Выступления Мао Цзэдуна, ранее не публиковавшиеся в китайской печати. Выпуск первый (1950–1957)

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СОВЕЩАНИИ КАДРОВЫХ РАБОТНИКОВ В ГОРОДЕ ТЯНЬЦЗИНЕ

Хуан Хо-цин. Товарищи, попросим председателя Мао выступить перед нами. (Аплодисменты.)

Председатель Мао. Какие вопросы вас интересуют?

Хуан Хо-цин. Вопросы, на которые вы хотели бы получить ответ председателя, можно подавать в письменном виде. А сейчас выступит председатель Мао.

Мао Цзэ-дун. О чем же говорить? Товарищи! Какие вопросы вас интересуют?

Со многими товарищами я раньше не встречался, и когда решил сегодня поговорить с вами о делах, то надеялся, что товарищи зададут мне вопросы. Но поскольку вопросов пока нет, у меня есть время, и я сначала скажу вам несколько слов. Поговорим хотя бы о курсе «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Хорошо? (Аплодисменты.)

Ибо этот вопрос интересует всю нашу партию, интересует всех в обществе, интересует демократическую общественность, все круги общества. По этому вопросу среди наших товарищей существуют не совсем единые мнения. Некоторые товарищи считают этот курс возможным, одобряют его; другие как будто и признают его возможным, но в душе все время испытывают известное беспокойство: «пусть расцвета ют сто цветов» — так много цветов, и куда это годится, если, пожалуй, вылезут и дурные вещи? «Пусть соперничают сто школ» — наша коммунистическая партия составляет лишь одну «школу», и куда это годится, если нас окружат еще 99 школ? Так ведь стоит вопрос? Есть товарищи, которые довольно хорошо разбираются в этом вопросе; есть такие которые немного разбираются, но опять-таки немного; есть еще сомневающиеся; есть и одобряющие. И нашей партии существуют разные мнения.

Чем в основном занималась наша партия раньше? А чем мы занимаемся сейчас? Работой в области строительства, правильно?

Прежде, на протяжении нескольких десятилетий, нашей основной работой была классовая борьба. А классовая борьба — это вам не работа в области строительства. Классовая борьба — это свержение нескольких укладов, а именно таких укладов, как империализм, бюрократический капитал, феодализм. Это и есть революция. Социализм означает свержение капиталистической системы; все это относится к сфере классовой борьбы. Разгром Чан Кай-ши, война против американского империализма за оказание помощи Корее, подавление контрреволюции, аграрная реформа, а также демократические и социалистические преобразования в городе — все это относится к сфере классовой борьбы. Значение этого огромно, не правда ли?

В прошлом — с тех пор как существует наша партия и до первой половины прошлого года, до социалистических преобразований, подъем которых приходится на вторую половину позапрошлого года и первую половину этого года, когда гром гонгов и барабанов сотрясал небо и было особенно оживленно, — на протяжении десятилетий энергия нашей партии в основном прилагалась в этой области. Борьба эта имеет долгую историю, началом ее считается Опиумная война, то есть 1840 год; это время считается началом антиимпериалистической борьбы, которая длилась, если считать до 1940 года, сто лет, а если считать до прошлого, 1956 года, то 116 лет, и только тогда надстройка, производственные отношения — под производственными отношениями я имею в виду старые производственные отношения — были заменены новыми производственными отношениями, старая надстройка была заменена новой надстройкой. Главное в производственных отношениях — это система собственности, сейчас наша система собственности — это социалистическая система собственности, надстройка, то есть правительство, государственная власть, армия — все было изменено, это была очень большая борьба. Раньше, когда велась эта борьба, люди нам даже не верили сначала. Кто верил, что коммунистическая партия сможет добиться успеха? Вначале, когда возникла коммунистическая партия, в нее не верили, в промежуточный период тоже не верили, поскольку в это время мы терпели поражения: потерпели поражение в Северном походе, позже потерпели поражение в ходе аграрной реформы, и после таких двух крупных поражений люди перестали нам верить.

Ну, а теперь? Теперь люди нам поверили, говорят, что компартия-де может, но что она может? Говорят, вы разбираетесь в политике и в военном деле, обладаете этими двумя навыками. Говорят, что у компартии есть эти навыки и она может выдержать испытания.

Империалисты испытывали нас, соревновались с нами. Чан Кай-ши, гоминьдан с нами соревновались, а кто выиграл? Кто победил и кто потерпел поражение? Мы выиграли. Ты выиграл! Ну ладно, выиграть — это хорошо. Ты выиграл — что же об этом еще говорить? Хорошо! А вот как обстоит дело со строительством? Раньше люди говорили, что компартия, пожалуй, не справится. Ну а теперь? Мы и революцию осуществляем, и строим. Я только что говорил о «главном», этим главным была классовая борьба, но это не значит, что не было строительства: оно было, но в этой области мы не обладаем умением. Вернее сказать, умеем, но не много, так как в прошлом, за годы классовой борьбы, мы кое-чему научились в опорных базах. Но мы не умеем строить большие заводы, заниматься такими вещами, как проектирование, производство работ, монтаж и тому подобное. Сейчас нужно преподавать студентам науку, естественные науки, инженерное искусство, а у нас очень мало профессоров — преподавателей высшей школы. Сколько среди присутствующих профессоров высшей школы? (Поднимается с места и обращается к сидящим в зале.) Есть такие? Профессора высшей школы, поднимите, пожалуйста, руку! Нет ни одного? Есть профессора высшей школы? Сколько же всего? (Один из сидящих в зале поднимает руку.) Один, вон там один. Ничтожно мало. Товарищи!

Хуан Хо-цин. Не все подняли руку.

Мао Цзэ-дун. Сколько же не подняло руку? Да, невелики ваши силы, вот вы и не решились поднять руку.

Некоторые говорят сейчас: коммунисты не способны заниматься наукой, коммунисты не способны преподавать в высших учебных заведениях, не способны работать врачами в больницах, не способны строить заводы, быть инженерами и техниками. Не способны, мол, и все. Как вам это нравится? Слышали вы такие слова? Товарищи! Мне приходилось слышать такие слова, и скажу вам, что сказано правильно, что это соответствует фактам. Да, у нас нет ученых, инженерно-технического персонала, врачей, профессоров. Мало и преподавателей средних школ. Что касается литературы и искусства, то тут соотношение три к семи. То есть такое же, как было с ошибками у Сталина: ведь Сталин на три десятых ошибался, а на семь десятых был прав. Так и мы: умеем на три десятых, а на семь десятых не умеем. В литературе и искусстве преобладают некоммунисты, среди профессоров высших учебных заведений почти все некоммунисты, врачи почти все некоммунисты. Так ведь? В сфере образования преподавателей высшей, средней и начальной школы насчитывается 2 миллиона человек, так называемых общественных преподавателей насчитывается свыше 2 миллионов, а что делают коммунисты? В учебных заведениях коммунисты именуются руководителями, но практически они не могут руководить, так как ничего не смыслят в преподавании, следовательно приходится признать, что мы несостоятельны в этой области!

Они говорят правильно, но их оценка не всесторонняя, я бы сказал, что они правы наполовину, а наполовину не правы. Верно, что компартия не может руководить, но они не говорят, что компартия все-таки способна руководить. Почему же она все-таки способна руководить? По-моему, потому, что мы приглашаем поработать других, когда в чем-то не разбираемся! Не во всем разбирался и гоминьдан, и председатель Правительственного совета Чай Кай-ши, а гоминьдановская партия почти не отличалась от нас в только что упомянутых областях. Она тоже вела классовую борьбу; специально занимаясь классовой борьбой, эта партия не занималась строительством. А мы, с одной стороны, вели классовую борьбу, а с другой — на протяжении последних 7 лет немного занимались строительством. Она [партия гоминьдан] этим занималась 20 лет и добилась выпуска нескольких десятков тысяч тонн стали, мы строили 7 лет — в этом году будет 8 лет — и сколько тонн стали имеем? Возможно, что достигнем 5 миллионов тонн и превысим предусмотренные планом 4 миллиона 120 тысяч тонн. А если и не достигнем 5 миллионов, то все равно будем иметь больше 4 миллионов тонн. Таким образом, она [партия гоминьдан] за 20 лет получила всего несколько десятков тысяч тонн, а мы за 8 лет имеем 4 миллиона. Это говорит о том, что мы умеем планировать. Кроме того, всех этих людей кормит министерство финансов. А гоминьдановцы и не планировали, и не кормили. Товарищи! Не поев, и я не смогу говорить, и вы не сможете слушать; ученые, профессора, врачи, инженеры — все они хотят есть, а гоминьдан не кормил их, хотя у него и было чем; он занимался только классовой борьбой и кормил армию, кормил политиканов.

Возьмем Ли Фу-чуня и Ли Сянь-няня: разве найдутся на свете еще два таких человека?! Один занимается планированием, другой финансами, они учитывают всех ученых, профессоров, инженеров, врачей и включают их в планы, вырабатывают перспективный план, годовые планы, то есть руководят, руководят ими через планы. Разве есть другой путь для руководства ими? Ведь надо руководить ими политически, надо руководить ими с помощью марксизма-ленинизма. Но как бы там ни было, сейчас мы не обладаем умением: однако всем делам на свете можно научиться. Мы сейчас должны учиться. Что касается классовой борьбы в настоящее время, то эта работа в основном завершена, так сказать, в основном завершена, но не завершена окончательно; как мы говорили на VIII съезде, в основном завершена массовая классовая борьба в больших масштабах.

Вся наша партия требует, чтобы мы занялись строительством. Нужно учиться наукам, учиться, чтобы быть профессорами в высшей школе, учиться проводить опыты в научных учреждениях и изучать науку. Нужно учиться быть инженерами, техниками, врачами, вести борьбу с природой, возглавлять все общество в борьбе с природой, нужно изменить облик всего Китая. Изменив политический облик, необходимо изменить и экономический облик. Чтобы изменить политический облик, мы потратили не один десяток лет; чтобы изменить экономический облик, изменить его в целом, так, чтобы он не имел ничего общего с прошлым, также потребуется несколько десятков лет. Здесь такое же положение, как было с классовой борьбой, которую раньше мы не умели вести. Кто умел вести классовую борьбу? Никто не умел, к примеру, и я не умел, я был учителем начальной школы и даже не думал о вступлении в коммунистическую партию, верил в то, что твердили нам капиталисты; раз попал в буржуазную школу и верил во все это, то потом, вероятно, оказался бы в тупике.

А вы, уважаемые, давно ли приняли твердое решение? Разве вы стали коммунистами, как только вас мать родила? А? Именно коммунистическая партия дает задание, а моя мама не передала мне такого задания — значит, пришлось учиться. Так ведь?

Никакой аграрной реформы мы тоже не умели проводить, многого мы не умели; и воевать не умели — в скольких боях потерпели поражение. Претерпев множество перемен и накапливая опыт, мы научились, стали искусными в ведении классовой борьбы. Правда? После многих поражений мы приступили теперь к строительству, которое тоже требует нескольких десятилетий. Так нельзя ли, чтобы оно обошлось нам дешевле той цены, которую мы заплатили, чтобы научиться вести классовую борьбу? Ибо мы заплатили очень большую цену. Революция не раз терпела поражение: потерпела поражение революция 1927 года, были потеряны все опорные базы на юге перед Великим походом, почти не велась работа и в белых районах, что произошло из-за «левого» уклона. Поражение 1927 года произошло из-за правого уклона (классовая борьба поправела), а затем из-за «левого». На примере этих двух линий мы и научились. Поэтому, как бы там ни было, такие люди, как Чэнь Ду-сю и Ван Мин (Чэнь Ду-сю потом перешел на сторону врага, впоследствии умер; Ван Мин пока не перешел на сторону врага), принесли нам большую пользу; не сами по себе, а руководимое ими движение, которое в свое время потерпело поражение, что послужило очень хорошим уроком для всей нашей партии, очень хорошим уроком для всего народа. Так что цена была велика, неужели и теперь наше строительство обойдется нам так же дорого? Взять, к примеру, Венгрию. Прежнее ее руководство потерпело неудачу и в классовой борьбе, и в работе по строительству, что привело к [венгерским] событиям, октябрьским событиям прошлого года; по-моему, эти события были к лучшему. Некоторые были очень недовольны происходившим в Венгрии, а я радовался. Плохое дело — это хорошее дело. Хорошо, что в Венгрии произошли эти события, разве было бы лучше, если б их не было?

Тут нечего рассуждать о том, должны они были произойти или нет, — одним словом, они должны были произойти и все тут: нарыв всегда должен быть вскрыт! Я считаю, что мы сможем добиться [успеха в деле строительства меньшей ценой], так как мы уже оплатили большую цену за то, чтобы научиться вести классовую борьбу, следовательно, если бы мы не допустили правого оппортунизма, за что бы нам тогда было платить такую большую цену?! А разве мы не поплатились за «левый» оппортунизм? Догматизм, «левый» оппортунизм — все это также причинило нам ущерб. И если теперь, в период строительства, мы не повторим прежних ошибок, то сможем заплатить сравнительно меньшую цену и избежать того, что произошло в Венгрии.

А теперь хорошенько подумаем — это крайне важно — над тем обстоятельством, что классовая борьба в основном завершена. Раньше, в период подъема классовой борьбы, например в период активных социалистических преобразований и подавления контрреволюции, люди не всегда замечали наши недостатки. Мы же понимаем, что они у нас есть — и в области строительства, и в науке, и в просвещении, — и все это люди простят нам, простят в той или иной степени.

Какой спектакль разыгрывается сейчас в нашем обществе? А? [Что думает] Вань Сяо-тан? Да подавление контрреволюции! Играют его мало, хотя и играют. Тут присутствуют офицеры, военные кадровые работники — если им нечем будет заниматься, то что они тогда будут делать? Конечно, им есть чем заниматься, только сейчас они этого не делают — это и называется содержать армию тысячу дней. Поскольку сейчас не слышно канонады, то возникло множество сомнений в нынешнем обществе — вот какая проблема стоит перед нами.

Так как этот гром — гром классовой борьбы — гремел очень сильно, а начиная с первой половины прошлого года просто сотрясал небо, и затем на VIII съезде партии были сделаны выводы, то все эти вещи всплыли на поверхность, встали на повестку дня — на повестку дня нашей партии. И люди стали более требовательными к нам. Говорят: «Чем вы, коммунисты, занимаетесь?». А мы отвечаем: «Товарищи! У нас тоже есть умение — умение вести классовую борьбу! Ха-ха-ха! Вы ведь не всегда нас презирали! Мы ведь тоже поработали несколько десятилетий!». (Смех.) Только все время твердить об этом нам не пристало, ибо люди и так признают это. Они же говорят: в политике вы сильны, в военном деле тоже, тру́дитесь уже несколько десятилетий, не щадя сил. Все это бесспорно, и имена наши занесены в книгу почета. Но, товарищи! Как преподавать в институтах? Как делать операции в больницах? Этому мы не учились! Как наладить работу средней школы? Как решать всякие научные проблемы?

Ядерная физика и прочее, труд инженера, проектирование, производство работ, монтаж, перевозки — ничего этого мы не умеем — только начали этому учиться. Чтобы изменить создавшееся положение, нужно определенное время, нужны три пятилетки, самое меньшее 15 лет, только тогда произойдет перелом, для более значительных перемен потребуется еще больше времени, так как всему этому нужно учиться. А для этого нужно время. Сможем мы научиться? Я считаю, что несомненно сможем, дело нехитрое. В таких областях, как естественные науки, хирургия, если ты не учился, то ничего и не сможешь сделать. Мне, к примеру, взяться оперировать — все равно что актеру-имитатору разглагольствовать о хирургии; только таким врачом я и могу быть. Однако стоит только захотеть — и всему этому можно научиться. Учатся же сейчас люди? Учатся. И мы думаем еще послать людей на учебу. Взять, к примеру, сегодняшних студентов, сегодняшних коммунистов, комсомольцев — все они сейчас учатся, пройдет 15 лет, и они станут профессорами, инженерами. А может быть, на это и не потребуется 15 лет. Когда же через 15 лет они кончат учиться, часть сегодняшних ученых, инженеров, профессоров и учителей захочет вступить в коммунистическую партию, и, если они будут отвечать определенным требованиям, их можно будет принять в партию. Так что за три предстоящих пятилетки всему этому можно научиться. Чему легче научиться — этому или классовой борьбе? Я считаю, что этому легче научиться. Это, в общем, легче, чем воевать, легче, чем бороться с контрреволюцией. Ведь борьба с контрреволюцией подчас и не заметна: скажешь, что контрреволюции нет, а она появляется вновь, скажешь, что есть, а она больше не значится под названием контрреволюции. В борьбе против американского империализма и за оказание помощи Корее — в этой битве с американцами фактически не было каких-либо особых гарантий, а чтобы свалить такую глыбу, как Америка, нам достаточно было лишь шевельнуть пальцем. На мой взгляд, если окончить среднюю школу, поступить на 5 лет в институт, а затем проработать 5–10 лет, то после этого можно стать профессором, можно стать инженером или техником, можно и операции делать. А некоторые люди не видят происходящих перемен и, вероятно, считают, что коммунисты никогда не смогут выучиться. А я считаю, что смогут, и наша задача сейчас состоит именно в том, чтобы учиться.

Кто же будет нашими учителями? Наши учителя — это сегодняшние беспартийные демократические деятели, они наши учителя. Мы должны кое-чему научиться у них, только для этого мы должны занять правильную позицию; не разыгрывать из себя больших начальников, не хвастать тем, что вот, мол, мы ветераны, не спрашивать: «А где вы были во время революции?!». Выставлять свои заслуги напоказ не надо, лучше держаться скромнее, так как хвастаться этим не имеет смысла. Пусть об этих десятилетиях пишут историки. При ежедневных встречах мы в разговоре ограничиваемся всего одной фразой: «Мы, мол, ветераны, несколько десятилетий вели революцию» — и больше ничего. Это все равно что теперь мы ничего не делаем, так как дело-то уже сделано, в основном закончено, ведь все это относится к проблеме классовой борьбы. Речь же сейчас идет о науке: в чем ты сильнее меня — тому я у тебя и учусь. Понимаю ли я в этом что-нибудь? Ничего не понимаю. Прежде всего нужно признать, что в науке ты ничего не смыслишь. А что же ты делал раньше? Раньше я вел классовую борьбу, занят был. Ответить таким образом будет правильно. То есть в молодости не учился. А раз не учился, то и не понимаю. Возьметесь вы теперь меня учить? Некоторые преподаватели не очень приветливы, но, если их хорошенько попросить, они будут учить нас. Я хочу сказать, что раньше, когда существовала традиция поклонения учителю, нужно было зажигать в его честь курительные свечи и отбивать перед ним три поклона. Есть еще сейчас в Тяньцзине такой обычай? Боюсь, что есть! Бьете еще поклоны?

Хуан Хо-цин. Поклонов больше не бьют.

Мао Цзэ-дун. Значит, больше не бьете.

Хуан Хо-цин. Учитель и ученики заключают контракт.

Мао Цзэ-дун. Учитель и ученики заключают контракт. И все же пока трудно избежать такой беды, как поклоны. Допустим, что нужно поклониться, — как тут быть? Если нужно поклониться, если учить нас будут только при условии, что мы трижды поклонимся, — что делать? Кланяться или нет? Вот тут и встает вопрос. Следует непременно соблюсти это правило! Я хочу сказать, что мы должны бить тройной поклон. Ты ведь хочешь получить от него знания — а его правила требуют, чтобы ты для этого трижды поклонился! Поклоны можно теперь и не отвешивать, но учиться у него нужно искренне, от души, нужно уважать учителя! Нужно уважать его! Нужно прилежно учиться! Это равносильно поклонам. Вот какой дух нам нужен. Сейчас в нашей партии наблюдается одно нехорошее веяние, смысл которого в том, что голова кое у кого забита лишь одним прошлым, прошедшими десятилетиями, эти люди не воспитывают в себе новый стиль. Чем вы здесь занимаетесь, когда нечего делать, играете в мачжан[167] или в карты? Или смотрите кино, или танцуете. Так или иначе, но бездельничаете, не выработали в себе привычки читать, не используете свою энергию для учебы. Такова общая картина. Что же касается учебных заведений, предприятий, научно-исследовательских учреждений, больниц, то здесь все наши работники имеют возможность учиться, они могут либо научиться чему-то, либо разобраться в чем-то.

Когда же ты ничего не смыслишь, а хочешь быть на руководящей работе, то и не удивительно, если люди станут говорить, будто ты не справляешься. Если ты ничего не понимаешь — учись, а напускать на себя важный вид нехорошо. Нужно учиться.

«Пусть расцветают сто цветов» — этот курс в области литературы и искусства особенно ясен в данный период. «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» — это соревнование. А как быть, если всплывут плохие явления? Сейчас совершается множество плохих дел, можно наблюдать много вредных суждений. Я считаю, что это пустяки, все эти вредные суждения нужно раскритиковать — и все. Люди очень боятся, что распускающиеся цветы будут некрасивы, что они будут ядовиты, а относительно соперничества ста школ говорят, что у компартии существует только одна школа, а остальные девяносто девять окружают нас. Конечно, дело обстоит не так.

В вопросах, касающихся таких областей, как общественные науки и мировоззрение, не может быть никакого соперничества ста школ, здесь соперничают только две школы — школа пролетариата и школа буржуазии. Если эти сто школ классифицировать по их характеру, то они могут быть разделены на две соперничающие школы. В современном мире существуют пролетарская школа и буржуазная школа, пролетарская идеология и буржуазная идеология, существует идеологическая борьба между этими двумя школами. Может мелкая буржуазия [среди ста школ] считаться школой в области общественных наук? Конечно, может. Однако в основе своей мелкая буржуазия представляет собой единую с буржуазией школу, она относится к категории буржуазии. А в школе коммунистов есть соперничество? Фактически есть.

Возьмем такую школу, как существовавший в истории II Интернационал: с виду он как будто казался марксистским, а в действительности был ревизионистским. И сейчас есть ревизионисты — в Югославии. А у нас в стране они были? И у нас в стране были такие люди, можно найти таких людей. Их можно назвать правыми оппортунистами. О том, что в Китае был ревизионизм, нечего и говорить, — так же как и о том, что у нас были ревизионистские группировки. Теперь их нет, но раньше они были. Чэнь Ду-сю, например, был ревизионистом, правым оппортунистом. Затем Ван Мин в последний период его деятельности. Товарищи знают об ошибочной линии Ван Мина на втором этапе? На втором этапе — то есть в первый период войны с Японией, в первый период антияпонской борьбы. Это был ревизионизм. А Чжун Дянь-пэй сейчас — разве не написал он статью по вопросам кино, в которой отрицает все прежние успехи? Кроме того, есть товарищи, все поддерживающие, не видящие недостатков и ошибок, не позволяющие другим критиковать недостатки и ошибки в нашей работе. Что это за люди? Это Чэнь [Ни], Ма Хань-бин. 7 января в «Жэньминь жибао» была опубликована соответствующая статья. Я считаю, что такие люди, как Чэнь Ци-тун и Ма Хань-бин, преисполнены хороших намерений, они преданно и искренне стоят за справедливость, они защищают партию; когда они услыхали сотрясающий небо гром выступлений против нас, они без приказа, по своей инициативе, вступили в бой. Эти люди, вступившие в бой по своей инициативе, обладают твердым духом, они ненавидят все то, что им непривычно видеть, и это их качество следует признать хорошим; однако курс их и методы ошибочны. Посмотрите, нет ли и в Тяньцзине подобных явлений. «Левые» и правые, все одобряющие и все отрицающие — это два вида односторонности. Одобрять в нашей работе все, не подвергая анализу, неправильно, раньше так поступали догматики, таков был Ракоши, таков был Сталин. О Сталине нельзя сказать, что он целиком был догматик: этот человек сделал многое, но у него был догматизм, и этот догматизм оказал отрицательное влияние и на Китай, приведя к тому, что на одном этапе революция потерпела поражение, и если бы мы действовали по Сталину и дальше, то из революции в дальнейшем ничего бы не получилось и мы не могли бы проводить сейчас здесь наше совещание. Ведь кто построил это здание? Его построили не мы — у нас не было такой возможности, так как его строили во время господства гоминьдана и империализма. Так вот, у них два вида односторонности, и, кроме того, они страдают догматизмом — стремятся во всем подражать Советскому Союзу. Мы должны учиться у Советского Союза; то, что имело место в Советском Союзе, достойно нашего изучения — как ошибки, так и достижения. Мы сейчас выдвинули лозунг изучать передовой опыт Советского Союза, не упоминая при этом о том, что надо изучать и его отрицательный опыт, да и когда это выдвигались подобные лозунги? И хотя мы не выдвигали такого лозунга, хотя мы кое-что переняли в течение последних семи лет, однако, говоря в целом, нельзя считать, что мы совсем не проводили отбора, а копировали механически, поскольку мы критиковали в свое время догматизм, а он шел от Сталина.

Что касается различия во мнениях в нашем обществе, порожденного тем, что после завершения в основном классовой борьбы обнаружились различные вещи, всякого рода недовольство — недовольство коммунистической партией, разговоры о том, что мы неспособны, — что касается всего этого, то об этом я только что говорил: нужно признать нашу неспособность в том, в чем мы действительно неспособны. Говорят, что мы не можем руководить наукой. Если говорить о конкретных специальностях, то тут мы действительно не можем руководить, но прогрессом науки в целом мы можем руководить — руководить политически. Руководить им с помощью государственного плана. Поэтому перед нами и стоит задача учиться. Какого курса должны мы придерживаться в отношении всех этих многочисленных в нашем обществе ошибочных суждений? Мы должны придерживаться курса «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». И в ходе обсуждения, в ходе дискуссии решать, что в конце концов правильно, а что ошибочно. У нас есть только один этот метод, другие методы здесь не подходят, хотя в нашей партии есть сейчас настроения продолжать придерживаться прежних методов или, как еще говорят, вести дела по-военному: если ты не слушаешься — тебя исправляют по-военному, то есть хватают и просто отрубают голову, «по-военному». Мы привыкли к подобного рода примитивному методу, методу Вань Сяо-тана [Имеется в виду метод подавления контрреволюции. — Прим. в китайском тексте.], тем не менее этот метод здесь не подходит: он применялся к классовым врагам, к тем, за кем числились кровавые долги и кому мы отрубали голову, кого исправляли по-военному. Вот мы и привыкли к этому методу, привыкли, так как применяли его не один десяток лет. Хотя в классовой борьбе, по сути дела, все обстояло не так просто и было много других, тонких методов, но, поскольку мы боролись с врагом, мы были очень напористы. Сейчас же на повестке дня у нас не борьба с врагом, а разрешение внутренних проблем, речь идет о демократических партиях и группировках, беспартийных демократических деятелях, представителях национального капитала, о большом круге лиц, о профессорах и врачах, — и этот примитивный метод здесь не годится. Тут совсем другое дело. Мы должны еще пройти процесс обучения — в этом они правы, — например, овладеть наукой и техникой. Следовательно, у нас только один выход — учиться у них. А научиться вполне возможно. За 10–15 лет можно выучиться и руководить ими не только в области политики, но и в области техники.

Что касается различных мнений, то они могут быть разделены на два вида. Один касается области науки, и — независимо от того, разбираемся мы в этих вопросах или нет: сейчас не разбираемся, так будем разбираться, — тут возможен только этот курс, здесь нельзя «вести дела по-военному», метод Вань Сяо-тана тут не подходит. В этой области можно применять только курс «пусть соперничают сто школ», метод общей дискуссии; в одной отрасли науки может существовать несколько школ, в споре рождается истина.

В области общественных наук дело обстоит так же. Во всем, что относится к сфере науки, допустим только метод дискуссии, а не метод упорядочения всего, что нам кажется непривлекательным; такой метод следует изменить, необходим процесс убеждения.

В подобных суждениях нет ничего страшного, что тут может быть страшного? Каков был Ху Фын? А разве его не схватили? Ведь он создал внутри страны тайную организацию. Но даже такой человек, как Ху Фын, все еще жив, и наступит день, когда его выпустят на свободу. Отсидит определенный срок — и искупит свои ошибки и преступления. Однако взгляды Ху Фына отнюдь не умерли, в обществе взгляды Ху Фына живут среди многих людей. Это буржуазные взгляды.

Во всех вопросах, касающихся области науки, области идеологии, духовной жизни, например таких, как религия, марксизм-ленинизм, буржуазное мировоззрение или пролетарское мировоззрение, вопросы искусства, грубые методы неприемлемы. Из двух методов (один называется подчинением силой, другой — подчинением убеждением) нужно выбрать один, какой же именно: метод насильственного подчинения или метод убеждения?

Среди нас есть слишком нетерпеливые товарищи, они только и думают что о подавлении. Но методом подавления людей не убедишь, можно лишь осложнить проблему и поставить себя в невыгодное положение, да к тому же на наш счет запишут, что, мол, коммунисты совершили ошибку. Когда ты сражался с американцами у 38-й параллели и применял там метод подчинения силой, это было правильно; бороться с контрреволюцией методом подчинения силой тоже правильно. Этот метод мы применяли против гоминьдана, Чан Кай-ши, класса помещиков. Но зачем же применять метод насильственного подчинения в отношении науки? Зачем применять этот метод в отношении литературы и искусства? В отношении религии? Различия во мнениях? Если мы будем прибегать здесь к методу подчинения силой, то будем несправедливы, не устоим на ногах и проиграем. Поэтому в таких областях следует применять метод убеждения. Ну, а если мы не умеем убеждать — как тут быть? Если так — надо учиться. У нас на Юге есть выражение: «Как нищий, от собак отбивается». Вместо слова «нищий» вы сказали бы «попрошайка»[168]. Чтобы отбиваться от собак, ему нужно особое умение. «Чтобы отбиваться от собак, как нищий, учиться надо», — говорят у нас в деревне. Раз мы сейчас кое-чего не понимаем, не умеем реагировать, не умеем разъяснять, то мы должны научиться разъяснять, научиться писать убедительные статьи, научиться делать обоснованные доклады. «Я иду напролом, — сказал мне как-то один товарищ. — Возиться с многочисленными доводами — к этому я не привык. Я иду напролом». Он говорит, что идет напролом, а я говорю, что так ты не сможешь решить вопроса, хоть ты штурмуй его дважды–трижды. Необходимо анализировать, необходимо изучать, писать статьи, чтобы обладать силой убеждения. Что же касается того, могут ли публикация в газетах и периодических изданиях различных ошибочных мнений, совещания и дискуссии вызвать беспорядок в нашей Поднебесной, привести к свержению народного правительства, то я считаю это абсолютно невозможным, так как [авторы этих публикаций, участники совещаний и дискуссий] не контрреволюционеры, не агенты, они хотят сотрудничать с нами, и лишь ничтожное меньшинство среди них относится к нам враждебно, но и они не агенты, хотя и относятся к нам враждебно.

Многие люди еще не исповедуют марксистского мировоззрения, они немного изучали его, но практически в него не верят. Другие верят, но не полностью; к ним относятся и коммунисты, некоторые наши партийные товарищи. Но есть немало и таких, кто совершенно не изучал марксизм. Среди вас есть также люди, страдающие двумя видами односторонности: догматики, все одобряющие и не позволяющие другим говорить ничего плохого, — хотя у нас и есть недостатки, они не разрешают о них говорить — и люди, которым все кажется плохим, которые все отрицают. Отсюда можно видеть, что существуют два вида односторонности, два вида метафизики.

Мы выпускаем сейчас информационный бюллетень «Цанькао сяоси». Присутствующие здесь товарищи, возможно, читали его; таких, наверное, немного? Все-таки есть. Могут сказать по поводу этого бюллетеня, что коммунистическая партия, народное правительство оказывают услугу империализму. Ведь никто не даст и медного гроша на газету, в которой его же самого будут ругать, а коммунистическая партия бесплатно выпускает вместо империалистов газету, в которой ругают компартию. Так ведь? С виду все обстоит именно так, я каждый день читаю этот бюллетень, там действительно много ругани по нашему адресу. Однако мы намерены увеличить его тираж до 300 тысяч экземпляров, чтобы бюллетень мог читать миллион человек, и рассылать его в уезды и города. Это делается для того, чтобы закалить нас; нужно закалять кадры внутри и вне партии, нужно иметь представление о положении дел в мире, закалять себя знанием событий, происходящих в мире, знанием того, как нас ругают враги, что происходит у них дома. Говорят, что это может вызвать беспорядки. Нет, не может. Запереться же в своих стенах, закрыть глаза и уши — это действительно опасно. Говорят, что увеличение тиража бюллетеня «Цанькао сяоси» может способствовать росту реакционных настроений, поэтому один товарищ (об этом мне сказал Хуан Хо-цин из вашего горкома) считает необходимым каждое иностранное сообщение сопровождать комментарием. Но это слишком хлопотно!

Товарищи! Комментарии действительно нужны — именно поэтому мы призываем людей мыслить самим, проводить совещания, беседы. В ходе их, возможно, будет много вредных высказываний, но, на мой взгляд, чем их будет больше — тем лучше. Поэтому не нужно запираться, марксизм создавался и развивался в борьбе с враждебными ему силами, он и сейчас еще нуждается в развитии. Взять, к примеру, наши дела в Китае; если мы не будем развивать марксизм, нам не осуществить их как следует. Основные положения и принципы марксизма при их осуществлении в Китае должны приобретать китайскую окраску, должны разрешаться в соответствии с конкретной обстановкой.

Кое-кто не верит в соперничество ста школ, боится, что, когда расцветут сто цветов, появятся и ядовитые травы. На наш взгляд, дело обстоит совсем не так. Если прибегнуть к методу подавления, не дать соперничать ста школам и расцветать ста цветам, то это может привести к тому, что наша нация утратит свою жизнеспособность, станет деградировать, а наша партия не будет изучать метод убеждения, не будет учиться убеждать. Что же касается вопроса о том, можно ли критиковать марксизм, можно ли критиковать народное правительство, коммунистическую партию, старых кадровых работников, то я хочу сказать, что нет ничего такого, чего нельзя было бы критиковать, лишь бы не воспрещалась такая критика. Кто боится критики? Партии, подобные чанкайшистской, фашисты, подобные Чан Кай-ши. Мы — марксисты-ленинцы, они — гоминьдановцы, мы — коммунисты. Чанкайшистские «старые кадровые работники» — у них тоже есть «старые кадровые работники» — так вот, эти «старые кадровые работники» у них не подлежат критике! Потому что они сами нетвердо стоят на ногах. Наш же капитал огромен. Правда, здесь, у вас, им не хвастались — не похвалялись прошлыми десятилетиями, и в нашей работе не следует изо дня в день выставлять его напоказ, говоря, что мы, мол, десятилетиями боролись; однако народ об этом знает. Так ли уж легко критиковать старых кадровых работников? Только покритикуешь — и сразу опрокинешь? Дунешь разок — и повалишь? Вы все старые кадровые работники. Хотя есть, наверное, и новые? Но я сейчас специально говорю о старых кадровых работниках. Я считаю, что их не свалишь! Я говорю об обычном ветре, не о 12-балльном шторме. 12-балльный шторм валит деревья, опрокидывает дома, но старых кадровых работников, на мой взгляд, и ему не свалить. 12-балльный шторм не свалит ни компартию, ни народное правительство, ни марксизм, ни старых кадровых работников. Новые кадровые работники ему тоже не под силу, если только они настоящие. Если же у тебя есть ошибки, то тут немного ветерка не помешает, пусть слегка обдует. В этом доме нет вентиляторов? Это потому, что сейчас зима! Наступит лето — придется их завести, так как к тому времени у некоторых, возможно, появятся кое-какие недостатки. Возьмем для сравнения умывание. Вы умываетесь раз в три дня или раз в день? Этим никто никогда не интересовался. Никто не изучал, почему людям нужно умываться хотя бы раз в день, а некоторые умываются даже дважды в день. А все это из-за пыли. Наш кожный покров — это не только граница с внешним миром — это наша «38-я параллель», он соприкасается с воздухом, это наша «граница по Хуанхэ»; он создает наш облик, он является также очищающим органом.

Кожа — очень важный очищающий орган, она очищает наш организм от многих вещей. Лицо человека, на мой взгляд, — самая грязная часть тела; на нем семь отверстий[169], выводящих наружу всякую всячину; кроме того, на лице есть еще множество мелких очищающих органов, поэтому и нужно умываться ежедневно. Ну, а партии разве не нужно умываться? Партии тоже нужно умывать лицо.

Ядовитые травы не страшны, проявление взглядов, противоречащих марксизму-ленинизму, не страшно: оно может сыграть полезную роль. Нам необходимо встретиться со всеми этими вещами, чтобы бороться с ними, это будет способствовать нашему развитию, это равносильно прививке оспы, так же как и увеличение тиража информационного бюллетеня «Цанькао сяоси», о котором я только что говорил. Разве мы сейчас не пропагандируем прививку оспы? И что это такое — противооспенная вакцина? Это форма болезни, или микроб. Если ввести его в организм человека, это приводит к схватке двух организмов, в результате которой вырабатывается иммунитет, и потом уже не появляются оспенные нарывы! А если и появляются нарывы, то все равно человек не заболеет оспой, так как у человека выработался иммунитет. Если человек не болел ни разу в жизни, то это очень опасно. Кто-нибудь может написать, что вот, мол, я говорю о пустяках, о каких-то там мелких недостатках. Но я говорю о людях, не болевших ни разу в жизни, о том, что, если в один прекрасный день такой человек заболеет, это сопряжено с большой опасностью, так как в его организм вводилось слишком мало бактерий и вирусов. Ну, а люди, болеющие постоянно? Эти люди обладают довольно крепким здоровьем, поскольку они ведут постоянную борьбу! Пролетариат должен вести борьбу с буржуазной идеологией, марксизм должен вести борьбу с немарксистскими взглядами — только так можно развиваться. В силу этого и необходим курс «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Для развития всех видов искусства необходимо, чтобы сто цветов сравнивались, расцветая и соперничая друг с другом; если будут соперничать сто школ, будет взаимное соревнование будет критика и обсуждения — только тогда смогут развиваться правильные явления. Следовательно, мы не должны бояться этого, не должны бояться. Нам нужно выйти на свежий воздух, а не сидеть в доме с паровым отоплением.

Теперь относительно кооперативов, в которых, говорят, кое-кто тоже сомневается. Сейчас обнаружились взгляды всех сомневающихся, и не страшно, если кое-кто высказывал даже вредные суждения. Сомневающихся мы постепенно убедим. Кооперирование требует лет пять, прошлый год был всего лишь первым годом кооперации. Говоря в общегосударственном масштабе, потребуется 5 лет, чтобы укрепить эту социалистическую систему, самое маленькое 5 лет; говоря в целом, чтобы укрепить систему социалистической собственности, чтобы привыкнуть к ней, требуется по крайней мере 5 лет. Только кооперативы смогут обеспечить крестьянам-беднякам такую же урожайность с каждого му земли, какая была в прошлом у зажиточных середняков; для этого необходимо время. Кое-кто понаблюдал год — в некоторых кооперативах дела идут неважно, их постигла неудача, у зажиточных середняков снизились доходы — и впал в пессимизм, разочаровался, и не без оснований. То, что вы говорите об этом, не лишено оснований, так как в некоторых кооперативах дела обстоят неважно. Действительно, у части зажиточных середняков уменьшились доходы. Их нужно убедить, дать им возможность посмотреть, ну а если они все-таки останутся при том мнении, что у социализма нет преимуществ, тогда и вы можете остаться при своей точке зрения. Посмотрим! Хорошо станет тогда, когда у нас будет одобрение большинства.

Есть еще один вопрос — об упорядочении стиля. Наш Центральный Комитет готовится провести в этом году, в будущем и последующем годах кампанию по упорядочению стиля работы, направленную против субъективизма, сектантства и бюрократизма, чтобы искоренить эти нехорошие явления. Методом достижения этого и является упорядочение стиля. В упорядочении стиля нет ничего страшного, мы проводили его в Яньани, и если оно не связано с искоренением контрреволюции, то в нем нет ничего страшного. Это значит заняться учебой и изучением, изучить, проверить себя, поговорить на собраниях ячеек; это может способствовать изучению марксизма, способствовать нам в искоренении субъективизма, сектантства и бюрократизма. Конечно, товарищи, повинные в довольно серьезных ошибках, могут почувствовать себя несколько напряженно, и мы должны помочь им — не прибегая к методу общих собраний и борьбы, не используя метод борьбы, а прибегая к методу оказания им помощи в исправлении ошибок. Нужно попробовать — попробовать сначала в некоторых учреждениях, в нескольких отдельных местах, ведь Центральный Комитет еще не издал соответствующего указания. В издаваемом указании предусматривается подготовительный период; например, текущий год как раз и является так называемым периодом подготовки, периодом опробования, а официальным началом будет будущий год; так упорядочение стиля будет проводиться внутри партии, а вне партии — на основе добровольного участия. Сейчас, пока указание Центрального Комитета еще не разослано, нужно немного подождать, нужно еще разок посоветоваться. Коль скоро этот вопрос был затронут, я сегодня попутно сообщил о нем.

Ну, ладно! Достаточно поговорили? Товарищи! Уже поздно, больше часу ночи! Вы мне не задали ни одного вопроса! Все только я говорил! Вопросы есть? Собрали? Есть вопросы?

Хуан Хо-цин. Вопросы есть? У кого есть вопросы — задавайте, можно и в письменной форме!

Мао Цзэ-дун. Никто не хочет? Что же это вы так, а? Не хотите меня отпускать? Ладно, подготовьте какие-нибудь темы к следующему разу! Я ведь здесь проездом, проезжал через ваши места; проездом я здесь бывал много раз, но не собирал товарищей, чтобы побеседовать с ними. В Пекине ведь было совещание, не так ли? Вы слышали об этом? Было проведено Верховное государственное совещание, и я выступил на нем с большой речью. Поэтому сегодня я здесь и ограничился короткой беседой с вами. Я закончил.