— Том, — сказал он Фирби, — Мне нужны хорошие ребята для очень важной работы. Если все получится, мы смешаем с землей все на восемь миль от точки прицеливания.

— Это будет превосходно, — ответил бомбардир, не задавая никаких вопросов. Сдержанность была одним из главных качеств Фирби. Майор ощущал себя раскованным только в бою, во время игры в покер и в обществе хорошеньких девушек.

Тиббетс спросил Фирби, кого бы он мог порекомендовать еще для этой «важной работы»?

— Что ты скажешь о «голландце»? — поинтересовался Фирби.

«Голландец» — капитан Теодор ван Кирк, штурман-навигатор, воевал в Европе, а теперь находился в центре подготовки экипажей в штате Луизиана.

Тиббетс согласился, пообещав перевести штурмана в Вендовер.

Фирби назвал еще двоих офицеров, которые, по его мнению, могли бы удовлетворить требованиям Тиббетса. Одним из них был также штурман-бомбардир Кермит Бихэн, а вторым — штурман-навигатор Джеймс ван Пельт. Тиббетс согласился и рассказал Фирби, что выбрал трех летчиков, которые вместе с ним служили испытателями бомбардировщика B-29. Это были: Роберт Люис, Чарлз Суини и Дон Элбури.

Люис, разъяснил Тиббетс, был немного диковат, но являлся летчиком, как говорится, от Бога. Суини, ирландец из Бостона, мог пролететь на бомбардировщике B-29 через Великий Каньон, если бы ему была поставлена такая задача. Что касается Элбури, признался Тиббетс, то ему никогда не приходилось видеть другого двадцатипятилетнего парня, который бы в эти годы приобрел такой же летный опыт, как Элбури.

Когда тускло-зеленый «Седан» остановился в предместье сонного городка Санта Фе в штате Нью-Мексико, полковник Лансдейл попросил Тиббетса и Безера снять с себя авиационные знаки различия, а вместо этого протянул им знаки различия инженерных войск. «Чтобы не броситься в глаза,» — пояснил он.

За день до этого лейтенанта Безера вызвали к полковнику Тиббетсу. Прибыли «важные гости», о которых предупреждал Тиббетс. Безер был ошеломлен, узнав, что это два профессора: Норман Рамсей и Роберт Броуд, чьи работы он читал еще будучи студентом. Ученые беседовали с Безером примерно час, выясняя его академическую подготовку и квалификацию как радиолокационного офицера. Наконец профессор Броуд сказал Безеру, что тот отобран для выполнения «очень важной работы, связанной с риском для жизни».

В чем заключалась суть «важной работы», Безеру не сказали, но лейтенант уже сам о многом догадался.

На следующий день, рано утром, они с Тиббетсом вылетели из Вендовера на юг, в город Альбукирке в штате Нью-Мексико, где на машине их ожидал полковник Лансдейл. Шеф службы безопасности отвез обоих авиаторов в Санта Фе, остановив машину у массивных железных ворот, которым было, наверное, не менее ста лет. В небольшом дворике их ожидал профессор Рамсей, который должен был сопровождать офицеров в «Место Y», в Лос-Аламосе. Атомная лаборатория была размещена там по двум причинам. Место было глухим и отдаленным, что упрощало вопросы безопасности. Кроме того, вокруг практически не было гражданского населения, которое могла бы пострадать, если бы исследования привели к случайному взрыву и радиоактивному заражению.

Первым впечатлением Тиббетса было разочарование. Он считал, что «место рождения новой бомбы должно выглядеть более индустриально и цивилизованно».

А перед глазами полковника предстало десятка два грубопостроенных зданий, где за оградой из проволочной сетки жили вместе с женами и детьми шесть тысяч ученых, инженеров и техников. Лейтенанту Безеру это место напомнило концлагерь, как и в Вендовере, везде висели предупреждения: «Запретная зона», «Строго запретная зона».

Офицеров принял у себя в кабинете научный директор проекта, физик-теоретик Роберт Оппенгеймер. Летчиков он встретил радушно, но в отношениях его с полковником Лансдейлом чувствовалась напряженность. Лансдейл вел слежку за Оппенгеймером, поскольку в молодости ученый был связан с различными коммунистическими организациями и прочей мразью. Генерал Гровс лично допросил Оппенгеймера и был удовлетворен тем, что ученый давно порвал со своим двусмысленным прошлым. Генерал приказал спять наблюдение с Оппенгеймера, но полковник Лансдейл игнорировал этот приказ, продолжая тщательную слежку за ученым. В это время в Лос-Аламосе работали по меньшей мере полтора десятка советских шпионов, чьи действия обеспечивала целая армия связников, разбросанная на огромной территории от Сан-Франциско до Нью-Йорка. Но сотрудники службы безопасности следили именно за Оппенгеймером… Когда полковник Лансдейл ушел, Оппенгеймер отвел Тиббетса и Безера в лабораторию профессора Рамсея, заметив при этом: «Для всех будет лучше, если вы узнаете все».

Далее ученый поведал летчикам, что здесь, в Лос-Аламосе, понята сущность цепной реакции и исследуется уникальная проблема критической массы: как расположить вместе два куска урана-235, чтобы в нужное время они вызвали атомный взрыв.

Оппенгеймер описал проблему в упрощенном виде.

— Главное, чтобы взрыв произошел в нужное время, — сказал он. — Когда мы решим эту проблему, тогда и начнется ваша работа, полковник.

Затем ученый кратко объяснил устройство атомной бомбы. Создан механизм, который так быстро приводит в соприкосновение две полусферы Урана-235, что их совместная масса достигает критической точки и взрывается.

Количество используемого урана-235, размер двух полусфер, скорость, с которой они должны соединиться — все это, объяснил Оппенгеймер, является вопросами, на которые еще нужно найти ответ.

Затем они перешли в соседнее здание, где находилась лаборатория капитана 1 ранга Уильяма Пэрсонса, с которым Тиббетс встречался в Колорадо-Спрингс. Команда Пэрсонса решала проблему: как сделать так, чтобы бомба над целью взорвалась на заранее определенной высоте. Изучалась мегодика превращения всех этих кусков урана и плутония в боевое оружие.

Оппенгеймер заметил, что Пэрсонс сам, видимо, примет участие в вылете на атомную бомбардировку.

— Отлично, — прокомментировал Тиббетс. — Если что-нибудь сработает не так, то я буду знать, кому сразу объявить выговор.

— Если что-нибудь пойдет не так, — ответил Пэрсонс, — то вряд ли от нас что-либо останется. Так что объявлять выговор будет некому.

Оппенгеймер затем открыл Тиббетсу, что в ближайшие месяцы ему придется испытать атомную бомбу. Это поможет ученым разработать окончательный вариант кожуха бомбы, а также, проверить взрыватели замедленного действия, которые приведут бомбу в действие на нужной высоте.

Ближе к вечеру Оппенгеймер повел офицеров по коридору, прошел с ними через анфиладу комнат, завешанных грифельными досками, исписанных какими-то формулами. Внезапно Оппенгеймер как-то подтянулся, и его ноздри стали раздуваться, как у охотничьей собаки, почуявшей добычу. Они вошли в какой-то кабинет. Там на простом деревянном стуле с прямой спинкой сидел небритый и растрепанный человек, уставившийся неподвижным взглядом в висевшую перед ним грифельную доску. Тиббетс даже сначала подумал, что это местный дворник, решивший отдохнуть именно здесь после ночной смены. Оппенгеймер молча встал позади стула, и они вместе уставились на доску, на которой было написано какое-то сложное уравнение. Оппенгеймер подошел к доске, стер часть уравнения и написал несколько новых символов. Сидевший на стуле человек не шевельнулся.

Оппенгеймер написал последний символ.

Небритый в сильном возбуждении поднялся со стула и закричал:

— Я искал эту ошибку два дня!

Это был Энрико Ферми, величайший из гениев мировой физики.

Оппенгеймер улыбнулся и вышел из помещения.

Лейтенант Безер посчитал этот день «наиболее фантастическим в своей жизни». Он встретился и беседовал примерно с десятком прославленных ученых, которые были кумирами его юности. Профессор Рамсей объяснил Безеру, какова будет его роль при выполнении задачи, связанной с атомной бомбардировкой. Безер должен был научиться перехватывать работу радиолокаторов противника, если будет сделана попытка вывести из строя сложный механизм бомбы или вызвать ее преждевременный взрыв. Чтобы понять, что подобное может случиться, Безер должен был узнать то, о чем знали всего несколько специалистов: о крошечной детали в боевом механизме бомбы, встроенном в сердце системы — миниатюрном радиолокаторе. Никого, казалось, не беспокоило, что лейтенант Безер узнает слишком много. На него обрушился буквально поток информации и он почувствовал, что тонет «в этом научном водовороте».

В конце дня Тиббетс признался Оппенгеймеру, что за сегодняшний день получил больше научных знаний, чем за все годы обучения в школе и училище.

Оппенгеймер задал летчику еще несколько вопросов. Если не считать противодействия противника, какие еще могут случиться непредвиденные неожиданности? Тиббетс ответил, что всегда существует шанс, что бомбу заклинит в бомболюках или бракованный взрыватель вызовет преждевременный взрыв. Оппенгеймер уверил полковника, что в случае с атомной бомбой подобный риск исключен.

Затем Оппенгеймер внимательно посмотрел на Тиббетса и произнес:

— Полковник, я хочу вас честно предупредить — самое страшное может случиться после того, как вы сбросите бомбу. Ударная волна от взрыва может уничтожить ваш самолет. Боюсь, что я не могу гарантировать вам, что вы все не погибнете.

В наушниках внутрисамолетной связи тяжелого бомбардировщика B-29 раздался голос командира экипажа капитана Роберта Люиса:

— Делать все, как положено по наставлениям. За нами будут внимательно наблюдать.

Бортинженер Уайт Дазенбери и хвостовой стрелок Боб Кэрон, летавшие с капитаном Люисом много раз, не могли сегодня узнать своего командира. Обычно веселый и разговорчивый, относившийся не очень трепетно к различным уставам и наставлениям, он был сегодня необычайно серьезным, как будто, по словам сержанта Кэрона, на борту их самолета находился сам Президент Соединенных Штатов и члены его кабинета.

Сидя в кабине бомбардировщика и окидывая взглядом подсвеченную ультрафиолетом приборную доску, капитан Люис испытывал то комфортное ощущение, которое охватывало его только в самолете. В детские годы, проведенные им на улицах Бруклина, внушили Люису, что иметь пару крепких кулаков гораздо лучше, чем светлую голову. Однако, он изменил свое мнение, попав в летное училище. Пока он перестраивался, у него была масса неприятностей, но в итоге даже самые требовательные инструкторы признали, что Люис очень одаренный пилот.

Люис никогда не мог забыть той гордости, которой сияли глаза его родителей, когда он впервые появился перед ними в офицерской форме, и того чувства собственного достоинства, когда он шел в этой форме по улицам Бруклина, приветствуя старых знакомых. А затем наступил день, когда Люис взял на борт своего бомбардировщика B-29 легендарного Чарлза Линдберга, который потом заметил, что был бы счастлив иметь Люиса рядом с собой в своем знаменитом полете через Атлантику.

Вызов на авиабазу Вендовер не удивил Люиса. Именно Тиббетс сделал из него наиболее опытного пилота тяжелых бомбардировщиков в авиации США. Люис написал своему отцу: «Пол нуждается во мне, потому что я хорошо знаю свою работу». Скромность, как Люис вынужден был признать сам, не входила в число основных качество его характера. Но он умел ладить с экипажем и пользовался большим авторитетом, особенно у рядовых и сержантов.

Когда первый B-29 прибыл в Вендовер, командовать им был назначен Люис, испытавший чисто мальчишеское возбуждение от того, что из нескольких летчиков выбрали именно его. В его лексиконе сразу же появились выражения «моя машина», «мой экипаж».

В первый полет с Люисом должны были лететь майоры ван Кирк и Фирби в качестве обычных шгурмана-навигатора и штурмана-бомбардира.

— Все будет похоже на то, чем мы занимались в старые времена, Боб, — напутствовал его Тиббетс. Правда, у Тиббетса так и не нашлось времени посидеть с Люисом и повспоминать «старые времена». Более того, как отметил Люис, Тиббетс больше не смеялся, когда он шутил, и не был так терпим к некоторым мелким нарушениям дисциплины, которые позволял себе Люис…

Предполетная подготовка заканчивалась. То, что в его экипаже в качестве штурмана-бомбардира летит майор Фирби, совсем не радовало капитана Люиса, поскольку он невзлюбил Фирби с момента их первой встречи. Ему не нравилось некоторая «высокомерность» бомбардира и даже его манера разговора, напоминавшая разговор «плейбоя из кинофильма о светской жизни»…

Согласно инструкции полковника Тиббетса, Люис должен был вести бомбардировщик на высоте десяти тысяч метров, держа курс на полигон вблизи Сэлтон Си, в Южной Калифорнии. Там майор Фирби должен был сбросить учебную бетонобойпую бомбу весом в одну тонну так, чтобы попасть в двухсотметровый круг на северном конце полигона. Сбросив бомбу, Люис должен был совершить резкий вираж со снижением на сто пятьдесят пять градусов, что грубо выводило его почти на обратный курс, и уходить на полной скорости как можно дальше от цели.

Тиббетс надеялся, что этот маневр позволит экипажу уцелеть, когда самолет накроет ударная волна от взрыва атомной бомбы. По его расчетам, Люис должен будет находиться примерно в семи милях от цели, когда его бомба упадет на землю. Причину всего этого Тиббетс Люису не раскрыл, считая, что еще не настало время ему знать слишком много.

Вскоре после того, как экипаж Люиса занял свои места в самолете, к бомбардировщику прибыл лейтенант Безер примерно со ста килограммами специальной аппаратуры.

— Только не спрашивайте меня, что это такое и зачем, — дружелюбно сказал Безер Люису. — Все секретно.

Люис даже немного обиделся, но не сказал ничего. Безер же со всеми своими приборами и антеннами разместился в хвостовой части бомбардировщика, за туалетом. Безеру предстояло «бороться» с имитацией попыток электронного проникновения противника в схему атомной бомбы. Он должен был распознавать и подавлять радиолокационные лучи «противника».

— Приготовиться к запуску двигателей! — скомандовал капитан Люис.

Бортинженер, старший сержант Дазенбери, взглянул на панель контроля двигателей. Бортинженеру был тридцать один год. По возрасту он был самым старшим в экипаже. Вызванный в Вендовер Дазенбери не задал ни единого вопроса, поскольку считал для себя честью служить под командованием такого «замечательного джентльмена», как полковник Тиббетс.

— Запустить двигатели!

— Есть, сэр!

Один за другим взревели все четыре двигателя «Райт-Циклон». С КДП дали «добро» на взлет. Вырулив в начало взлетной полосы, капитан перевел рукоятки газа на полную мощность и плавно отпустил тормоза. На скорости девяносто пять миль в час, как того требовало наставление по полетам, Люис поднял самый большой в мире бомбардировщик в воздух.

Они достигли цели точно в рассчетное время. Через несколько минут майор Фирби доложил, что он засек цель в бомбоприцеле.

— Бомба сброшена, командир!

Люис заложил крутой вираж вправо со снижением, чтобы достичь максимальной скорости. Удивленный сержант Кэрон, находившийся в хвостовой кабине бомбардировщика, крикнул:

— Что вы делаете, командир? У меня впечатление, что я лечу с «американских горок»!

— Я вот вас накажу за разговорчики! — раздраженно пообещал Люис.

Не менее раздражен был и лейтенант Безер. Два его прибора из-за дефектов в системе питания вышли из строя, и Безер так толком и не мог сказать, удалось ему подавить радиолокаторы «противника» или нет.

Падение бомбы было отснято на кинопленку. Фильм был передан в Лос-Аламос, где кадры были внимательно исследованы учеными, пытавшимися создать оптимальный кожух для атомной бомбы.

Измерительные приборы доказали, что Люис успел улететь на семь миль, когда бомба упала на землю. Тиббетс, наблюдавший за всем этим с земли, почувствовал облегчение. Семь миль, это было, по его мнению, достаточное расстояние, чтобы оказаться в безопасной дальности от ударной волны.

Однако, один из ученых раздраженно охладил радость полковника: «Семь миль, двадцать миль, пятьдесят миль. Никто сейчас не может точно сказать, какое расстояние можно считать безопасным, пока мы не взорвем реальную бомбу».

Подобная неопределенность породила новые проблемы, главной из которых была невозможность послать с бомбардировщиком истребительный эскорт. Если у такого прочного бомбардировщика, как B-29, была возможность уцелеть при воздействии ударной волны от ядерного взрыва, то у истребителей на это не было никаких шансов. Следовательно бомбардировщик должен был лететь на задание в одиночку. А поскольку бомба, естественно, должна была быть сброшенной над территорией противника, существовала большая вероятность попасть под зенитный огонь или подвергнуться атаке вражеских истребителей. Другими словами, самолет мог быть уничтожен еще на подлете к цели.

Тиббетс сам проводил эксперименты в небе штата Нью-Мексико, чтобы определить, сможет ли одиночный B-29 отбиться от атаки истребителей, если те навалятся на него, скажем, звеном, а то и эскадрильей. Испытания показали, что такой бомбардировщик обречен. Тиббетс решил продолжить опыты на другом бомбардировщике — со снятыми огневыми установками.

Удалось быстро убедиться, что такой самолет может подняться на полторы тысячи метров выше вооруженного. Он также становится более скоростным и маневренным, способным уйти от истребителей P-47, которые заходили на него в учебную атаку. Более того, на высоту двенадцать тысяч метров истребители просто не могли подняться, у них не хватало потолка. Зенитный огонь на такой высоте тоже был малоэффективен.

В итоге Тиббетс понял, что лучшим способом уцелеть было лететь с атомной бомбой на бомбардировщике, с которого были бы сняты все пулеметы, кроме двух хвостовых, а также вся бронезащита.

Тиббетс немедленно приказал подготовить два таких бомбардировщика, сняв с них броню и вооружение. Механики тут же окрестили эти самолеты «Цель-1» и «Цель-2».

24 ноября 1944 года 393-я эскадрилья получила свой пятнадцатый разоруженный B-29 и была, наконец, полностью укомплектована.

Для практического бомбометания на полигоне было выделено триста учебных тысячекилограммовых авиабомб.

Сбросив бомбы, пилоты совершали резкий вираж на сто пятьдесят пять градусов вправо со снижением. Тех, кто не мог правильно выполнить вираж, временно отстраняли от полетов. Подобное наказание было интегральной частью метода полковника Тиббетса. Он вдохновлял подчиненных личным примером. Совершив несколько полетов с капитаном Люисом в качестве второго пилота, он превосходно выполнил требуемый разворот на сто пятьдесят пять градусов.

Размер круга-цели постоянно уменьшался и постепенно был доведен до ста тридцати метров в диаметре. Фирби продемонстрировал возможность точного попадания в такой круг с высоты десяти тысяч метров.

Между тем, наступила зима. Холодный ветер задувал через пустыню, поднимая тучи песка, смешанного с солью. Генерал Гровс чуть ли не ежедневно звонил в Вендовер, требуя от Тиббетса, чтобы люди и машины находились в постоянной готовности. Генерал не желал слушать никаких отговорок или ссылок на объективные трудности.

Ежедневно в Вендовер прилетали ученые и инженеры, постоянно требуя каких-нибудь изменений в конструкции самолетов. Первым требованием была модификация бомболюков. Обычные бомбы крепились замками к бомбодержателям. Но для того, чтобы нести большую и длинную атомную бомбу необходим был единый крюк, к которому бомба могла быть подвешена. Но такого гака найти не удавалось. Тогда один из бомбардиров, Кермит Бихэн, был командирован в Англию за специальными бомбовыми подвесками, применяемыми на тяжелых бомбардировщиках «Ланкастер». Ими были оборудованы все бомбардировщики 393-й эскадрильи. Постоянно менялась и проектная конфигурация атомной бомбы, а также и ее вес. Тиббетсу иногда казалось, что прилетавшие из Лос-Аламоса наконец удовлетворены, но на следующий день они появлялись снова, требуя новых изменений и модификаций.

Тиббетс относился с сочувствием к измученным механикам авиамастерских, которые уже встречали визитеров из Лос-Аламоса с откровенной враждебностью. Между тем, служба безопасности продолжала свои игры, но уже мало кто попадался в их ловушки. Люди научились держать язык за зубами. Если в Вендовере было плохо, то на Аляске — еще хуже.

17 декабря 1944 года 393-я эскадрилья была развернута в 509-й авиаполк, номинально входящий в состав второй воздушной армии. Майоры Фирби и ван Кирк стали соответственно бомбардиром и штурманом полка. Сами они теперь летали редко, работая в штабе части над подготовкой и анализом учебных программ. Когда приходилось летать, они заменяли в экипаже капитана Люиса бомбардира и штурмана.

Экипаж капитана Люиса продолжал считаться лучшим в полку. По эффективности с ним мог конкурировать лишь экипаж майора Чарлза Суини.

Между тем, приближалось Рождество 1944 года. Интендант полка Чарлз Перри решил сделать так, чтобы это Рождество запомнили все, и постарался на славу: на стол были поданы горы жареных индеек и сочной ветчины, яблочные пироги и огромные Рождественские пуддинги.

В Рождественскую ночь обильно шел снег, и часовые военной полиции к утру стали напоминать Санта-Клаусов. Полковнику Тиббетсу только в самый последний момент удалось купить рождественский подарок для своей жены. Его жена Люси, добрая и сердечная, часто обвиняла мужа в том, что он полностью лишен чувства романтики, холодный и отчужденный. Тиббетс действительно никогда не знал, что он должен подарить своей жене, чтобы опа обрадовалась.

Легче было с его маленькими сыновьями: оба получили по модели бомбардировщика B-17.

К полудню Рождественского дня офицерский клуб был уже полон. Праздник прошел весело и непринужденно под песни Бинга Кросби.

Через три дня после Рождества генерал Гровс вызвал Тиббетса в Вашингтон. Тиббетсу было сказано, что к 15 июня 1945 года он должен быть готов сбросить на противника боевую атомную бомбу. Было уже ясно, что речь может идти только об Японии. Нужно было только выяснить, какая погода ожидается над Токио в период между 15 июня и 15 июля. Впервые о столице Японии говорили как о конкретной цели атомной бомбардировки.

Проблемы с погодой вполне могли возникнуть. Сильные и частые дожди ожидались над Токио вплоть до 15 августа 1945 года. В условиях сильных дождей бомбардировку проводить было нежелательно.

Гровс показал Тиббетсу совершенно секретную инструкцию, говорящую о выборе цели для атомной бомбардировки:

«Цели, отобранные для атомной бомбардировки, должны соответствовать следующим требованиям:

1. Их уничтожение должно иметь ошеломляющее и парализующее воздействие на волю японского народа продолжать войну.

2. Помимо этого, они должны быть военными по своей природе, где должны находиться важные штабы или иметь место крупная концентрация войск, либо они должны являться промышленными центрами производства военной продукции…

3. Чтобы обеспечить наибольший эффект от атомной бомбардировки, цели не должны быть объектом сильных предварительных налетов».

Гровс сомневался, что Токио отвечает всем этим требованиям. В предстоящие месяцы столицу Японской Империи предполагалось подвергнуть массированным воздушным налетам с применением обычных фугасных бомб. Он лично больше склонялся в пользу Киото, древней столице Японии, «историческому городу, имевшему огромное религиозное и духовное значение для японцев».

Имея примерно миллионное население, Киото должен был выпускать массу военной продукции, что делало город вполне естественной целью.

Более того, генерал считал, что Киото является достаточно большим городом, и все разрушения останутся в его пределах, что «позднее даст нам точное представление о поражающей мощи новой бомбы».

За десять дней до этого, встретившись с Оппенгеймером в Лос-Аламосе, Гровс решил, что устройство урановой бомбы достаточно надежно, и ее можно, не испытывая, сразу сбросить на противника. Однако, более сложный механизм плутониевой бомбы необходимо было предварительно испытать. Это необходимо было сделать на полигоне Аламогордо в пустыне штата Нью-Мексико. Дата испытания должна быть еще установлена. Первая бомба, по оценке Гровса, должна быть готова примерно к 1 августа 1945 года.

Находясь у себя в штабе на острове Гуам, командир 21-й дивизии тяжелых бомбардировщиков 20-й воздушной армии генерал-майора Кертис Ле Мэй обдумывал варианты оптимального использования стратегических бомбардировщиков B-29. Самое печальное заключалось в том, что этот бомбардировщик совершенно не соответствовал своим номиналам, указанным в наставлении. Там говорилось, что B-29 имеет потолок тринадцать тысяч метров и скорость триста пятьдесят миль в час. В действительности же, здесь, на Тихом океане, эти бомбардировщики проявляли признаки сильных перегрузок уже на высоте десять тысяч метров и часто не могли выполнить поставленных задач из-за механических дефектов.

Большой проблемой являлась и погода. Синоптики были не в состоянии дать точный прогноз на тысячу триста миль, которые отделяли Марианские острова от Японии. Стремительные реактивные потоки пересекались на больших высотах, гоня в разных направлениях тучи и грозовые фронты. Над Японией цель могла быть видимой в течение минуты, чтобы в следующую минуту быть закрытой непроницаемой пеленой облаков. В таких условиях даже с использованием новейших радиолокаторов бомбы, сброшенные с высоты десять тысяч метров, летели мимо цели. Одиннадцать целей, отобранных для бомбежки в январе 1945 года, остались почти неповрежденными. Тактика высотных бомбардировок, разработанная Ле Мэем еще во время налетов с территории Китая, оказалась неэффективной.

Это было дорогостоящее и очень опасное предприятие. Ле Мэю пришлось войти в контакт с одним из фанатичных китайских руководителей и убедить его регулярно передавать прогноз погоды над районами северного Китая, где партизаны противостояли японцам. Китаец потребовал в обмен медикаменты и разные военные материалы, но его информация оказалась бесценной для летчиков Ле Мэя, которые часто пили за его здоровье.

Звали этого китайца Мао-Цзедун.

Мао, который вскоре стал вождем одной из наиболее мощных наций на земле, в те январские дни 1945 года был горд играть роль барометра при американском генерале.

Генерал Ле Мэй предложил революционное решение проблемы бомбардировщиков B-29 на Тихоокеанском театре военных действий. Если бы решение оказалось успешным, то, по его мнению, Япония превратилась бы в одну большую руину. Если нет, — то в руину превратилась бы его собственная карьера.

Во-первых, Ле Мэй решил снять с B-29-х весь арсенал их бортовых пушек и пулеметов. Затем он принял решение посылать их на задание в темное время суток: от полуночи до четырех часов утра. В третьих, бомбардировщики должны были действовать с малых высот: от двух до трех тысяч метров. Из сообщений разведки генерал знал, что у японцев нет ночных истребителей, а их зенитные орудия не оборудованы радарами.

Снятие пушек и пулеметов увеличило полезную нагрузку бомбардировщиков. Генерал решил вооружать самолеты не фугасными, а только зажигательными бомбами, что представляло еще большую опасность для японских городов, состоявших главным образом из деревянных зданий.

Вскоре Ле Мэй получил приказ перебираться со своими самолетами на Марианские острова.

За несколько недель до этого полковник Тиббетс впервые услышал, что генерал Ле Мэй направляется на остров Гуам. Тиббетс хорошо знал генерала. Всего год назад он, Суини и Люис учили Ле Мэя пилотировать бомбардировщик B-29. Генерал был трудным учеником. Он был летчиком, но ему трудно было понять, что самолет длиной тридцать три метра, высотой десять метров и с размахом крыльев тридцать четыре метра, отличался от любого другого бомбардировщика, на котором ему приходилось летать. Но в конце концов Ле Мэй научился слышать, уважать и подчиняться своим инструкторам. В конце курса обучения он заявил: «С таким самолетом мы точно выиграем войну!»

Теперь, находясь на Марианских островах во главе 21-й дивизии стратегических бомбардировщиков Ле Мэй имел возможность проверить свое утверждение на практике.

Между тем, в Вашингтоне генерал Гровс составил проект письма, которое главнокомандующий американским флотом адмирал Эрнест Кинг должен был направить командующему Тихоокеанским флотом адмиралу Честеру Нимицу, чтобы подвигнуть его к более тесному сотрудничеству и положить конец потоку вопросов, грозивших утечкой информации.

В письме говорилось:

«Ожидается, что к августу текущего года будет готово новое оружие, которое предполагается использовать против Японии силами 20-й воздушной армии. Специальный офицер связи, капитан 2 ранга Фредерик Ашворт, который доставит Вам это письмо, устно сообщит Вам достаточно подробностей с тем, чтобы Вы могли распланировать соответствующие мероприятия, необходимые для правильной поддержки и обеспечения указанной операции.

По личному указанию Президента, все касающееся этой операции имеет высший гриф секретности, и не должно быть открыто Вами ни одному из офицеров Вашего ближайшего окружения.

Я хочу, чтобы вы предоставили капитану 2 ранга Ашворту все имеющиеся в Вашем распоряжении разведданные, которые могут понадобиться в связи с предстоящим применением нового оружия».

Капитан 2 ранга Эшворт, выпускник военно-морского училища в Аннаполисе, был приглашен в «Манхэттенский проект» капитаном 1 ранга Пэрсонсом. Генерал Гровс полагал, что Эшворт едва ли обрадуется своей командировке на Тихий океан в штаб адмирала Нимица, поскольку это оторвет его от работы над проектом и не позволит присутствовать на испытаниях по взрыву атомной бомбы. Но руководитель проекта предполагал использовать Эшворта не только как курьера, который должен доставить письмо главкома ВМС адмиралу Нимицу. Гровс поручил Эшворту выбрать оптимальную базу для бомбардировщиков 509-го полка полковника Тиббетса.

Генерал Гровс считал, что лучшим местом для такой базы является остров Гуам, поскольку там имелись прекрасные авиамастерские, где можно внести последние изменения в атомную бомбу, коль в этом бы возникла необходимость. Тиббетс, в свою очередь, предпочитал остров Тиниан, поскольку там, по общему мнению, была лучшая взлетно-посадочная полоса на всем Тихом океане.

Капитан 2 ранга Эшворт получил задание осмотреть оба аэродрома.

Полковник Тиббетс проводил на службе практически все свое время. Жена и дети видели его очень редко. Когда же он встречался со своими детьми, то был либо чем-то занят, либо уже настолько уставшим, что сил заниматься ими уже не было. Жену это раздражало все сильнее, их брак, давно уже давший трещину, постепенно разваливался. Тиббетс все это видел, ненавидя себя за то, что ничего не в силах сделать, чтобы сохранить семью. Он и Безер продолжали крутиться в бесконечном «беличьем колесе» между Вендовером и Лос-Аламосом.

Однажды утром они почувствовали, что все обитатели Лос-Аламоса стали гораздо более взвинченными, чем обычно. Оппенгеймер поведал Тиббетсу причину этого явления. Генерал Гровс только что приказал, чтобы первая плутониевая бомба была готова к испытаниям в середине июля, а первая урановая была готова для боевого использования к началу августа. Это решение наложило на всех дополнительную нагрузку. Ученые и инженеры и так работали, не жалея себя, уже два года.

Напряжение давало себя знать. Росло число специалистов, которые начали сомневаться в целесообразности применения атомной бомбы в этой войне, и вообще в законности своей работы. Сказывалось переутомление.

— Погибнуть от пули или от бомбы? Какая разница, если вы все равно погибнете? — как-то задал вопрос лейтенанту Безеру молодой исследователь доктор Луис Слотин, разрабатывавший теорию критической массы. Безер согласился с ним, особенно сейчас, когда тысячи американцев гибли под японскими пулями на острове Иводзима.

Тиббетс обсудил с Оппенгеймером предстоящее прибытие в Вендовер 1-й специальной роты оружейно-технического обслуживания, на которую возлагалась вся техническая ответственность за атомную бомбу, когда 509-й полк будет базироваться на одном из тихоокеанских аэродромов.

Во время беседы к Тиббетсу и Оппенгеймеру присоединился капитан 2 ранга Эшворт, только что вернувшийся из своей командировки на Тихий океан, где он передал письмо адмиралу Нимицу и объяснил командующему флотом роль и задачу 509-го полка. Адмирал Нимиц пожалел, что такой бомбы еще нет, а то бы ее можно было использовать на Окинаве — последнем Крупном острове, который планировалось захватить до вторжения на острове японской метрополии.

Эшворт рассказал ему, что Гуам совершенно не подходит в качестве базы для 509-го полка. Он считал, что полк Тиббетса должен базироваться на аэродроме Норт-Филд на Тиниане, где имеются три взлетно-посадочных полосы длиной почти в три километра.

— Мне нужна только одна полоса, — усмехнулся Тиббетс.

1-я специальная рота технического обслуживания прибыла в Вендовер на строго охраняемом поезде. Офицеры и солдаты роты были размещены в особом лагере вблизи аэродрома, огороженном колючей проволокой. С них не спускали глаз сотрудники службы безопасности. Эта рота должна была «позаботиться» об атомной бомбе, когда 509-й полк отправится на Тиниан. Подразделение состояло исключительно из специалистов, которые могли бы под надзором ученых внести любые «последнеминутные» модификации в атомную бомбу, если бы в такой работе возникла необходимость.

Двадцать семь человек в роте имели научные степени. Некоторые были уже весьма пожилыми людьми, несколько человек говорили с сильным иностранным акцентом. Среди них находились инженеры-евреи, в свое время работавшие на заводах Берлина и Мюнхена. К большому для себя удивлению Тиббетс узнал, что в роте служат и несколько бывших уголовников, недавно выпущенных из тюрьмы. Он спросил подполковника Юанна, как подобное могло произойти?

— Военное время, полковник, — ответил тот. — Армия не задает лишних вопросов, когда речь идет о специалистах высокой квалификации.

Техническая рота быстро приступила к работе. Солдаты быстро развернули походные мастерские, которые имели даже свое собственное автономное электропитание.

Офицеры и солдаты технической роты покидали свой лагерь только для похода в столовую под присмотром агентов службы безопасности. Там они сидели за отдельными столами, молча принимая пищу.

Сразу же после прибытия специалисты технической роты осмотрели один из бомбардировщиков B-29, особенно интересуясь створками бомболюков.

Они подробно расспрашивали экипажи о тактико-технических данных самолетов. Прилетевший из Лос-Аламоса капитан 1 ранга Пэрсонс объяснил им, что эти самолеты не совсем подходят для задуманной операции. Их заменят новые.

Вскоре прибыли новые бомбардировщики. Это были последние модификации B-29, которые еще не поступали в войска. Они имели двигатели с вспрыском топлива в электронноуправляемые реверсивные воздушные винты. Створки бомболюков открывались и закрывались гораздо быстрее, всего за две секунды после сброса бомб. Это должно было позволить самолету гораздо быстрее совершить разворот на сто пятьдесят пять градусов.

Теперь полк имел на вооружении лучшие бомбардировщики, которые могли создать Соединенные Штаты.

Вечером 9 марта 1945 года триста двадцать пять тяжелых бомбардировщиков B-29, поднявшись с острова Гуам, взяли курс на Токио. Ранее их вылетели двенадцать «суперкрепостей» передового отряда, которые должны были сбросить на столицу Японии зажигательные бомбы, чтобы они легли на город в форме гигантской буквы X.

Нервно посасывая сигару, генерал Ле Мэй наблюдал за взлетом своих машин. Через несколько часов должно было выясниться: сработает ли его план или нет. Все вылетевшие бомбардировщики шли на столицу противника со снятым вооружением. Они должны были сбросить на Токио две тысячи тонн зажигательных бомб.

— Вы должны разжечь такой пожар, — напутствовал генерал своих летчиков. — какой японцам никогда не приходилось видеть.

Экипажи бомбардировщиков были весьма озабочены: им предстояло вести бомбежку с малых высот, не имея бортового вооружения. По сведеньям разведки, которые были известны пилотам и их экипажам, небо японской столицы прикрывали: триста двадцать одно тяжелое зенитное орудие, триста семь скорострельных зенитных установок, триста двадцать два одномоторных истребителя и сто пять двухмоторных перехватчиков. Но генерал Ле Мэй был уверен, что вся эта мощная система ПВО окажется бессильной, столкнувшись с его новой тактикой.

Передовой отряд бомбардировщиков появился над Токио около полуночи. Они отметили район цели напалмовыми, магниевыми и фосфорными бомбами, сбрасывая их на деревянные здания и узкие улицы.

В 12:30 над столицей Империи начали действовать главные силы авиации Ле Мэя. Как и предсказывал генерал, японских истребителей в воздухе не было, а зенитный огонь казался очень слабым.

Огни пожаров быстро распространились по всему городу, пламя поднималось высоко в небо. Как отметил один из пилотов, они летели над «Дантовым Адом». Турбуленция от этого огненного шторма подбрасывала бомбардировщики на десятки метров выше их заданной высоты, а затем бросала их вниз. Летчиков начало мутить от дошедшего до них тошнотворно-сладкого запаха тысяч горящих человеческих тел В эту ночь в огне горящего Токио погибли около ста тысяч человек. Почти полмиллиона получили ожоги различной тяжести. Пламя уничтожило двести пятьдесят тысяч зданий на площади около шестнадцати квадратных миль. Температура воздуха в Токио достигла тысячи градусов по Цельсию. Охваченные паникой люди бросались в реку Сумида и погибали там. Паника охватила пожарных и полицию. Поток беженцев хлынул из города.

Из трехсот двадцати пяти бомбардировщиков были потеряны только четырнадцать. Генерал Ле Мэй выиграл.

Он немедленно приказал совершить такие же налеты на другие японские города: Нагойю, Осаку, Кобе и Йокогаму.

Пока генерал Ле Мэй работал над дальнейшим развитием тактики бомбежек с малых высот зажигательными бомбами, у него просто не было времени оценить постоянно циркулирующий слух о том, что на Марианские острова перебрасывается какое-то новое подразделение. Но именно сейчас, в момент полного успеха Операции «Митингхаус» (условное наименование бомбежек японских городов), этот слух стал реальностью. Генералу было указано, что по приказу из Вашингтона, он должен предоставить часть тинианского аэродрома Норт-Филд в качестве стоянки «Особой бомбардировочной группе».

Ле Мэй пожал плечами: пусть поскорее прилетают, а то им уже не останется, что бомбить.

В Вендовере, готовясь к перебазированию полка, Тиббетс был раздражен, как никогда. Третий раз за последнюю неделю имело место грубейшее нарушение дисциплины, а вместе с тем и правил безопасности. Тиббетс, не веря своим ушам, слушал, как подполковник Юанна допрашивает одного из лучших и наиболее надежных, как казалось Тиббетсу, его офицеров, тоже, кстати говоря, имевшего чин подполковника.

— Вы признаете, — задал вопрос подполковник Юанна, — что, взяв без разрешения самолет B-29, улетели домой, чтобы провести там уикэнд?

Летчик вел себя агрессивно:

— Я имею право брать свой самолет, когда хочу!

— И двое суток вы держали бомбардировщик без охраны на гражданском аэродроме? — продолжал допрос начальник службы безопасности.

— Да. Но самолет был закрыт, — ответил пилот.

— Так. А затем вы «катали» своего отца на самолете и позволили местным механикам осмотреть машину?

— Мой отец обожает полеты.

Не выдержав, Тиббетс взорвался:

— Что еще, черт возьми, обожает ваш папаша?!

— Полковник, я готов принести свои извинения…

— Извинения!? Вы считаете, что что этого достаточно?

Не тратя более времени, Тиббетс объявил свое решение, — Даю вам час на сборы. Вас ждет самолет на Аляску!

— Полковник…

— Еще слово, и я отдам вас под суд, — зло сказал Тиббетс. — Можете идти.

Но не только подобные случаи выводили полковника Тиббетса из равновесия. Во время своего последнего прилета в Вендовер капитан 1 ранга Пэрсонс показал Тиббетсу эскиз урановой бомбы. Бомба была длиной более трех метров, диаметров семьдесят сантиметров и весила более двух тонн. Но главное было не в этом. Урановая «начинка» бомбы должна была состоять из двух неравных полусфер, расположенных в двух метрах друг от друга внутри подобия орудийного ствола, вмонтированного в бомбу. Между этими полусферами урана-235 находилась «переборка», выполненная из сплава высокой плотности, не пропускающего нейтроны. Этот своего рода «щит» предохранял от произвольного вхождения урана в критическую массу, что могло вызвать преждевременный взрыв атомной бомбы. Меньшая сфера урана-235 весила два килограмма. Она являлась своего рода «атомной пулей». Под воздействием взрывателя эта полусфера «выстреливалась» через переборку-щит в цель — вторую полусферу урана, весившую четыре килограмма.

Пэрсонс признался Тиббетсу, что никто до реального использования бомбы не может гарантировать, сработает такой механизм или нет, риск «осечки» невелик, но он существует.

А между тем, уже по всей базе ходили разговоры, что 509-й полк вскоре сбросит на Японию «большую бомбу». Тиббетс понимал, что рано или поздно это приведет к очень крупной утечке информации.

Лейтенант Безер, подобно всем другим в 509-м полку, узнал новость о смерти Президента Рузвельта по радио. Это произошло 12 апреля 1945 года.

Офицеру стало так страшно, что он выключил радио. «Мне казалось, — позднее вспоминал он, — что если я выключу радио, то все останется, как прежде. Рузвельт слишком долго руководил страной, и невозможно было представить себе, что его не стало».

Многим было трудно представить себе Америку без Рузвельта в Белом Доме. Офицеры и солдаты 509-го полка были настолько молоды, что и не помнили те времена, когда Рузвельт не был президентом Соединенных Штатов. Постепенно пошли разговоры о новом Президенте Гарри Трумэне. Почти всех беспокоила позиция нового президента относительно продолжения войны. Мнение покойного Рузвельта по этому вопросу было хорошо известно: война будет продолжаться до безоговорочной капитуляции противника. Рузвельт почти дожил до взятия Берлина.

Поведет ли Трумэн свои войска на Токио?

В первый день своего президентства Трумэн, как обычно, проснулся в 06:30. Была пятница 13 апреля 1945 года. День обещал быть душным и влажным.

Утром новый президент США решал разные вопросы внутренней политики и совещался с членами кабинета, затем, в 14:30, он принял Джеймса Бирнса, который при Рузвельте возглавлял управление, ведающее мобилизационными вопросами.

Трумэн напомнил Бирнсу, что он уже президент, а не вице-президент. Если же он, Трумэн, умрет или серьезно заболеет, что президентский пост должен будет занять Государственный секретарь, не хочет ли Бирнс стать госсекретарем? Это было удивительно предложение, принимая во внимание их предыдущие весьма прохладные отношения. Но Трумэн хотел, чтобы Бирнс был на его стороне, и снова продемонстрировал свое политическое искусство, которое было главной составляющей его силы и влияния.

Бирнс принял предложение.

Затем, говоря, как показалось Трумэну, «с большой напыщенностью и торжественностью», Бирнс сделал сенсационное и таинственное заявление:

«Господин Президент, мы обладаем сейчас взрывным устройством, достаточно мощным, чтобы уничтожить весь мир. Оно даст нам возможность диктовать свои условия в послевоенном мире».

Когда известие о смерти президента Рузвельта достигло начальника японской военной разведки генерал-майора Сейце Арисуе, он немедленно, собрав все нужные материалы, стал составлять психологический портрет Трумэна. В итоге Арисуе пришел к весьма неожиданному выводу: Трумэн как политик был даже гораздо жестче Рузвельта. И конечно, понял генерал, «нашему старику» будет очень трудно тягаться с новым американским президентом. Под «нашим стариком» Арисуе имел в виду адмирала Кантаро Судзуки, недавно назначенного премьер-министром Японии.

За неделю до кончины Рузвельта в Японии разразился серьезный политический кризис. «Компромиссный» премьер, генерал Куниаки Койсо, пытался оспорить у высшего командования право принимать важнейшие решения и, естественно, получил отказ. Койсо подал в отставку. Он был заменен адмиралом Судзуки, героем русско-японской войны, чье старческое тело хранило отметины от трех пуль — память об одном из путчей правых экстремистов в армии.

Генерал Арисуе был бы ошеломлен, узнай он о том, что Император возложил на престарелого адмирала задачу: найти способ закончить войну, не принимая безоговорочной капитуляции.

Однако, едва заняв свой новый кабинет, адмирал. Судзуки получил тревожную новость. Японский посол в Москве докладывал, что Советский Союз не намерен продлевать пакт о нейтралитете с Японией. Это означало, что найти способ закончить войну станет еще труднее.

Перспектива мирных переговоров беспокоила и генерала Арисуе. В день похорон президента Рузвельта он узнал, что его главный соперник, начальник разведки Императорского флота пытался вступить в контакт с Алленом Даллесом, главой европейского отдела Управления Стратегических Служб США. Прощупывание контакта имело место в швейцарском городе Берне. Даллеса просили передать сообщение о японских намерениях в Вашингтон. Арисуе вынужден был признать правоту своего флотского коллеги. С таким политиком, как Трумэн лучше договориться прямо сейчас, когда у Японии еще было достаточно сил, чтобы оказывать какое-то сопротивление валу американского наступления.

Удары американской стратегической авиации по Японии, морская блокада и ожесточенные наземные бои уже на самых подступах к островам японской метрополии — все это говорило о том, что Япония вскоре будет настолько ослаблена, что никаких альтернатив, кроме принятия безоговорочной капитуляции у нее не останется.

Условия, которые хотели выторговать генерал Арисуе и его единомышленники, заключались в гарантировании безопасности Императора и продолжении его правления.

Генерал Арисуе не очень верил в то, что представителям военно-морской разведки удастся добиться от союзников выполнения этого фундаментального требования. Арисуе направил шифровку в Берн японскому военному атташе генерал-лейтенанту Сейго Окамото, приказав ему вступить в контакт с Даллесом.

На столе президента Трумэна лежало письмо от военного министра Генри Стимсона. Оно прибыло накануне, 24 апреля, с сопроводительной запиской: «Необходимо, чтобы Вы приняли меня как можно быстрее для весьма секретного разговора».

Трумэн назначит встречу военному министру на середину дня.

Стимсон прибыл ровно в полдень, а через пять минут в кабинете президента появился генерал Гровс. Генерал прошел через заднюю дверь, чтобы избежать журналистов, постоянно толпившихся у главного входа в Белый Дом.

Стимсон заявил, что хочет обсудить с президентом вопрос о бомбе, равной по мощности всей артиллерии, используемой в обеих мировых войнах. Он зачитал Трумэну заранее подготовленный меморандум:

«В течение ближайших четырех месяцев мы, по всей вероятности, завершим работу по созданию наиболее страшного оружия, когда-либо известного в человеческой истории. Одной такой бомбой можно уничтожить целый город. Хотя разработки проводились вместе с Великобританией, только мы вплотную приблизились к созданию и возможности использования нового оружия. Ни одна другая страна не сможет выйти на наш уровень готовности в течение нескольких лет. Однако, что важно подчеркнуть, мы не сможем сохранять наш приоритет вечно».

Стимсон объяснил, что теория, на основании которой создана бомба, общеизвестна, и продолжал:

«Мы можем предвидеть, что настанет время, когда подобное оружие будет тайно создано и применено внезапно и очень эффективно… С помощью этого оружия даже самое мощное государство, подвергшееся нападению, сможет быть побеждено в течение нескольких дней гораздо более слабой и меньшей по размеру страной. Все может попасть на милость этого нового оружия. Другими словами, современная цивилизация может быть полностью уничтожена».

Стимсон посоветовал Трумэну поднять этот вопрос на предстоящей сессии Объединенных Наций в Сан-Франциско.

А затем продолжил чтение меморандума:

«Главную опасность представляет тот факт, что не существует никаких систем контроля, чтобы отвести от мира угрозу глобального уничтожения».

Однако, несмотря на все это, Стимсон, закончив чтение, заявил, что является сторонником использования этого оружия против Японии, поскольку это поможет скорее завершить войну.

Между тем, в Вендовере готовились к перебазированию 509-го полка на остров Тиниан. Тиббетс связался по телефону с главным командованием стратегической авиации в Вашингтоне и доложил о готовности 509-го полка к перебазированию. «Докладывает „Сильверплейт“, — доложил полковник. — Мы готовы начать движение».

Вскоре поступили соответствующие инструкции. Личный состав наземных служб полка и сами службы должны были 6 мая выехать из Вендовера в Сиэттл и там ждать погрузки на транспорт. Позднее бомбардировщики должны были самостоятельно вылететь на Тихий океан.

Тиббетс еще успел слетать в Вашингтон для разговора с генералом Гровсом и Омаху на авиазавод Мартин, где с конвеера сошел новенький B-29, собранный специально для него. Названия на бомбардировщике еще не было. Был только номер — 82.

Ровно в 09:00 8 мая 1945 года президент Трумэн выступил в прямом эфире с обращением к американскому народу. То же самое с Лондоне и Москве сделали Черчилль и Сталин.

Германия безоговорочно капитулировала. Впервые в новейшей истории все вооруженные силы крупного государства в одночасье превратились в военнопленных.

В общей эйфории по поводу победы в Европе большинство американцев на какой-то момент забыли о Японии.

Но Трумэн не забыл. Тщательно изучив мнение своего покойного предшественника по этому вопросу, новый президент Соединенных Штатов пришел к выводу, что для Японии, как и для Германии, единственным способом закончить войну является безоговорочная капитуляция.

Американская служба радиоперехвата, слушающая радио Японии, поймала в эфире недавнюю речь японского премьера Судзуки в парламенте своей страны.

Судзуки заявил, что безоговорочная капитуляция является абсолютно неприемлемой для японцев. Япония намерена сражаться до конца.

Трумэн ответил премьеру Судзуки на пресс-конференции:

«Японский народ уже ощутил всю тяжесть ударов наших сухопутных, воздушных и военно-морских сил. Пока японские руководители и их вооруженные силы будут продолжать войну, сила и интенсивность наших ударов будет постоянно возрастать, чтобы привести к полному уничтожению японской военной промышленности, судоходства и всего прочего, необходимого для ведения военных действий.

По мере продолжения военных действий будут расти и страдания японского народа в тщетной попытке остановить нас. Наши удары не прекратятся, пока армия и флот Японии не сложат оружие в безоговорочной капитуляции. Что означает безоговорочная капитуляция для японского народа? Она означает прежде всего окончание войны. Она означает окончание правления японской военной верхушки, которая уже привела свою страну на грань национальной катастрофы. Она означает возвращение солдат и моряков к своим семьям, в свои дома и к мирному труду. Она означает прекращение агонии и страданий народа в тщетной надежде на победу. Безоговорочная капитуляция не означает уничтожения или порабощения японского народа».

Это было совершенно ясное заявление позиции американского правительства. Безоговорочная капитуляция или Армагеддон. Это заявление было отвергнуто правительством Японии как пропагандистское. Японское радио подтвердило намерение Японии сражаться до конца.

Трумэн никак на это не отреагировал. Они были предупреждены.

Через четыре дня, 12 мая 1945 года, в Вашингтоне собрались на совещание руководители американскими вооруженными силами и ученые «Манхэттенского проекта». Целью совещания было определение оперативных аспектов использования атомного оружия. Было решено, что взрыватель бомбы должен быть установлен таким образом, чтобы взрыв произошел примерно на высоте пятьсот — семьсот метров. Если же погода над целью сделает невозможным «визуальный» сброс бомбы, она должна быть доставлена обратно, несмотря на неизбежный риск взрыва при возвращении на базу. Если по каким-то причинам возникнет необходимость освобождения от бомбы, то она не должна быть сброшена в воду вблизи каких-либо территорий, удерживаемых американцами, поскольку «проникновение воды в бомбу уранового типа может активировать ядерную реакцию».

На совещании также были уточнены цели атомной бомбардировки. Говорили об Императорском дворце в Токио, но от этого быстро отказались. В итоге были выбраны четыре города: Киото, Хиросима, Йокогама и Кокура. Бомбардировки этих городов обычными бомбами было решено прекратить.

1 июня под председательством военного министра Генри Стимсона собрался учрежденный Трумэном Временный Комитет по атомным вопросам. В состав комитета были введены наиболее известные ученые-атомщики: Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми, Эрнест Лоренс и Артур Комптон.

Оппенгеймер раскрыл детали устройства обоих типов бомб: урановой и плутониевой. Последняя должна быть испытанной на полигоне Аламогордо в пределах ближайших семи недель. Отвечая на один из заданных вопросов, Оппенгеймер пояснил, что бомба может стать идеальным оружием против концентрации войск противника, поскольку способна «уничтожить сразу около двадцати тысяч человек».

Профессор Артур Комптон спросил у Стимсона, не следует ли организовать «антиатомную и антивоенную демонстрацию», чтобы японцы поняли, что их ждет, и убедились в необходимости окончания войны. Оппенгеймер и Лоренс отнеслись к этой идее весьма скептически: вряд ли какая-либо демонстрация будет достаточно наглядной, чтобы побудить японцев капитулировать. Она лишь раскроет секрет предстоящей операции.

В итоге Временный Комитет пришел к заключение, что «Императора Японии и его военных советников может побудить к капитуляции лишь огромное потрясение, которое наглядно продемонстрирует им, что мы владеем достаточной мощью, чтобы уничтожить Империю. Подобное потрясение сохранит во много раз большее число жизней, как американских, так и японских».

В конце совещания для Президента США были выработаны три рекомендации относительно первого применения атомной бомбы: «Бомба должна быть использована как можно быстрее; она должна быть сброшена на военный объект, окруженный жилыми домами и другими постройками, наиболее подверженными разрушению; бомба должна быть применена без предварительного предупреждения о ее природе и силе». Однако мнение комитета не было полностью единодушным. Некоторые ученые искренне полагали, что можно обойтись без боевого использования этого страшного оружия.

За несколько месяцев до смерти Рузвельта Альберт Эйнштейн, чей авторитет сыграл в свое время главную роль в начале работ над созданием атомной бомбы, поскольку в 1939 году великий ученый был убежден, что Америка должна владеть таким оружием, написал письмо президенту. Если бомба будет применена, предсказал Эйнштейн, в мире начнется глобальная гонка вооружений.

12 июня семь ученых, работавших в «Манхэттенском проекте», представили петицию военному министру Стимсону, убеждая его пригласить на испытание бомбы наблюдателей из многих стран мира. Эта петиция, известная еще как «Рапорт Фрэнка», стала наиболее знаменитым документом, связанным с применением атомной бомбы, и была распространена среди членов Временного Комитета.

16 июня этот документ был рассмотрен на встрече Временного Комитета, который «с тяжелым сердцем» его отверг. «Подобная демонстрация, — пришли к заключению члены Комитета, — не приведет к окончанию войны. Мы не видим приемлемой альтернативы прямому боевому использованию атомной бомбы».

Тем временем генерал Гровс был вызван к Стимсону в Военное министерство. Министр просил его указать названия городов, отобранных в качестве «кандидатов» для проведения атомной бомбардировки. Совсем недавно уточненный список включал города: Кокура, Хиросима, Ниигата и Киото.

— Я считаю, что нужна начать с Киото, — заявил Гровс. Генри Стимсон объяснил генералу кое-что из того, чего тот никогда серьезно не принимал во внимание: «Киото — исторический город, имеющий громадное религиозное и духовное значение для японцев. Я был там в бытность свою генерал-губернатором Филиппин, и древняя культура этого города оказала на меня огромное впечатление. Я вычеркиваю Киото из списка целей».

В этот же самый период руководство американскими вооруженными силами готовили планы вторжения на Японские острова. Кодовое наименование этих планов было: операции «Олимпик» и «Коронет».

16 июня начальники штабов армии и флота вместе с военным министром Стимсоном, его помощником Джоном Маклоем и другими высшими советниками прибыли в Белый Дом. Обсуждался план вторжения на Японские острова.

Начало операции «Олимпик», предусматривавшей высадку на остров Кюсю, было назначено на 1 ноября 1945 года. В высадке должны были принять участие восемьсот тысяч человек. Операция «Коронет», которая должна была начаться через пять месяцев, предусматривала высадку десанта на остров Хонсю в районе Токио. В ней должны были участвовать примерно миллион человек.

Внимательно выслушав доклад начальник штаба Армии генерала Джорджа Маршалла, Трумэн попросил высказаться военного министра.

— Десантная операция, подвел итог Генри Стимсон, — будет длительной, ожесточенной и с большими потерями с нашей стороны… Сама территория как бы предназначена для того, чтобы сражаться до последнего человека.

Джон Маклой не исключал возможности и политического урегулирования, поскольку в Японии существуют весьма влиятельные силы, ратующие за прекращение войны. Стимсон согласился, что Япония, конечно, не является страной «состоящей полностью из свихнувшихся фанатиков», и разумеется, перед вторжением им нужно сделать какое-то последнее предупреждение. Однако, Стимсон никак не связал все сказанное с применением атомной бомбы.

Начальник штабов, выслушав военного министра, тоже фактически ничего на сказали об атомной бомбе, за исключением того, что если она будет применена, японцы на этот счет не должны получать никакого предварительного предупреждения. Таким образом, вопрос о бомбе почти не обсуждался. Никто, по словам Маклоя, «не был уверен, несмотря на все заверения ученых, что это штука сработает». Поэтому все стратегия планировалась только с применением обычного оружия.

Президент неохотно утвердил планы грядущих десантных операций, зная, что в результате их проведения может погибнуть миллион американцев. Сомнения президента были бы еще более сильными, знай он о том, что японская разведка уже великолепно знала об американских планах вторжения на остров Кюсю, и японское командование именно сейчас формирует дополнительные армейские части для усиления гарнизона этого острова.

Штабы этих новых японских соединений были развернуты в Хиросиме.

19 июня, вскоре после наступления темноты, грохот обойных молотков разбудил лейтенанта Тацуо Екояма, командира одной из зенитных батарей, развернутых в окрестностях Хиросимы. Грохот доносился от подножия горы Футаба, где солдаты строительного батальона пробивали в скальной породе помещение для подземного узла связи.

Лейтенант Екояма был потрясен видом тех разрушений, которые он увидел во время своего последнего визита в Токио.

Обучая и тренируя своих солдат, лейтенант постоянно убеждался в том, что Хиросима по всем признакам превращалась в главный центр обороны всей западной части Японии. По шоссейным и железным дорогам, а также морем, вопреки всем усилиям американских бомбардировщиков и подводных лодок, в город хлынул настоящий потом войск, боевой техники и предметов снабжения. Пройдя необходимое обучение, войска перебрасывались на остров Кюсю. В Хиросиме был развернут штаб фельдмаршала Шунроку Хата, одного из наиболее успешных и известных японских военачальников, которого высшее командование Императорской Армии выбрало для спасения Японии от поражения.

Фельдмаршал Хата разместил штаб своей 2-й армии у подножия горы Футаба, вблизи расположения зенитной батареи лейтенанта Екояма. К середине июня количество штабных офицеров достигло четырехсот человек, в число которых входили лучшие военные теоретики и аналитики. Они планировали начать такую войну на истощение, какой миру еще не приходилось видеть.

Под руководством фельдмаршала Хата остров Кюсю постепенно превращался в неприступную крепость. От архипелага Гото на западе до островов Осуми на юге была создана система мощной, взаимосвязанной обороны. Построенная на большую глубину, в несколько эшелонов, начиная от побережья, такая система обороны имела своей целью нанесение противнику максимальных потерь. Все действия обороняющихся должны были управляться и контролироваться из штаба фельдмаршала Хата в Хиросиме.

Сам город был крупным цен гром военной промышленности, где производились артиллерийские орудия, авиабомбы, стрелковое оружие, части самолетов и подводных лодок.

По плану японского командования, с момента начала американского вторжения за оружие должны были взяться все: мужчины, женщины и дети, живущие в западной части Японии. На стенах домов Хиросимы появился новый лозунг:

«Забудь о себе! Пожертвуй всем для своей Родины!»

Непосредственно под командование Хата находилось семьсот тысяч человек, многие из которых были уже развернуты на острове Кюсю. Недавно на Кюсю прибыл Минору Генда, главный разработчик внезапной атаки на Перл-Харбор в 1941 году.

Он вступил в командование новым мощным соединением истребительной авиации. Кроме того, на острове были развернуты более пяти тысяч самолетов, которыми должны были управлять «камикадзе». Сорокатысячный гарнизон Хиросимы, расквартированный в самом городе, управлялся из штаба в Замке. Примерно в четырех милях от города, в порту Удзина, пять тысяч моряков отрабатывали новую тактику «морских камикадзе».

Сотни маленьких моторных катеров, наполненные взрывчаткой, были укрыты в пещерах на побережье бухты. В случае появления десантных сил вторжения эти катера должны были стремительно выскочить из бухты и, врезавшись в десантные суда, взрываться вместе с ними.

Японские бомбардировщики, базировавшиеся на острове Кюсю, были вооружены бомбами, снабженными неконтактными взрывателями. Бомбы должны были взрываться на высоте мачт американских боевых кораблей и десантных судов, чтобы добиться максимальных человеческих жертв.

Такой взрыватель был изобретен доктором Цунесабуро Асада, наиболее талантливым японским ученым. Асада занимался и атомными исследованиями и пришел к выводу, что необходимы десять лет, прежде чем Япония сможет производить атомное оружие, поскольку в стране нет достаточных запасов урана. Теперь Асада работал над созданием смертоносных невидимых-лучей, которые то ли должны были в воздухе останавливать моторы самолетов, то ли убивать их экипажи, то ли делать и то, и другое. Однако, эти работы шли еще в экспериментальной стадии. Тем не менее, и то, что у японцев уже имелось в наличии, делало их оборону весьма мощной.

Хотя фельдмаршал Хата полагал, что у Японии нет возможности разгромить Америку, он также искренне считал, что и у Америки нет возможности разгромить Японию. Он также надеялся, что та горячая встреча, которую он приготовил американцам, посадит их за стол мирных переговоров и заставит отказаться от требований о безоговорочной капитуляции.

Находясь в кабинете генерала Генри Арнольда, начальника штаба авиации, в здании Пентагона, генерал Гровс и полковник Тиббетс внимательно рассматривали аэрофотоснимки Хиросимы, на снимках отчетливо было видно все: порт, реки, мосты, Замок, окружающие город поля и полигоны для военных учений, были видны также шоссейные и железные дороги, заводы и фабрики, склады, казармы и жилые дома. Город с трех сторон был окружен холмами, составляющими почти идеальную естественную преграду для концентрации ударной волны.

На снимке Тиббетс обратил внимание и на позиции зенитных батарей, вытянувшихся прерывистой цепочкой от горы Футаба на северо-востоке до порта на юге. Тиббетс доложил генералам свое мнение относительно годности Хиросимы в качестве цели. «Многочисленные водные пути создают идеальные условия. Они не оставляют шансов неверно опознать город. Для правильного захода на бомбежку к Хиросиме можно подлететь с любого направления».

Затем Тиббетс стал с той же тщательностью изучать данные аэрофотосъемки других японских городов.

За несколько дней до этого с Гуама для инструктажа был вызван генерал Ле Мэй. Гровс поведал ему о вероятной мощности новой бомбы, а также о причинах, по которым были отобраны потенциальные цели. Гровс также указал Ле Мэю, что он как командир 21-й дивизии стратегических бомбардировщиков должен взять на себя командование и управление намеченной операцией, действуя, разумеется, в рамках специальных инструкций, которые будут ему направлены в случае необходимости. Только Гровс знал, что эти инструкции будут составлены таким образом, что эффективный контроль над операцией полностью останется в его собственных руках. Ле Мэй сразу заявил, что на атомную бомбардировку должен быть послан одиночный самолет. Японцы не обратят серьезного внимания на одинокий бомбардировщик, идущий на большой высоте, решив, что он ведет аэрофотосъемку или проводит разведку-погоды.

Гровс одобрил эту идею. Он не сказал Ле Мэю, что полковник Тиббетс пришел к такому же выводу и что вся подготовка 509-го полка основана именно на этом принципе.

Генерал Ле Мэй вернулся на Гуам в мрачном настроении. Ему предстояло использовать новое оружие, в которое он, честно говоря, не очень-то верил. Не был он убежден и в том, что 509-й полк является лучшим выбором для выполнения этой задачи. Он бы лично предпочел использовать для этой цели проверенных в боях своих летчиков-тихоокеанцев.

Тиббетс, вылетевший в Вашингтон по вызову генерала Арнольда, ничего, разумеется, не знал о мнении Ле Мэя о его 509-м полке.

Закончив изучения фотографий японских городов, они принялись за изучение прогнозов авиационных синоптиков относительно состояния погоды над различными японскими городами, выбранными в качестве целей. Главный интерес представляли Хиросима, Ниигата и Кокура. Эксперты-синоптики подготовили карты погоды, начиная с апреля и до сентября включительно. Прогнозы были неважными. С июня по сентябрь ежемесячно ожидалось не больше шести более-менее безоблачных дней. На все остальные дни прогнозировалась практически сплошная облачность. Особенно, последние восемнадцать дней каждого месяца. Присутствовавший на совещании метеоролог указал, что, судя по всему, лучшим временем для сброса атомной бомбы будет начало августа.

Получив соответствующие инструкции, капитан Боб Люис и его экипаж, вылетели на бомбардировщике № 82 с аэродрома Омахи и направились в Вендовер. За последние месяцы Люис стал своего рода «отцом-командиром» для своего экипажа. Никому из посторонних он не позволял критиковать своих подчиненных. В самом экипаже сложились простые и ровные отношения. Офицеры и рядовые называли друг друга по именам. Люис, сняв офицерские знаки различия, много времени проводил в клубе сержантско-рядового состава, общаясь с ними, как с равными.

«Посторонние» — бомбардир Фирби, штурман ван Кирк и даже лейтенант Безер — одним своим появлением создавали в экипаже напряженность и раздражительность. Даже в те редкие дни, когда с ними летал сам полковник Тиббетс, пересаживая Люиса на место второго пилота, тот продолжал оперировать такими понятиями, как «мой самолет» и «мой экипаж».

Сегодня капитан Люис вырулил на огромном бомбардировщике № 82 на старт взлетной полосы авиабазы Вендовер. В бензобаки бомбардировщика были залиты семь тысяч галлонов топлива для очень дальнего перелета. Люис взглянул на тахометр: стрелка дрожала на 2200 оборотах в минуту.

Бомбардировщик вибрировал, как живое существо, стараясь сорваться с тормозов и ринуться по взлетной полосе. Бортинженер Дазенбери доложил, что все четыре двигателя работают во взлетном режиме.

Люис поставил сектора газа на полную мощность и отпустил тормоза. Подняв самолет в воздух, Люис совершил круг над базой и взял курс на юг.

На Тиниане, куда они летели, уже находились тысяча двести человек и двенадцать B-29 509-го полка. В бортжурнале самолета появилась запись:

«Тиниан, мы идем!»

Главстаршина японского флота Кизо Имаи с трудом вскарабкался на вершину горы Лассо в северной части острова Тиниан. За последние дни Имаи сильно ослабел и чувствовал себя измученным, пытаясь отдышаться, лежа ничком на мокром ковре из полусгнивших листьев.

Со своего наблюдательного пункта главстаршина Имаи мог видеть многие места, где жили и работали американские солдаты. Важнее было то, что Имаи мог наблюдать за тем, где американцы сваливают пищевые отходы и прочий мусор, накопившийся за день. Они постоянно меняли места, но следить за этим приходилось самым тщательным образом, поскольку эти свалки были единственным местом, где Имаи и другие японские военнослужащие, скрывавшиеся в джунглях Тиниана, могли добыть себе еду. Голод заставлял рисковать. Даже, когда американцы сбрасывали отходы в море, и предательские течения несли их вокруг острова, японцы бросались в волны, чтобы добыть немного еды.

Имаи жил в пещере в глубине джунглей, кишевшей крысами, летучими мышами и полчищами насекомых. Он называл ее «дырой, ведущей в ад». Небритый и грязный Имаи редко рисковал разжечь костер, чтобы не выдать своего убежища.

Вместе с Имаи в пещере скрывались восемнадцать солдат — все, что осталось от сорока восьми человек, которые ушли сюда одиннадцать месяцев назад, когда американцы захватили остров.

Имаи прибыл на Тиниан в марте 1944 года, чтобы принять участие в строительстве на острове аэродромов. За три месяца, пока американцы не начали высадку на Тиниан, они успели завершить строительство трех взлетных полос и заканчивали четвертую.

Бомбардировки с моря и воздуха крушили Марианские острова в течение шести недель. После того, как был захвачен Сайпан, американские самолеты обрушились на Тиниан, применив тут впервые напалмовые бомбы. На сороковой день сражения Имаи имел возможность наблюдать, как американские боевые корабли, величаво маневрируя в видимости с берегу, дают залп за залпом, посылая в остров тысячи снарядов. Организованное сопротивление японцы сумели оказать у хорошо укрепленного города Тиниан на юго-западном побережье острова. Тем не менее, американская морская пехота быстро захватила остров, потеряв четыреста человек. В боях погибли восемь тысяч японцев.

В числе примерно семисот уцелевших японцев главстаршина Имаи бежал в джунгли. За прошедшие месяцы их число уменьшилось почти вдвое.

Теперь, лежа на вершине горы Лассо — самой высокой точки острова — Имаи ожидал появления американских грузовиков с пищевыми отходами и мусором. Вместе с тем, Имаи внимательно следил за действиями американцев на Тиниане, ожидая «в любой момент» высадки на Тиниан японской Императорской армии. Он решил, что когда это произойдет, то поднимет своих людей в психическую атаку «банзай» против американцев.

В бинокль Имаи мог наблюдать практически весь остров. Тиниан был не очень большим: с севера на юг — длиной примерно десять миль. Ширина же его нигде не превышала пяти миль.

Рассматривая в бинокль северную часть горизонта, Имаи мог видеть побережье острова Сайпан, отделенного от Тиниана четырехмильным проливом. Как всегда, в море находилась масса американских кораблей. Некоторые из них направлялись к якорной стоянке в порту Тиниан, находившемуся в трех милях к юго-западу от того места, где лежал Имаи.

Американцы завершили работы, начатые японцами. На прорубленных в джунглях просеках появились взлетно-посадочные полосы. Бетонные рулежки и подъездные пути были проложены к хранилищам авиабомб, мастерским и различным складам. Постоянно росло и число госпиталей. Видимо, американцы ожидали тяжелых потерь в предстоящих боях. Это еще более укрепляло веру Имаи в то, что японцы попытаются отбить у противника Тиниан.

Взглянув в северо-западном направлении, Имаи увидел, как в низине, вблизи берега, группы солдат огораживают колючей проволокой территорию длиной в пол мили и четверть мили шириной. Внутри огороженной территории находились сборные бараки, где до сегодняшнего дня жили солдаты строительного батальона, работавшие на строительстве гигантского аэродрома. Теперь они покинули эти бараки.

В центре огороженной территории, за еще одной, внутренней, оградой из колючей проволоки, появилось несколько небольших строений без окон. Вооруженные часовые стояли, как у главных ворот, так и у входа в эту внутреннюю зону. Все это напоминало Имаи лагерь военнопленных. Во внутренней зоне, видимо, находился штрафной изолятор. Может быть, американцы планировали какую-нибудь крупную облаву на японцев, скрывавшихся в джунглях острова?

Имаи постоянно имел при себе пистолет и длинный самурайский меч. Возможно, вечная сырость джунглей уже сделал пистолет бесполезным, но Имаи был уверен, что клинок меча, сделанный по всем рецептам древних мастеров, столь же остер и надежен. Если американцы попытаются его поймать, он дорого продаст свою жизнь…

Перед воротами нового лагеря неожиданно появилась колонна грузовиков. Часовые тщательно проверяли каждую машину. С одного из грузовиков выпрыгнули двое солдат и стали укреплять на воротах большую доску. Имаи настроил бинокль и прочел надпись на доске: «ШТАБ 509-го ПОЛКА».

Имаи почувствовал облегчение — это не лагерь военнопленных. Но новая огороженная территория явно отличалась от всех остальных и, видимо, представляла какую-то особую важность.

Главстаршина Имаи так увлекся наблюдением за территорией 509-го полка, что упустил из вида то место, куда американские грузовики сегодня сбросили пищевые отходы. Придется, несмотря на риск нарваться на патруль, поискать пищу вблизи американских казарм. Конечно, когда стемнеет.

Пытаясь не оставлять никаких следов, Имаи направился обратно в свою пещеру. Внутри пещеры было очень грязно. На земле валялись консервные банки, картофельная шелуха и прочие отходы, добытые накануне. В углу стояли винтовки и несколько ящиков с патронами. Рядом с ними находился радиоприемник. Последнее сообщение было получено почти год назад, в ночь, когда пал Тиниан: командующий японским флотом пообещал последним защитникам острова, что помощь обязательно придет.

Имаи очень хотелось бы иметь передатчик, чтобы доложить в Токио о прибытии на Тиниан странной воинской части.

Полковник Тиббетс вылетел из Вендовера на Тиниан, чтобы лично убедиться, насколько новая база подходит в качестве последней стоянки 509-го полка. Поскольку Тиниан грубо напоминал остров Манхэттен, то и все дороги на нем были названы по улицам Нью-Йорка. Самая длинная дорога, естественно, была названа Бродвеем. Она шла от аэродрома Норт-Филд, мимо подножия горы Лассо по направлению к порту Тиниан. Вполне приличное шоссе длиной более шести миль. Параллельно Бродвею шла Восьмая Авеню, ведущая от плацдарма на берегу, захваченного морскими пехотинцами в день высадки на остров, к аэродрому Вест-Филд — второй по величине авиабазе Тиниана. Вдоль западного побережья острова шла Риверсайд Драйв. В южной части острова находилась 42-я улица, а недалеко от нее — Уолл-стрит, Парк Роу и Канал-стрит.

Временные казармы 509-го полка находились восточнее Бродвея, вблизи 86-й улицы. На Тиниане Тиббетса встретил личный представитель генерала Гровса полковник Киркпатрик, сопровождавший его по местам дислокации различных подразделений и служб полка. В секретном рапорте на имя генерала Гровса Киркпатрик охарактеризовал Тиббетса «как самоуверенного, дерзкого и даже несколько нахального человека, преисполненного важностью порученного ему задания, но достаточно умного, чтобы понимать, насколько далеко он может зайти».

Во время своего второго визита на Марианские острова Тиббетс почувствовал сопротивление — молчаливое, но явное, плохо замаскированное дружескими улыбками. Главная оппозиция исходила от «Морских пчел», как на военном сленге назвались морские строительные батальоны, выгнанные из своих комфортабельных, по меркам Тиниана, помещений, чтобы освободить их для летчиков 509-го полка. Тиббетс не мог на них сердиться. «Морские пчелы» были ветеранами войны на Тихом океане, которым еще предстояло пролить много крови и пота при вторжении на острова японской метрополии.

Тиббетс понимал, что вторжение на Японские острова будет тяжелым и кровавым. Только что закончилась долгая и тяжелая кампания по захвату Окинавы.

Потребовалось полмиллиона солдат и три месяца непрерывных боев, чтобы сломить сопротивление японского гарнизона численностью сто десять тысяч человек. Японцы сражались до последнего и были перебиты полностью, до единого человека.

Американцы потеряли 49 151-го человека убитыми и ранеными. В водах Окинавы нашли свой конец тридцать четыре боевых корабля, а триста шестьдесят восемь — получили тяжелые повреждения. Можно было представить, что их ждет при вторжении на главные японские острова!

Последние сообщения американской разведки показывали, что примерно два миллиона японских солдат перебрасываются из Китая на острова метрополии, чтобы усилить оборону родных островов. В самой Японии находилось еще два миллиона солдат, готовых погибнуть за родину.

Основное ядро японских вооруженных сил еще не было разбито.

Тиббетс выразил генералу Ле Мэю мнение, что атомная бомба вернет японцам здравый смысл и позволит избежать ненужного кровопролития. Ле Мэй не очень с этим соглашался. Беседа проходила в конце июня в штабе Ле Мэя на Гуаме, и внешне была вежливой и корректной. Ле Мэй объявил Тиббетсу, что летчики 509-го полка должны попрактиковаться в боевых бомбежках по острову Рота, который еще находился в японских руках.

В конце беседы Ле Мэй заметил:

— Пол, я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Лично вам на эти бомбежки летать не придется.

Тиббетс был крайне удивлен.

Затянувшись своей неизменной сигарой и выпустив клуб дыма, генерал объяснил:

— Мы не можем рисковать вами. Вы знаете больше об этой бомбе, чем любой летчик в нашей авиации. Так что вам лучше оставаться на земле.

Приказ Ле Мэя, конечно, имел смысл. Если бы Тиббетс попал в руки японцев, весь проект был бы поставлен на грань срыва.

Проверив казармы личного состава, Тиббетс осмотрел и «внутреннюю зону». Там находились мастерские, где бомбу должны были собрать.

После двухдневного изучения внутриполитической обстановки в Японии начальник военной разведки генерал-майор Арисуе пришел к выводу: обстановка была отчаянной.

Яростная борьба между ястребами-милитаристами и умеренными угрожала потрясениями Императорскому Трону. Арисуе не исключал и того, что экстремисты могут убить Императора, если тот будет сопротивляться их намерениям сражаться до полной победы или до последнего японца.

Противостояли этим фанатикам умеренные, возглавляемые хранителем Большой Императорской Печати маркизом Коичи Кида, которому Император безгранично доверял. Кидо удавалось поддерживать некоторое равновесие между ястребами и умеренными, но он был не в силах сопротивляться желаниям милитаристов сражаться до победного конца.

На заседании японского кабинета министров, созванного премьером Судзуки, военный министр, а также представители главного командования армии и флота пришли к соглашению по одному важному вопросу. Они были против того, чтобы в настоящее время вступать с противником в прямые переговоры в попытке закончить войну, но не возражали против подобных переговоров после того, как вооруженные силы Японии нанесут американцам сокрушительный удар при их вторжении на Японские острова. Для генерала Арисуе такая позиция представителей «твердолобой военщины» была признаком того, что они все-таки немного начали осознавать реальную обстановку.

22 июня 1945 года Император Хирохито потребовал от кабинета министров начать переговоры, используя Россию в качестве посредника.

24 июня бывший японский премьер Коки Хирота связался с советским послом в Токио Яковом Маликом и пытался прозондировать этот вопрос. Малик увидел в этом прежде всего попытку удержать Россию от вступления в войну против Японии и вежливо уклонился от какого-нибудь конкретного ответа.

Генерал Арисуе собрал уже много доказательств того, что Россия готовится вступить в войну против Японии. Мощные силы советских войск были сосредоточены на китайской границе в готовности нанести удар по японской армии в Маньчжурии. Арисуе считал, что вступление СССР в войну не столько поможет американцам, сколько увеличит советское влияние на Тихом океане.

Возможность оккупации хотя бы части Японии русскими приводила генерала в ужас и смятение. Он снова послал срочную телеграмму японскому военному атташе в Берне генерал-лейтенанту Окамото с требованием выяснить у Даллеса тот минимум условий, которые можно выторговать у американцев перед капитуляцией.

Между тем, в штабе фельдмаршала Хата царила атмосфера, весьма далекая от каких-либо мыслей о капитуляции. Там интенсивно готовились к продолжению войны. В подземном узле связи круглосуточно работала служба радиоперехвата. В штаб был недавно переведен один из подчиненных генерала Арисуе, подполковник Ойя, специалист по всем вопросам, связанным с американскими делами.

Антенны узла связи внимательно следили за всеми радиоволнами на Тихом океане и за его пределами. Специальные подземные кабели связывали штаб фельдмаршала Хата с генеральным штабом в Токио, оперативными штабами на острове Кюсю, с военно-морскими базами в Куре и Удзина, а также с замком в Хиросиме.

Все собранные данные говорили о том, что высадка американцев на острове Кюсю неминуема, поэтому были подготовлены условные сигналы, чтобы бросить против сил вторжения самолеты-камикадзе и катера, управляемые самоубийцами.

Наиболее насыщенное время радиоперехвата было от полудня до полуночи. Основное внимание занимал перехват радиопереговоров противника в треугольнике между Окинавой, Иводзимой и Марианскими островами. Большая часть радиопереговоров была зашифрована, но попадались сообщения, переданные открытым текстом. Это были главным образом переговоры между самолетами и их командными пунктами управления полетами.

Между Хиросимой и Тинианом разница во времени составляла час и если предвзлетные радиопереговоры бомбардировщиков с КДП удавалось поймать где-нибудь в 15–16:00, то можно было с уверенностью прогнозировать ночной воздушный налет. По количеству докладов пилотов о готовности к взлету можно было грубо подсчитать и количество машин, участвующих в налете. Полученные данные быстро распространялись по всем центрам ПВО западной части Японии.

Когда бомбардировщики входили в воздушное пространство Японии, служба радиоперехвата прослушивала переговоры между экипажами, стараясь по ним определить, в какие именно районы Японии направляются армады самолетов противника. Данные радиоперехвата самолетов наряду с перехватом переговоров находившихся в море американских кораблей позволяли фельдмаршалу Хата и подполковнику Ойя оценивать силы и намерения противника с исключительной точностью.

Но настоящим коньком подполковника Ойя были допросы. Генерал Арисуе часто отмечал, что если Ойя не заставит кого-нибудь заговорить, то это не удастся сделать никому. Подполковник Ойя очень сожалел, что прибыл в Хиросиму слишком поздно, чтобы первым допросить десять американских летчиков, сбитых над Окинавой и доставленных в город еще до падения острова.

Эти летчики были единственными американскими военнопленными в Хиросиме. Они содержались в подвальном помещении Замка Хиросимы.

* * *

12 июля, когда первые лучи солнца начали пробиваться на востоке, интендант 509-го полка Чарлз Перри поднялся с койки и направился в офицерскую столовую, чтобы лично понаблюдать за приготовлением завтрака.

Полк перебрался на Тиниан всего четыре дня назад и чувствовал себя вполне комфортно, несмотря на полчища крыс, которые шныряли по лагерю во всех направлениях.

Перри надеялся, что когда полковник Тиббетс вернется из Штатов, он доставит им «гостинцы» — ликер и сигареты. В ловких руках Перри такие «гостинцы» превращались в бесценные предметы бартера, благодаря которому личный состав 509-го полка питался лучше, чем какая-либо другая американская часть на Тиниане. «У меня рядовой ест больше и вкуснее, чем пятизвездный генерал» — часто хвастался интендант.

В это утро, как обычно, Перри с волнением наблюдал, как эскадрильи тяжелых бомбардировщиков возвращаются после ночного налета на Японию. Более двухсот бомбардировщиков B-29 напоминали «бусинки на одной нитке». В то время, как один совершал посадку, другой уже заходил на полосу. Наконец сел последний бомбардировщик, и их экипажи отправились отсыпаться. Они пробыли в воздухе почти тринадцать часов. Это было обычное время для начала полетов летчиков 509-го полка. Никому из них по понятным причинам не позволялось летать над Японией.

Стоянка бомбардировщиков 509-го полка находилась отдельно от других и круглосуточно тщательно охранялась. Это не могло не вызвать недоуменных вопросов у офицеров и солдат других подразделений. Впрочем, на их вопросы никто не отвечал.

Самолеты 509-го полка регулярно взлетали, чтобы сбросить бомбы по «детской» цели — японцам, окопавшимся на ближайшем острове Рота. Подобная практика порождала шутки, остроты и издевательства со стороны экипажей других полков, ежедневно летавших на бомбежку Японских островов. Даже родились стишки, сочиненные кем-то в штабе генерала Ле Мэя:

В этих стихах была большая доля правды. Секретность и меры безопасности постоянно ужесточались.

Ожидалось прибытие компонентов атомной бомбы.

15 июля 1945 года шведский банкир Пер Якобсон объяснял за завтраком своему старому другу Аллену Даллесу, что японцы настаивают лишь на одном условии — неприкосновенность Императора и сохранение его во главе государства.

За двенадцать дней до этого японский военный атташе в Швейцарии генерал-лейтенант Окамото, действуя согласно инструкциям, полученным от генерала Арисуе, отправился вместе с японским послом в Швейцарии в Банк Международного Развития, где Якобсон числился финансовым советником.

Якобсон передал японские предложения в Висбаден, где в настоящее время находилась резиденция Даллеса. Требования японцев сводились к следующему: кроме сохранения императорской власти и неизменности конституции страны, Япония хотела добиться интернализации Маньчжурии и сохранения своего контроля над Формозой и Кореей.

Президент Рузвельт предоставил Даллесу полную свободу рук. Однако, президент Трумэн не разрешил Даллесу говорить от имени президента или правительства Соединенных Штатов. Тем не менее, сообщение Якобссона заинтересовало Даллеса, и он решил информировать Стимсона о том, что японцы, судя по всему, согласны капитулировать, если будет гарантирована неприкосновенность императорской власти.

Даллес знал, что русские планируют напасть на Японию с севера. Это должно произойти в августе, то есть, менее, чем через месяц. Даллес понимал, что СССР на этом не остановится. Уж коль он вступит в войну, то захватит все, что возможно, а что невозможно — отравит своим ядовитым влиянием.

Проконсультировавшись с верхами, Даллес высказал свои «контрпредложения» Якобссону. Даллес говорил, тщательно подбирая слова и маскируя их за непроницаемым частоколом юридических терминов. Однако, суть сказанного им сводилась к тому, что «имеются хорошие шансы» на то, что Америка позволит Императору остаться, и даже обеспечит Хирохито некоторую общественную поддержку, чтобы помочь ему завершить войну.

Во всяком случае, это уже было «что-то», и Якобссон поспешил обратно в Берн. В Потсдаме приближалась встреча «Большой Тройки» — Трумэна, Черчилля и Сталина. Даллес решил воспользоваться случаем и попытаться поговорить об этом подробнее с президентом и Стимсоном.

Телефонный звонок от Оппенгеймера часовым, охранявшим ворота Лос-Аламоса, приказал охране беспрепятственно пропустить колонну автомашин, покидающую секретный центр.

Закрытый черный грузовик сопровождали семь легковых автомобилей. В каждом лимузине находились четверо охранников. Каждый был вооружен пистолетом в подплечной кобуре, а на полу машин лежали автоматы. Охрана имела приказ без предупреждения стрелять на поражение в каждого, кто попытается остановить колонну.

В автомобиле, непосредственно следовавшим за грузовиком, находились два армейских офицера. Потому, как «вверх тормашками» на их воротники были нашиты петлицы с артиллерийскими знаками различия, можно было судить в какой спешке оба собирались покинуть Лос-Аламос. Это была майор Роберт Фарман, выпускник Принстона, физик, работающий в «Манхэттенском проекте», и капитан Джеймс Нолан, радиолог из госпиталя Лос-Аламоса. Так начинался их дальний путь, который должен был закончиться на Тиниане. Оба офицера сопровождали пятиметровый ящик, в котором находилась внутренняя «пушка» атомной бомбы и ее урановый «снаряд», помещенный в свинцовый цилиндр.

Они проехали всего милю от Лос-Аламоса, как чуть не произошла катастрофа, когда лопнуло колесо на машине, в которой ехали оба офицера. Завизжали тормоза, охрана схватилась за пистолеты. К счастью, все обошлось. Колонна остановилась, колесо заменили, и путешествие вскоре продолжилось. В тучах пыли машины прибыли на аэродром в Альбукирке, где их ждали три транспортных самолета DC-3. Фарману и Нолану были выданы парашюты и они расположились в самолете, который должен был взлетать вторым. Вместе с ними в самолет были погружены ящик и цилиндр, имевшие свои собственные парашюты. В случае аварийной обстановки экипаж должен был сначала сброситься ящик и цилиндр, а затем уже пассажиров.

Без всяких происшествий самолеты совершили посадку на аэродроме Гамильтон-филд в Сан-Франциско. Новая команда секретных агентов проэскортировала ящик, цилиндр и ученых, замаскированных под офицеров, к их новому средству транспорта — тяжелому крейсеру «Индианаполис». Крейсер только что вышел с ремонта, скрыв под слоем свежей краски боевые шрамы, полученные у Окинавы.

В Вендовере полковник Тиббетс наблюдал, как на аэродроме совершил посадку транспортный самолет, пробежав по полосе мимо трех, еще оставшихся здесь бомбардировщиков B-29. Самолет доставил специального курьера, осуществляющего связь между Вашингтоном, Лос-Аламосом и Вендовером. Курьер доставлял депеши и приказы, которые нельзя было доверить никаким другим средствам связи.

Сегодня курьер доставил сообщение о том, что «внутренние компоненты» атомной бомбы погружены на борт тяжелого крейсера «Индианаполис» и направлены на Тиниан. Операция имела кодовое наименование «Бронкс Шипментс».

Тиббетсу всегда хотелось знать, кто придумывает эти бесконечные кодовые наименования, которые обязаны были употреблять все, связанные с работой над проектом. Он так и не мог привыкнуть, когда ему звонил генерал Гровс, каждый раз представляясь: «Это Релиф».

Сегодняшняя депеша подтверждала недавнее сообщение от «Юджа» (капитан 1 ранга Пэрсонс), сообщавшее подробности, каким образом «Малыш» (урановая бомба) будет доставлен на «Станцию» (Тиниан). «Малыш» был также известен как «безделушка», «изделие», «игрушка» (это название более всех нравилось Тиббетсу), «зверь» (часто использовалось учеными — противниками создания бомбы), «S-2» (название, предпочитаемое Стимсоном) и «это» (используемое офицерами и солдатами 509-го полка, все еще не понимающими, о чем, собственно, идет речь.

Покойный президент Рузвельт и генерал Гровс вначале называли бомбу «Худышка». А когда укоротили «пушечный ствол» бомбы, Гровс назвал ее «Малыш». Плутониевая бомба, по предложению Черчилля, была названа «Толстяк».

Запомнить точно «кто был кто» и «чем было что» в таинственном мире «Манхэттенского проекта» было нелегко. Однако, полученные инструкции были Тиббетсу совершенно ясны. Один из еще оставшихся в Вендовере бомбардировщиков B-29 должен был доставить на Тиниан оставшиеся части атомной бомбы. Другие части секретного груза должны были перебросить на Тиниан транспортные самолеты C-54, имевшиеся в составе 509-го полка.

Организовав все эти мероприятия, Тиббетс собрался направиться в Аламогордо, чтобы поприсутствовать на испытаниях плутониевой бомбы.

Укладывая вещи перед дорогой, полковник получил срочную телеграмму с Тиниана, посланную Томом Фирби, чьему здравому смыслу и суждениям Тиббетс более всего доверял. Фирби призывал своего командира немедленно лететь на Тиниан, чтобы преодолеть очень крупные неприятности, возникшие в последнее время.

Дело выглядело так, что 509-й полк хотят отстранить от выполнения задачи по атомной бомбардировке Японии.

Сообщив генералу Гровсу, что он не будет присутствовать на испытаниях, Тиббетс срочно вылетел на Тиниан. Ему даже думать не хотелось о том, что после всех усилий и вложенного труда выполнение задачи по атомной бомбардировке будет передана кому-то другому.

В девяти милях от базового лагеря в Аламогордо, штат Нью-Мексико, где в предрассветные часы 16 июля 1945 года встретились Гровс и Оппенгеймер, на тридцатипятиметровой стальной башне была установлена плутониевая бомба.

Испытание первого в мире атомного взрывного устройства было назначено на два часа ночи, но из-за дождя и грозовых разрядов оно было отложено.

Плохая погода держала на земле и бомбардировщики Тиббетса, так что невозможно было определить тот эффект, который атомная бомба окажет на бомбардировщик, когда ее сбросят над Японией.

Испытание было перенесено на 05:30 по местному времени.

Непрекращающийся ливень действовал на нервы всех собравшихся: военных и штатских.

В 05:25 четыремстам двадцати пяти наблюдателям, собравшимся в базовом лагере, было приказано лечь на землю, лицом вниз, ногами — к месту ожидаемого взрыва.

В 05:29 сработал последний из серии часовых механизмов бомбы. До взрыва оставалось сорок пять секунд.

Оппенгеймер и его ведущие сотрудники напряженно ожидали в бетонном бункере. На небольшом расстоянии от них, в узкой траншее, находился генерал Гровс. На случай каких-либо неожиданностей он решил находиться отдельно от ученых. 5 часов двадцать девять минут тридцать пять секунд.

Из другого бункера передали по микрофонной связи на наблюдательные посты: «Зеро минус десять секунд». В небо поднялась зеленая ракеты. «Зеро минус пять секунд». Вторая зеленая ракета рассыпалась в предрассветном небе.

Тишина и тьма царили над пустыней.

В пять часов, двадцать девять минут, сорок пять секунд все, наконец, произошло — слишком быстро, чтобы человеческий глаз мог что-либо разглядеть. Никто не увидел первой вспышки адского космического пламени. Удалось увидеть только его слепящее, сверхъестественное отражение на ближайших холмах.

«Это была неземная вспышка, она была ярче тысячи солнц, — отмечала позднее газета „Нью-Йорк таймс“. — Огромный огненный шар диаметром около мили, меняя цвет от темно-бордового до оранжевого, расширяясь в размере, за доли секунды поднялся на высоту три тысячи метров и поднимался все выше. Это была сила, которая наконец вырвалась на свободу после миллиардов лет заточения. У многих это ассоциировалось с моментом, когда Создатель объявил: „Да будет Свет!“»

Наблюдатели прижались к земле со смешанным чувством ужаса и благоговения перед величием события. Оппенгеймер вспомнил строки из священного индусского эпоса «Бхагавад Гита»: «Я стал смертью, разрушителем миров».

Зловещее облако продолжало подниматься вверх, принимая различные формы гигантских грибов. Наконец, оно исчезло в светлеющем небе на высоте более пятнадцати тысяч метров. Температура на земле, в эпицентре взрыва, достигла ста миллионов градусов по Фаренгейту — в десять тысяч раз больше, чем на поверхности солнца.

В радиусе мили от эпицентра вся животная и растительная жизнь была уничтожена. На расстоянии пяти тысяч метров от эпицентра оплавился песок, превратившись в раскаленную белую субстанцию, напоминавшую по форме громадное блюдце. Когда эта субстанция остыла, то превратилась в желто-зеленую глазурь, состав которой не был известен ученым. Такого песка на Земле еще не было. Стальная башня, термостойкая при любой жаре доатомной эры, превратилась в газ и исчезла.

Гровс обратился к своему заместителю бригадному генералу Томасу Фаррелу:

— Война окончена. Парочка таких штуковин, и с Японии — конец.

В Потсдаме Стимсон информировал Трумэна о том, что испытание в Аламогордо прошло успешно. Чтобы успокоить окрестное население, слышавшее гром взрыва и видевшее вспышку на расстоянии двести миль, в прессу было передано ложное сообщение о взрыве склада с боеприпасами.

Встретившись на следующий день с Черчиллем, Стимсон рассказал английскому премьеру о «хороших новостях» из Аламогордо. Сталину никто не сказал об этом ни разу, ни на следующее утро, в день открытия Потсдамской конференции. Впрочем, это не имело большого значения. Русские уже знали об атомной бомбе через своих шпионов, внедренных в «Манхэттенский проект».

Вечером президент Трумэн обсудил результаты испытаний в Аламогордо со Стимсоном, госсекретарем Бирнсом и адмиралом флота Леги. Было решено сделать японцам еще одно предложение о безоговорочной капитуляции, а затем применить бомбу, пытаясь спасти сотни тысяч жизней американских солдат, которые будут потеряны при вторжении на Японские острова.

Когда 18 июля самолет Тиббетса совершил посадку на Тиниане, его встретил Том Фирби. Первыми словами старшего бомбардира полка были:

— Плохие новости, Пол. Они пытаются развалить наш полк.

Командование предпринимало уже открытые усилия развалить 509-й полк, раскассировав летный и наземный состав по другим подразделениям на острове. Тиббетс, как и Фирби, считал, что все эти беды идут от тех, кто завидует особому положению 509-го полка.

Проблему не решил и личный, весьма жесткий разговор, который произошел на Гуаме между майором Фирби и генералом Ле Мэем. Оба знали друг друга по Европе и, несмотря на разницу в чинах, могли разговаривать честно и открыто, не теряя взаимного уважения.

На этот раз генерал сильно разозлил Фирби, высказав сомнение в способности Тиббетса выполнить поставленную задачу по атомной бомбардировке. Тиббетс, по мнению Ле Мэя, был для этого недостаточно квалифицированным пилотом.

— Знаете, генерал, — взорвался майор Фирби, — если для вас Тиббетс недостаточно квалифицирован, то квалифицированных вам и не найти.

Ле Мэй попросил Фирби успокоиться, но гнев бомбардира был вызван не только словами генерала, но и догадкой, что за всем этим скрывается попытка флота послать своего человека на выполнение этой задачи.

Тиббетс пообещал Фирби завтра же встретиться с Ле Мэем, решив все эти проблемы «раз и навсегда».

Поздно вечером Тиббетс получил шифровку от Гровса, извещавшую его, что испытания в Аламогордо прошли успешно. Командир 509-го полка отправился спасть в полной уверенности, что следующая атомная бомба будет сброшена на Японию.

На следующий день между Тиббетсом и генералом Ле Мэем произошел не очень приятный, но откровенный разговор. Тиббетс открыто заявил, что необходимо прекратить все эти нападки на 509-й полк, пытаться его расформировать и вообще вмешиваться в его внутренний распорядок. Кроме того, твердо заявил полковник, он намерен лично лететь на атомную бомбардировку.

Генерал Ле Мэй на это замечал, что поскольку операция готовится в зоне его командования, ему придется отвечать за ее результат. Он честно признался Тиббетсу, что не понимает, почему Гровс и прочие умники в Вашингтоне доверили атомную бомбу подразделению, которое никогда не действовало в боевой обстановке над Японией. Но генерал прекрасно понимал, что уже поздно что-либо менять. Он согласился со всеми требованиями Тиббетса с одной лишь оговоркой. Генерал решил направить начальника оперативного отдела своего штаба полковника Уильяма Блэнчарда, чтобы тот полетал с Тиббетсом и убедился, что сам Тиббетс и его экипаж удовлетворяют требованиям, которые здесь, на Тихом океане, предъявляют всему летному составу дальней бомбардировочной авиации.

Когда Тиббетс вел предполетную подготовку бомбардировщика № 82, полковник Блэнчард, сидя рядом с ним, внимательно слушал все команды командира экипажа и ответы его подчиненных. Капитан Люис занимал кресло второго пилота. Блэнчард сидел между Тиббетсом и Люисом на горе подушек. Майор ван Кирк находился за штурманским столиком, майор Фирби — в носу, в застекленной кабине бомбардира.

Сержант Дазенбери следил за приборами контроля работы двигателей, сержант Нельсон настраивал радиоаппаратуру. Рядовые Шумард и Стиборик находились в верхних пулеметных блистерах, сержант Кэрон — на месте хвостового стрелка. В бомболюки была подвешена фугасная бомба весом в пять тонн. В бензобаках было залито достаточно топлива для полета по маршруту Тиниан — Рота и обратно.

Тиббетс вырулил в конец взлетной полосы, получил разрешение на взлет, и бомбардировщик № 82 с ревом помчался по центральной полосе аэродрома Норт-Филд.

Демонстрируя свое искусство управления бомбардировщиком в аварийной обстановке, Тиббетс в тот момент, когда шасси самолета были готовы оторваться от бетонки, отключил один двигатель, зафлюгировав его винт. Бомбардировщик дернулся, как бы протестуя против подобной «вводной», но в следующий момент Тиббетс плавно поднял огромную машину в воздух.

Затем он приказал отключить второй двигатель — на той же самой стороне.

— Есть, сэр! — сглотнул слюну сержант Дазенбери.

Летя только на двух моторах — оба на одной стороне — гигантский самолет, неся пятитонную бомбу, стал медленно набирать высоту. Совершая вираж, B-29 наклонил крыло с выключенными двигателями в сторону Тиниана. Тиббетс предложил полковнику Блэнчарду полюбоваться «прекрасным видом самой большой авиабазы в мире».

Но Блэнчард не желал любоваться Тинианом. Он не отрывал глаз от двух отключенных пропеллеров, которые медленно вращались по ветру, как крылья ветряной мельницы.

Тиббетс подмигнул Люису и начал увеличивать крен бомбардировщика до тех пор, пока тот, казалось, не встал прямо на крыло.

— Хорошо, — сказал Блэнчард. — Я удовлетворен работой двигателей, направляйтесь к острову Рота.

Тиббетс выровнял машину, включил оба неработающих мотора и направил бомбардировщик к острову Рота. Самолет подошел к точке первого ориентира точно в то время, которое заранее рассчитал майор ван Кирк.

Тиббетс обернулся к Блэнчарду:

— Думаю, мы можем согласиться, что штурманская погрешность равна нулю?

— Согласен, — сказал проверяющий.

— Теперь очередь Фирби.

Бомбардир находился на своем месте в носу, прильнув головой к прицелу. С десяти тысяч метров пятитонная фугаска пошла вниз. Блэнчард внимательно следил за ее полетом и попаданием. Бомба взорвалась так близко от намеченной цели, что ни у кого не возникло никаких вопросов.

Затем, не предупредив проверяющего, Тиббетс выполнил разворот на сто пятьдесят пять градусов. Сдавленный крик вырвался их уст полковника Блэнчарда:

— Что? Что случилось?!

Прижатый силой тяжести к креслу, Блэнчард почувствовал вибрацию бомбардировщика. Казалось, огромная машина готова была рассыпаться на куски.

— Я всего лишь выполнил крутой вираж выхода из атаки, — крикнул Тиббетс Блэнчарду.

— Хорошо, хорошо, — ответил тот. — Все в порядке.

Но это было еще не все.

Закончив вираж, Тиббетс стал набирать высоту, поставив самолет почти вертикально, а затем внезапно бросил его в крутое пике.

Блэнчард побелел, — Вы хотите всех нас угробить?!

Тиббетс мастерски вывел бомбардировщик из пикирования и взял курс обратно на Тиниан. В пределах пятнадцати секунд от расчетного времени шасси самолета коснулись взлетной полосы.

Полковник Блэнчард заговорил снова после того, как его ноги почувствовали под собой твердую землю:

— Все в порядке. У меня нет никаких претензий к вашей квалификации, полковник, и к боевой подготовке вашего экипажа.

После этого генерал Ле Мэй прекратил свои придирки.

Между тем, Тиббетс отобрал первые десять экипажей 509-го полка, которые должны были совершить боевые вылеты над Японией.

Каждый самолет должен был идти на задание в одиночку. Экипажи должны были «притереться» друг к другу в реальных боевых условиях, а японцы — привыкнуть к появлению на больших высотах одиночных бомбардировщиков, сбрасывающих всего одну пятитонную бомбу.

Все экипажи имели строгий приказ: если назначенные им цели будут закрыты облаками, они «ни при каких обстоятельствах» не должны были бомбить Хиросиму, Киото, Кокуру и Ниигату. Все другие города Японии были в их распоряжении.

Начались первые вылеты. Один бомбардировщик из-за аварии двигателя был вынужден сбросить бомбу в море. Пять — отбомбились над указанными целями. Четыре — из-за густой облачности вынуждены были искать альтернативные цели.

Аллен Даллес встретился с Генри Стимсоном в Потсдаме. Он решил лично передать военному министру то, что услышал от банкира Якобссона, а также о своем собственном предложении: Америка сможет позволить Императору Хирохито остаться на троне, если тот публично предпримет шаги к окончанию войны. Стимсон одобрил действия Даллеса, но выразил сомнение в том, что «искатели мира» в столь далекой от Японии Швейцарии могут представлять официальную точку зрения Токио.

Через два дня, 22 июля, Стимсон доложил президенту Трумэну в Потсдаме, что, согласно полученной из Вашингтона депеше, «урановая бомба будет применена в августе при первой же благоприятной возможности».

Затем Стимсон проинформировал Черчилля об успешных испытаниях в Аламогордо. Черчилль прокомментировал это событие следующим образом:

— Чем является порох? Тривиальностью. Чем было электричество? Бессмысленностью. А атомная бомба — это Второе Пришествие во Гневе.

Стимсон сообщил британскому премьеру также о том, что Трумэн намерен, не вдаваясь в подробности, сообщить об атомной бомбе Сталину. Черчилль согласился с тем, что нынешняя ситуация «должна быть использована в качестве аргумента на переговорах в Потсдаме»,

Атомная бомба, по мнению Черчилля, была «ниспосланным чудом», благодаря которому отпадет необходимость во вторжении на Японские острова, а войну можно будет закончить «одним или двумя мощными ударами». Теперь можно и не прибегать к помощи Сталина в попытке поставить Японию на колени.

Британский премьер позднее вспоминал, что, хотя решение о применении атомной бомбы было принято Трумэном, он, Черчилль, был полностью согласен с этим. «Решение применять или не применять атомную бомбу никогда не было предметом спора. Все за круглым столом в Потсдаме единодушно с ним согласились», — вспоминал позднее Черчилль.

Было решено только перед применением бомбы еще раз предложить Японии капитулировать.

Так же, как и каждое утро, фельдмаршал Хата, одетый в кимоно, помолился у домашнего синтоистского алтаря. Закончив молитву, Хата переоделся и приступил еще к одному своему ежедневному ритуалу: работе в саду. Ему было шестьдесят пять лет, и фельдмаршал хотел оставаться в хорошей форме.

Затем Хата вернулся в дом и переоделся в военную форму, на столе его уже ждал доклад об обстановке за ночь, подготовленный подполковником Ойя, фактически занимавшим пост начальника разведотдела штаба фельдмаршала. Ознакомившись с обстановкой и попив чаю, Хата поехал в свой штаб в горе Футаба.

Большинство офицеров в Хиросиме ездили на службу верхом. Свидетелями этого конного парада являлись сотни горожан, направлявшихся в этот час на работу. Лошади, как и их хозяева, резко отличались от горожан тем, что были упитанными и ухоженными, гладкими и лоснящимися. Особенно выделялся конь корейского принца, подполковника РиГу, прикомандированного к штабу фельдмаршала Хата. Это был прекрасный снежно-белый жеребец. Красивый юный принц, изящно державшийся в седле, напоминал о тех днях былой славы, когда императорская кавалерия сметала все на своем пути.

Мэр Хиросимы Авайя и его помощник Кацумаса Маруяма шли на работу пешком. По пути они обсуждали вопрос, что делать с находившимися в Хиросиме детьми? Многие из них, едва начав ходить в школу, были вынуждены идти работать. Маруяма считал, что все дети должны быть эвакуированы из Хиросимы.

Еще в приемной ратуши мэра и его помощника окружила толпа просителей. Сыпались просьбы о распределении продовольствия, жалобы на нехватку топлива и бомбоубежищ, на растущее число детей-сирот, до которых почти никому не было дела.

Через шесть дней подполковник Ойя был вызван на доклад к генералу Арисуе в Токио. Ойя доложил генералу о всех мероприятиях фельдмаршала Хата по превращению всего юго-западного сектора обороны Японии в неприступный редут, который станет могилой для всех захватчиков.

Генерал Арисуе хотел бы, чтобы район вокруг Токио также был приведен в столь же высокое состояние готовности. Было уже 27 июля. Столица Империи и ее окрестности лежали в обугленных развалинах. Промышленные предприятия были либо разрушены, либо парализованы нехваткой рабочей силы и сырья. Воздушные налеты бомбардировщиков B-29 вынудили многих жителей бежать из столицы, уменьшив население Токио с семи до менее четырех миллионов человек.

Доклад подполковника Ойя был прерван появлением рассыльного с узла связи, который принес давно ожидаемое коммюнике из Потсдама. не скрывая волнения, генерал Арисуе стал читать перевод Потсдамской Декларации — наиболее важного сообщения, полученного Японией от Союзников в течение войны.

В Декларации указывались условия прекращения конфликта. Япония должна была сместить свое милитаристское руководство, принять союзную оккупацию, признать уважение к фундаментальным демократическим правам и избрать правительство, желающее мира. Не считая военных преступников, всем японским военнослужащим будет позволено вернуться домой. Промышленность страны будет поднята, и постепенно Японии вновь будет позволено интегрироваться в мировые экономические отношения.

В заключении Декларации говорилось: «Мы призываем правительство Японии немедленно объявить о безоговорочной капитуляции всех японских вооруженных сил… Альтернативой для Японии будет быстрое и полное уничтожение». Министр иностранных дел Японии Сигенори Того доставил копию коммюнике Императору Хирохито. Министр пришел во дворцовую библиотеку, чье здание было скрыто деревьями у северных ворот дворцового комплекса, а потому мало пострадало от превратностей войны. В мае, во время страшной бомбежки Токио зажигательными бомбами, многие дворцовые здания и постройки сгорели дотла. В числе этих зданий была и деревянная императорская резиденция, построенная еще его дедом, императором Мэйдзи.

На рассвете Император и императрица вылезли из бомбоубежища, и император мог обозреть картину страшного опустошения. Хирохито заметил одному из придворных: «Я разделяю муки своего народа, не имея никакой особой защиты со стороны Богов».

Пока Император читал Декларацию, Того, как того требовал придворный этикет, сидел на жестком диване, почтительно склонив голову. Для профессионального дипломата, привыкшего к традиционному протоколу межправительственных отношений, было странным узнавать о намерениях оппонентов из перехвата радиосообщения, переданного на коротких волнах. По его мнению, это был не лучший способ общения правительств друг с другом.

Император внимательно изучал документ, пункт за пунктом, задавая вопросы и делая пометки. Отвечая на один из вопросов Императора, Того признал, что коммюнике дает твердые гарантии относительно гуманного обращения, свободы слова, религий и взглядов. После капитуляции японскому народу будет дано право высказаться по вопросу: какое правительство он хочет иметь.

Наконец, Император Хирохито спросил министра иностранных дел, не считает ли тот, что «при нынешних обстоятельствах это наиболее разумные предложения из всех, которых можно было ожидать». Того ответил, что да, он так считает. На этом аудиенция была окончена.

Того не доложил Императору о весьма жестком отношении к этой Декларации со стороны японского правительства и военного руководства. Премьер-министр Судзуки и многие из его коллег по кабинету склонны были вообще игнорировать это коммюнике, частично на том основании, что оно не было получено Японией официально. Кроме того, многие министры еще продолжали надеяться на Советский Союз как на посредника.

Судзуки собрал пресс-конференцию. Держа в трясущихся руках бумажку, премьер-министр зачитал подготовленное заявление. Он отверг декларацию, заявив, что правительство не видит в этом Документе «какой-либо ценности» и намерено его «мокусацу». Через несколько минут слова премьера были переданы в эфир японским агентством новостей «Домей», которое перевело слово «мокусацу» как «игнорировать».

На следующий день, в 12:50, телефонный звонок на КП лейтенанта Тацуо Екояма предупредил командира зенитной батареи о возможном появлении самолетов противника со стороны военно-морской базы Куре, находившейся в двенадцати милях от базы к юго-востоку.

Радио Хиросимы прервало свои передачи и объявило воздушную тревогу. Доктор Каоро Сима проводил операцию аппендицита в своей частной клинике. Несмотря на сигнал воздушной тревоги, хирург продолжал операцию, в то время, как другие врачи помогали пациентам перебраться в бомбоубежище.

Мэр Хиросимы Сенкичи Авайя и его помощник Кацумаса Маруяма, услышав вой сирен, подскочили к окну, но не увидели ничего. Небо оставалось чистым. Лейтенант Екояма увидел в бинокль два американских бомбардировщика B-29, идущие прямо на него. Они выходили из атаки после бомбежки военно-морской базы Куре. Примерно тридцать бомбардировщиков противника бомбили в Куре «Харуну» — последний из японских линкоров, еще остающийся на плаву. На борту первого американского бомбардировщика, который назывался «Талоа» и управлялся первым лейтенантом Джозефом Бабинским, царила нервная обстановка. Командир и члены экипажа были хорошо осведомлены о том, что японцы часто казнят захваченных американских летчиков. За месяц до этого восемь американских летчиков были публично казнены: их поставили на колени и мечами отрубили головы.

Бомбардир «Талоа» первый лейтенант Роберт Джонстон испытал некоторое облегчение, когда самолет вышел из зоны концентрированного зенитного огня в Куре — японского города, имевшего одну из самых сильных систем ПВО. Впереди были видны портовые сооружения Хиросимы и лесные массивы, подступающие к окраинам города.

За бомбардировщиком «Талоа» шел второй B-29 «Одинокая Леди». Экипажи обеих машин хорошо знали приказ, запрещающий им бомбить Хиросиму. Но они ничего не знали о противовоздушной обороне города и продолжали лететь над ним, держа курс на Йокогаму.

Как только американские самолеты вошли в сектор обстрела его зенитной батареи, лейтенант Екояма приказал открыть огонь. Первый же залп накрыл «Талоа» — шапки разрывов появились выше и ниже бомбардировщика. Екояма скомандовал поправку. В следующем залпе один снаряд угодил прямо в носовую часть американского самолета. Зенитчики завопили от восторга, но Екояма приказал им продолжать огонь.

Небо вокруг подбитого бомбардировщика покрылось пятнами шрапнельных разрывов. Оставляя за собой хвост дыма, «Талоа» резко отвернул влево, в противоположную сторону от горы Футаба. Теряя высоту, бомбардировщик пересек западную границу города. Прежде чем он врезался в ближайшие сопки, из него вывалились маленькие, черные фигурки людей. С позиции батареи Екояма были ясно видны повисшие над городом три парашютных купола. Ветер сносил их в восточном направлении.

«Одинокая Леди» попала под огонь батареи, развернутой вблизи замка Хиросимы. Охваченный пламенем бомбардировщик заложил вираж вправо, как бы направляясь обратно в сторону Куре, но внезапно стал терять высоту, идя в сторону густого леса юго-восточнее Хиросимы. Но прежде чем самолет врезался в землю, из него успели выпрыгнуть восемь человек.

Отряды японской военной полиции ринулись в пригород Хиросимы, чтобы схватить выпрыгнувших американских летчиков. Один из отрядов под командованием старшины Хироси Янагита ворвался в деревню Инокучи, где на деревьях были ясно видны повисшие парашюты.

Старшина Янагита и его подчиненные спасли командира «Талоа» Бабинского, бомбардира Джонстона, хвостового Молнара и еще двух членов экипажа от линчевания разъяренной толпой местных жителей и доставили их для допроса в тюрьму при Замке Хиросимы.

Туда же были доставлены и восемь уцелевших членов экипажа «Одинокой Леди», всего из двадцати человек, составлявших экипажи двух сбитых бомбардировщиков, уцелели и были захвачены в плен тринадцать.

Вместе с этими людьми общее число американских военнопленных в Хиросиме достигло двадцати трех человек.

29 июля 1945 года генерал Карл Спаац, главнокомандующий стратегической авиацией Армии США — нового командования, организованного в преддверии вторжения на Японские острова — встретился на Гуаме с генералом Ле Мэем (своим новым начальником штаба) и ведущими офицерами, вовлеченными в выполнение задачи по атомной бомбардировке противника. Генерал Спаац зачитал присутствующим приказ, написанный по его личному настоянию. Когда в Вашингтоне Гровс ввел Спааца в курс дела относительно атомной бомбы, командующий стратегической авиацией на это сказал: «если я должен убить сто тысяч человек, то я не хочу этого делать по устному указанию. Мне нужен письменный приказ».

Генерал Гровс составил проект приказа и передал его в «малый белый Дом» в Потсдаме для утверждения. Приказ был одобрен немедленно. замещавший Джорджа Маршалла генерал Томас Хэнди сразу же переслал приказ Спаацу.

В кабинете генерала Ле Мэя приказ был зачитан: самому Ле Мэю, полковнику Тиббетсу, капитану 1 ранга Пэрсонсу, полковнику Блэнчарду и главному синоптику при штабе Ле Мэя.

Точная дата бомбардировки зависела от точного метеопрогноза о наиболее благоприятном бомбардировочном дне.

Прочитав вслух приказ, генерал Спаац добавил:

— Задача по доставке к цели специальной бомбы возлагается на 509-й отдельный полк 20-й воздушной армии. Точная дата операции будет установлена после 3 августа в зависимости от погоды, которая должна позволить сбросить бомбу визуально. Бомба будет сброшена на один из следующих городов: Хиросиму, Кокуру, Нагасаки или Ниигату. Специальный самолет будет сопровождать бомбардировщик, несущий бомбу. На нем специалисты и ученые Военного министерства будут наблюдать за взрывом, чтобы определить его эффект. Этот самолет должен находиться на достаточном удалении от места взрыва. Желательно передать копии этого приказа для информации генералу Макартуру и адмиралу Нимицу.

Генерал Спаац сложил документ и положил его в папку.

— Джентльмены, — обратился он к присутствующим, — ваша готовность соответствует графику операции?

Сидевшие за столом офицеры молча кивнули.

Затем капитан 1 ранга Пэрсонс зачитал меморандум, полученный из Лос-Аламоса от Оппенгеймера. Ученый рассчитал, что взрыв бомбы, которую предполагалось сбросить над Японией, должен произойти в шестистах — семистах метрах над целью. Он будет эквивалентен восьми — пятнадцати тысячам тонн ТНТ.[2] Чтобы доставить такое количество обычной взрывчатки в небо над Японией потребовалось бы две тысячи бомбардировщиков B-29 в полной боевой нагрузке.

Оппенгеймер предсказывал, что вспышка от бомбы будет более яркой и продолжительной, чем в Аламогордо, поскольку над городом взрывом не будет поднято столько пыли, как в центре пустыни. От бомбы на землю пойдет смертельная радиация.

После завершения совещания Тиббетс и Пэрсонс вернулись на Тиниан, вскоре после прибытия Тиббетс имел разговор с капитаном Люисом. Люис ожидал, что новое оружие сбросит «его машина», на которой будет лететь «его экипаж». Люис также надеялся, что Тиббетс на операцию лично не полетит, и бомбардировщиком будет командовать он сам.

Однако Тиббетс быстро развеял все мечты Люиса. Тот оставит на земле своих штурмана и бомбардира, которых заменят майоры ван Кирк и Фирби, а сам полетит в качестве второго пилота при Тиббетсе.

В этот же день лейтенант Безер обнаружил, что к нему внимательно присматривается врач полка, ища у него признаки «психологического напряжения». Лейтенант даже обрадовался — значит, близится время начала операции.

С прибытием специалистов, доставленных на крейсере «Индианаполис», а главное, с прибытием на Тиниан капитана 1 ранга Пэрсонса, началась напряженная работа по сборке атомной бомбы.

30 июля на Тиниан прибыли двое англичан: герой Королевских ВВС полковник Леонард Чешир и выдающийся математик Уильям Пенни, чьи блестящие вычисления внесли вклад в развитие нового оружия.

Оба англичанина прибыли на Тиниан с личного разрешения президента Трумэна, и оба жаждали слетать на атомную бомбардировку. Генералу Ле Мэю только этого и не хватало. Он уклонялся от прямого ответа на просьбы англичан, но про себя решил, что никогда этого не допустит.