Второе пришествие в гневе

ПРИЛОЖЕНИЕ V

Станислав Пестов, бывший сотрудник Внешней Разведки, известный писатель и публицист, имел редкую возможность наблюдать изнутри за мучительным и трагическим процессом создания советской атомной бомбы.

«Товарищ Сталин — Вы большой ученый!»…

…В обстановке, когда конструкторы Андрей Туполев и Сергей Королев, нарком боеприпасов Борис Ванников и многие другие вынуждены были обдумывать свои идеи за решеткой, когда автомат считался «оружием для разгона полицией демонстрантов и непригодным для боя…», когда изобретенный у нас радар был объявлен также, «непригодным на войне», когда у принимавших важные решения чиновников крепко сидело в голове, что пуля — дура, а штык молодец, трудно было ожидать от высших эшелонов власти внимания к атомным проблемам.

Тем более, что «вождь всех времен и народов» был занят в основном «укреплением бдительности», поиском «внутренних врагов» и дворцовыми интригами…

Сосредоточивший в своих руках власть необъятную, генсек имел образование «духовное — неоконченное», и даже в тех вопросах, где считал себя знатоком, — в истории, языкознании, национальных отношениях — проявлял известное невежество.

Самым сложным техническим устройством, доступным вождю, была подслушивающая аппаратура, которую он держал в своем письменном столе, — она давала возможность подключаться к кремлевским телефонам и подслушивать беседы ничего не подозревающих обитателей Кремля. Наука же предлагала отнюдь не готовую для применения бомбу, а всего лишь идею, которую надо было еще воплотить, а прежде — понять. А понимание требовало знаний, в чем никак нельзя было упрекнуть ни самого Сталина, ни его окружение. Сбылась исконная большевистская мечта о том, чтобы кухарки управляли государством.

Чего стоил только один «кухаркин сын» — Клим Ворошилов, ставший легендой при жизни и кумиром миллионов «ворошиловских стрелков»… Что мог посоветовать лихой рубака в области атомов, о которых другой известный маршал выразился так: «…коли этих атомов не видно, то, может, их и вовсе нету, а эти ученые дурят нам головы?»…

«Назначен… академиком»

«Впервые я лично познакомился с Курчатовым, — вспоминает Первухин, — в январе 1943 года, когда он вместе с Алихановым и Кикоиным был мною приглашен для беседы в области атомной физики. В конце беседы мы у условились, что Игорь Васильевич вместе с Алихановым и Кикоиным напишут записку, в которой изложат свои предложения по организации в СССР работ в области атомной тематики. Через некоторое время на Курчатова было возложено научное руководство… Ему также поручено подготовить доклад о возможностях и сроках создания атомной бомбы…

Он собственноручно написал для меня справку об основных атомных частицах: протоне, электроне и нейтроне, в которой популярно изложил их значение в строении атома…»

Кроме этой шпаргалки, из которой парком химической промышленности и одновременно зампред Совнаркома СССР с удивлением узнал, что атом состоит из частиц, Курчатов с командой, куда вошли Зельдович, Кикоин, Алиханов и Флеров, разрабатывал стратегию развития будущих отраслей атомной промышленности. В течение почти двух месяцев в номере гостиницы «Москва», где поселился Курчатов, готовилась сначала записка для ГКО с обоснованием возобновления исследований по ядру, а затем и программы работ по строительству разделительных заводов, испытательных полигонов, урановых рудников и обогатительных фабрик. Наконец, 12 февраля 1943 года ГКО принимает постановление о создании секретного центра по исследованию и координации работ, связанных с ядерным оружием — так называемую лабораторию № 2. Позже ее переименовали в ЛИПАН — лабораторию измерительных приборов Академии наук СССР, а затем — в Институт атомной энергии — ИАЭ.

В феврале же Первухин вызывает в Москву директора одного из химзаводов своего наркомата — Владимира Гончарова — и назначает его заместителем лаборатории № 2. Руководить лабораторией поручили решением ГКО от 10.03.43, конечно, профессору Курчатову. А немного позже, 29 сентября, указом Сталина Курчатова назначают академиком. Именно назначают, ибо за все семидесятилетие большевистского ига академиков, как правило, не выбирали, а назначали по указанию ЦК… До войны Курчатов два раза баллотировался на выборах в АН СССР и оба раза был завален, хотя выполняемые им и его коллективом исследования были работами мирового класса. Кивали на то, что он беспартийный, на какие-то сомнения по пятому пункту анкеты, на то, что его исследования «далеки от практики»…

В своей первой записке в ГКО Курчатов основывает программу получения ядерной взрывчатки на разделении изотопов урана. Но вот из одной короткой развединформации он узнает, что продукты сгорания природного урана в реакторе — в основном, тяжелого изотопа — могут быть использованы в качестве материала для бомбы.

«Ознакомившись с американскими данными по этому вопросу, — пишет Курчатов, — я смог установить новое направление в решении всей проблемы. Перспективы этого направления необычайно увлекательны. Бомба будет сделана из „неземного материала“, исчезнувшего на планете… До сих пор в нашей стране работы по… эка-осмию не проводились. Все, что известно в этом направлении, было выполнена профессором Мак-Милланом (Калифорния, Беркли)… Можно с несомненностью утверждать, что соответствующий материал у проф. Мак-Миллана имеется… В связи с этим обращаюсь к Вам с просьбой дать указание Разведывательным Органам выяснить, что сделано в рассматриваемом направлении в Америке.

О написании этого письма не говорил никому.

Экземпляр единственный.

Проф. Курчатов.

22.03.43 г.»

…И уже летом 1943 года Курчатов ставит на первое место плутониевую бомбу и, как следствие этого, строительство реактора, в котором появится ружейный плутоний. Правда, о том, что «пушечный» метод подрыва, который предложил Флеров для урана, не годится для плутония, Курчатов еще не знает. В СССР этого не знал никто, ибо никто над этим даже не задумывался. Об этом разведка сообщит лишь два года спустя…

Несколько десятков человек в здании Сейсмологического института в Замоскворечье, занимавшие ряд комнат и подвал, проводили опыты и ломали себе головы над тем, как создать технологическое оборудование для выделения неизвестного элемента с неизвестными тогда свойствами и, естественно, с неизвестной никому технологией самого выделения…

Дело двигалось очень медленно. В 1944 году в лаборатории было всего 83 человека — это вместе с рабочими, водителями и техниками. Получив из американских источников информацию о работе по созданию сверхмощного оружия, в правительстве отнеслись к ней недоверчиво. Но все же решили на всякий случай создать организацию, которая занялась бы этим делом…

Дело сдвинулось с мертвой точки, когда из США был налажен в буквальном смысле слова непрерывный поток разведывательной информации. Единственным человеком, который допускался к чтению разведсводок, являлся Курчатов.

«Мы тогда не знали, что Курчатов читает разведданные и очень удивлялись его необычайным предвидениям, — вспоминает профессор Головин. — Так, например, он на семинарах буквально подталкивал теоретиков к рассмотрению гетерогенного реактора. Выходило, что он знал ответы на многие вопросы, которые пока еще и не возникали».

Схему гетерогенного реактора советской разведке передал итальянский ученый Бруно Понтекорво, работавший в команде Ферми. После ареста Фукса в Харуэлле — ядерном центре Англии, работавший там Бруно почувствовал усиленное внимание контрразведки и бежал с семьей в СССР, где жил до своей кончины в Дубне…

Уже в 46-м году под Кыштым начали прибывать военные строители. Делалось это просто — Берия изымал их из состава Армии и передавал в НКВД, под руководство генерал-майора Александра Комаровского, начальника Главпромстроя НКВД. Сборные полки объединили в войсковую часть 0508. Попадали туда самые невообразимые контингенты, включая более 25 тысяч бывших солдат власовской армии.

«Наши батальоны, — вспоминает участник этой стройки В. Вышемирский, — состояли в основном из тех, кто в войну попал на оккупированную территорию. Это были люди, так сказать, второго сорта. Жили на стройке и под открытым небом, и в палатках, и в землянках, хотя зимой морозы достигали сорока градусов. Кострами жгли мерзлую землю, кирками долбали скальный грунт. Кормили мороженной картошкой и капустой… Условия мало чем отличались от лагерных… А когда в основном завершилось строительство — в 1951 году — объявили демобилизацию. Перед строем замполит полка сказал: „Родина никогда не забудет вас! О вас еще напишут книги!“ И отправили всех в Магадан! Не забыла про нас Родина…»

«Люди умирали десятками, сотнями от недоедания и тяжелого изнурительного труда. Мы, воины-строители, были первыми, кто начал рыть котлован под реактор, потом уже здание (объект А) строили заключенные. Их охраняли особые части НКВД с ручными пулеметами на вышках…»

…Курчатов объявил «час» 29 августа 1949 года в 6 часов утра, после восхода солнца… В каземате — Курчатов, Харитон, Первухин, Болятко, Флеров, Завенягин, военные и представители госбезопасности… Курчатов сильно волнуется и ходит молча, взмахивая руками в стороны и вниз, хватает себя за плечи и повторяет быстрыми очередями: «Так, так, так». Флеров обосновался у пульта и наблюдает за фоном нейтронов. Давыдов сидит перед микрофоном и нервно поглядывает на часы.

— Неужели сорвется? — размышляет Курчатов, не находя себе места… Вероятность неудачи из-за шального нейтрона не больше одной пятнадцатой. Но если сорвется, беда будет страшна…

Давыдов уже начал отсчитывать минуты, когда пришел Берия со своим сопровождением. Курчатов взял себя в руки и остановился рядом с Флеровым, наблюдая фон нейтронов.

И вдруг при общем молчании за десять минут до «часа» раздается голос Берия: «А ничего у вас, Игорь Васильевич, не получится!»

— Что вы, Лаврентии Павлович! Обязательно получится! — восклицает Курчатов и продолжает наблюдать, только шея его побагровела и лицо сделалось мрачно сосредоточенным.

На третьей минуте до взрыва фон нейтронов внезапно удвоился, на второй минуте стал еще больше. Флеров с Курчатовым тревожно переглянулись — опасность хлопка вместо взрыва резко возросла. Но автомат пуска работает равнодушно, ускорить ничего невозможно, и во власти Курчатова только отменить взрыв.

— Десять секунд, пять секунд, три, две, одна, пуск!!

Курчатов резко повернулся лицом к открытой двери. Небо уже померкло на фоне освещенных холмов и степи. Курчатов бросился вон из каземата, взбежал на земляной вал и с криком «ОНА!», широко взмахнул руками, повторяя:

«ОНА! ОНА!». — Просветление разлилось по его лицу. Столб взрыва клубился и уходил в стратосферу. К командному пункту приближалась ударная волна, ясно видимая по траве. Курчатов бросился навстречу ей. За ним рванулся Флеров, схватил его за руку, насильно увлек в каземат и закрыл дверь… Берия обнял и расцеловал Курчатова со словами:

— Было бы большое несчастье, если бы не вышло!!

Курчатов хорошо знал, какое было бы несчастье.

С. Пестов. «Бомба». СПб., 1995 г.