Второе пришествие в гневе

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

Многие рассматривала факт совместной борьбы русских и американцев против общего врага в годы Второй Мировой войны всего лишь причудой истории… временным отклонением от предначертанного пути, которое вызвано исключительно сумасшедшей затеей Гитлера одновременно вести борьбу с двумя самыми мощными государствами в мире.

Более опасной и в историческом плане более долговременной угрозой для Америки и американского образа жизни еще в те военные годы считали коммунизм.

«С того времени, как я принял руководство проектом, — признался позднее генерал Гровс, — я был абсолютно уверен, что Россия — наш враг. Проект осуществлялся именно на этой основе. Я никогда не разделял мнения общественности, что Советский Союз является нашим благородным союзником».

Генерал Гровс не очень и скрывал свои взгляды, О них, например, знал английский химик Джон Ротблат, прибывший в командировку в Лос-Аламос. Спустя сорок с лишним лет он написал в лондонской газете «Таймс» (от 17 июня 1985 года):

«В одном из мимолетных разговоров (в марте 1944 года) генерал Гровс сказал мне:

„Вам, разумеется, понятно, что истинная цель создания бомбы заключается в том, чтобы подавить нашего главного врага — русских“. Генерал Гровс был уверен, что мыслит и действует в духе своего Верховного главнокомандующего — Президента США…»

19 августа 1943 года Президент США Франклин Делано Рузвельт и премьер-министр Великобритании Уинстон Спенсер Черчилль подписали в Квебеке строго секретное соглашение. Оно гласило: Мы никогда не применим это средстве воздействия друг против друга. Мы не будем применять его против третьих стран без ведома друг друга. Ни один из нас не будет без взаимного согласия передавать информацию о «сплавах для труб» третьей стороне. Под кодовым названием «средство воздействия» и «сплавы для труб» имелась в виду атомная бомба.

Рузвельт верил, что бомба будет создана, поскольку он ее очень хотел иметь. Она приходилась ему как нельзя кстати при взгляде на мир послевоенного времени.

Черчилля заворожила идея супербомбы еще сильнее, чем Рузвельта. Его советник сэр Джон Андерсон заявил канадскому премьер-министру Макензи Кингу перед встречей Рузвельта и Черчилля в Квебеке, что «атомная бомба в послевоенном мире будет фактором, вызывающим ужас, поскольку она даст стране, владеющей ее секретом, абсолютный контроль над другими странами»…

В тот день 16 июля 1945 года, когда был произведен испытательный взрыв атомной бомбы, Гарри Трумэн, новый американский президент, вступивший на этот пост в связи с безвременной кончиной Франклина Рузвельта, совершил поездку из Потсдама в разрушенный войной Берлин.

Днем раньше Трумэн прибыл в «столицу прусских королей», чтобы впервые встретиться со Сталиным и Черчиллем (в дневниковых записях Президента они именуются «мистер Россия» и «мистер Великобритания»). В ожидании этой встречи Трумэн, по его собственному признанию, сильно волновался. Русские, насколько он себе уяснил, подобны «оборванцам по ту сторону железной дороги». В штате Миссури, родине Трумэна, железная дорога в былые временна считалась границей цивилизации. Жившем без нее было трудно понять все преимущества нового транспорта перед лошадью.

Трумэн уверен, что атомная бомба лишь тогда сможет фундаментально укрепить позицию Соединенных Штатов в отношении Сталина, когда появится абсолютная уверенность в ее эффективности. Военный министр Генри Стимсон и новый госсекретарь Дж. Бирнс полностью согласились с мнением президента.

В середине мая 1945 года в дневнике Стимсона появилась запись о том, что перед лицом запутанного клубка проблем с Советским Союзом в Европе и на Дальнем Востока было бы «ужасной авантюрой делать столь высокие дипломатические ставки, не имея на руках важнейшего козыря». Этим козырем должна была стать еще не опробованная атомная бомба. По этой причине Трумэн и настаивал на том, чтобы конференция в Потсдаме открылась не раньше 15 июля, то есть дня, который решением генерала Гровса назначен для испытательного взрыва в пустыне штата Нью-Мексико.

Перед отъездом в Потсдам Трумэн обратился к своему помощнику адмиралу Леги и госсекретарю Бирнсу: «Если она взорвется — а я полагаю, так и будет, — у меня в руках окажется хорошая дубинка для этих парней». Под «парнями» подразумевались, конечно же, русские. Уже первое скупое сообщение об успешном испытании атомной бомбы в Нью-Мексико, полученное Стимсоном в Потсдаме вечером 16 июля и сейчас же переданное Трумэну и Черчиллю, самым великолепным образом «придало силы» президенту и вызвало «горячий интерес и прилив бодрости» у англичан, как явствует из дневниковых записей военного министра. Но лишь подробный отчет Гровса, присланный с курьером 21 июля, окончательно довел до сознания американцев, какой чудовищной силы оружие попало в их руки.

«Событие в Нью-Мексико, — указал госсекретарь Бирнс в меморандуме на имя Трумэна, — дало нам великую власть… В конечном итоге это будет иметь решающее значение на все послевоенное развитие мира…».

О том, какое влияние оказало сообщение о первом ядерном взрыве на поведение Трумэна во время последующего заседания с участием советской делегации во главе со Сталиным, удивленно повествует Черчилль: президент «совершенно преобразился и начал диктовать русским свою волю».

Последовавшее затем двойное применение атомной бомбы явилось не столько последней американской боевой акцией Второй Мировой войны, сколько первой крупной операцией «холодной войны» с Россией.

«Шпигель», Гамбург