Выступления Мао Цзэдуна, ранее не публиковавшиеся в китайской печати. Выпуск первый (1950–1957)

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СОВЕЩАНИИ ПАРТИЙНЫХ КАДРОВЫХ РАБОТНИКОВ ПРОВИНЦИЙ ЦЗЯНСУ И АНЬХОЙ И НАНКИНСКОГО ГАРНИЗОНА ПО ВОПРОСУ ОБ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ РАБОТЕ

Я превратился в странствующего оратора: куда ни приеду — везде выступаю. Сейчас такое время, когда необходимо ответить на некоторые вопросы, вот я и приехал сюда к вам. Здесь, в Нанкине, я бывал и раньше. Нанкин, я считаю, хорошее место — здесь «свернулся дракон и затаился тигр»[170], хотя один господин — его звали Чжан Тай-янь[171] — говорил, что разговоры насчет «свернувшегося дракона и затаившегося тигра» — это «пустые слова древних людей», выдумки древних. Пожалуй, при гоминьдановцах это были пустые слова, гоминьдановцы хозяйничали здесь 20 лет и были изгнаны народом, а сейчас, при народной власти, Нанкин, на мой взгляд, хорошее место.

Проблемы почти повсюду одинаковы, сейчас мы переживаем переломный момент, прежняя борьба — классовая борьба — в основном завершена, в основном закончена. Борьба против империализма — это была классовая борьба, борьба с бюрократическим капиталом, феодализмом, гоминьданом, борьба против американской агрессии и за оказание помощи Корее, подавление контрреволюции — все это было классовой борьбой. Затем мы проводили социалистическое движение, социалистические преобразования; они тоже носили характер классовой борьбы.

Ну, а кооперирование — это классовая борьба? Конечно, кооперирование не есть борьба одного класса против другого. Но кооперирование — это переход от одной системы к другой, от единоличной системы к коллективной системе, единоличное производство — это капиталистическая форма, оплот капитализма. Именно на этой почве возникает капитализм, причем возникает постоянно. Кооперирование ликвидирует такую почву, такой опорный пункт возникновения капитализма.

Поэтому, говоря в общем, раньше мы на протяжении нескольких десятилетий вели классовую борьбу и изменили надстройку, свергли старое, чанкайшистское правительство и создали народное правительство, изменили производственные отношения, изменили социально-экономический строй. С точки зрения экономического и политического строя облик нашего общества изменился.

Посмотрите, в этом зале собрались не гоминьдановцы, а коммунисты. Раньше такие люди, как мы, не могли бы прийти сюда, нам не разрешили бы появиться ни в одном большом городе. Так что в этом отношении облик страны изменился, изменился уже несколько лет назад — я имею в виду надстройку, политический строй. Экономический же строй превращен в социалистический строй лишь в последние годы, и сейчас можно сказать, что в основном это сделано успешно. Это результат той борьбы, которую мы вели несколько десятилетий. Если говорить об истории компартии, то эта борьба насчитывает более тридцати лет, а если вести счет со времени антиимпериалистической Опиумной войны — то более ста лет, но мы занимались одним делом — вели классовую борьбу.

Товарищи! Классовая борьба изменила надстройку и социально-экономический строй, проложив дорогу для перемен в других сферах. Сейчас мы столкнулись с новыми проблемами. Прежняя борьба — если говорить о положении внутри страны — сейчас в основном завершена, но если говорить в международном плане, то она еще не завершена. Для чего нам еще нужна Народно-освободительная армия? Главным образом для того, чтобы давать отпор иностранному империализму, так как опасность империалистической агрессии существует, империалисты не питают к нам добрых чувств. Внутри страны также еще имеется незначительное число не выявленных остатков контрреволюционных элементов; есть и ранее подавленные элементы, как, например, помещичьи и гоминьдановские последыши, которые могут поднять голову, если у нас не будет Народно-освободительной армии.

Сейчас помещики, кулаки, капиталисты соблюдают порядок. С капиталистами дело обстоит несколько иначе, мы подходим к ним с позиции разрешения проблем внутри народа. Национальная буржуазия приняла социалистические преобразования, но не так, как крестьяне приняли кооперирование; ее, можно сказать, наполовину принудили, то есть она пошла на это без охоты, причем приняла преобразования на довольно выгодных для себя условиях.

Сейчас мы переживаем период перемен: от классовой борьбы перешли к борьбе с природой. Чтобы улучшить жизнь и заниматься строительством, надо вести борьбу с природой. От революции мы перешли к строительству, от нашей прежней антиимпериалистической, антифеодальной революции и последовавшей за ней социалистической революции — к технической революции, к культурной революции.

Чтобы строить наше государство, нам необходима техника, необходимы машины, нам необходимо разбираться в науке. Раньше мы знали только ручной труд, ручными орудиями делали столы, стулья, скамейки, вручную сеяли хлеб и хлопок — все делали руками. Теперь нам нужно научиться пользоваться машинами, овладеть искусством использовать механизмы, а это целая революция. Без технической революции в нашей стране произойдут только политические перемены, изменится социальный строй, а страна так и останется бедной сельскохозяйственной страной, страной кустарной промышленности, кустарной техники. Поэтому нам необходимо осуществить культурную революцию. Я думаю, что все поняли и осознали, как изменилась обстановка. Однако похоже, кое-кто это не совсем понимает и не видит происшедших изменений.

Сейчас возникли новые проблемы: проблема науки и техники, проблема культуры; народ предъявляет нам ряд требований; произошел ряд народных волнений. Где возникают эти проблемы? Среди временных рабочих, среди испытывающих трудности крестьян, среди студенчества — везде встают новые проблемы. Незначительная часть рабочих забастовала, часть студентов прекратила занятия или устроила демонстрации и подает петиции. Некоторые демобилизованные военнослужащие помышляют о волнениях, часть членов кооперативов, зажиточные середняки — число их невелико — недовольна, стремится выйти из кооперативов; есть и кое-что еще, вызывающее их недовольство нами.

Как быть? Как решить проблему народных волнений? Нам необходимо внести ясность в этот вопрос.

Противоречия следует разделить на два типа: противоречия первого типа называются противоречиями между нами и врагами; противоречия второго типа — это противоречия внутри народа. В прошлом за несколько десятилетий мы разрешили противоречия первого типа, а сейчас должны разрешить противоречия второго типа. Они проявляются сейчас в разных областях, например нынешний переход от страны сельскохозяйственной к стране индустриальной — это тоже противоречие.

У нас не хватает техники, нет машин, нет культуры, жизнь неважная. Некоторые говорят: «Наступил социализм, жизнь должна была бы стать хорошей», «Ведь объявили, что социализм одержал победу. На прошлогоднем съезде КПК говорили, что социализм в основном завершен, значит, должна наступить хорошая жизнь». Такие разговоры свидетельствуют о непонимании сущности социализма. Социализм — это социальный строй, это производственные отношения, Мы создали [производственные] отношения, не похожие на прежние. Производство осуществляют люди. Раньше речь шла об отношениях между капиталистом и рабочим, между помещиком и крестьянином, сейчас мы создали социалистические от ношения и осуществляем производство с помощью этих взаимоотношений.

Что касается производства, то мы только-только начинаем, эти новые отношения только-только устанавливаются и еще не сложились окончательно, кооперативы еще не окрепли. Осуществление производства таким способом означает социалистические отношения в производстве. Из-за того, что старый способ был неподходящим, невыгодным для производства, неблагоприятным для развития и был хуже, это привело к тому, что китайский народ долгое время был бедным, и неграмотным, мир к нему относился с презрением. Эти отношения только что изменились, но производства еще нет, а раз еще нет производства, то нет и жизни, раз не производится много продукции, то нет и хорошей жизни. Сколько еще потребуется лет? Я думаю, наверное, лет сто. Через 100 лет меня уже не будет на этом свете и я не смогу наслаждаться счастьем. Но, конечно, это слишком долго, нужно идти по этапам.

Наверное, лет через десять с небольшим будут некоторые улучшения; через 20–30 лет станет еще лучше; через 50 лет можно будет с оговорками сказать, что уже на что-то похоже, а через 100 лет будет замечательно, совсем не то, что сейчас, 100 лет — очень небольшой срок, потому что люди будут жить и через 10 тысяч лет.

Только что свершилась революция, только что занялись строительством социализма, разве может жизнь сразу улучшиться? Может увеличиться количество зерна? Увеличилось ли количество зерна? Увеличилось. В 1949 году, когда было образовано народное правительство, у нас было всего 220 миллиардов цзиней зерна, а в прошлом году — более 360 миллиардов цзиней, то есть производство зерна увеличилось более чем на 140 миллиардов цзиней. А сколько у нас едоков? Преимущество нашей страны в большой численности ее населения, но и недостаток ее опять-таки в большой численности населения. Много людей — много ртов, много ртов — нужно много зерна. Увеличения на 140 миллиардов цзиней и не заметно, и подчас мы все еще ощущаем нехватку зерна. В 1949 году не было зерна, и сейчас его нет, его все еще недостаточно. Чтобы жить хорошо, мы разработали сейчас 12-летние планы развития производства, науки, сельского хозяйства и промышленности, будем делать шаг за шагом в работе, в производстве.

Нам, людям постарше, необходимость этого легко понять, а молодежи нелегко, ей кажется, что раз уж она появилась на свет, все должно быть прекрасно. Поэтому среди молодежи нужно вести воспитательную работу, нужно вести воспитательную работу среди широких масс народа, в особенности среди молодежи, нужно научить ее понимать необходимость вести упорную и самоотверженную борьбу, начать дело на пустом месте.

Сейчас мы начинаем на пустом месте, наши предшественники мало что дали нам. Кто были наши предшественники? Империалисты, феодалы, Чан Кай-ши — они наши предшественники, наше бывшее правительство, они оставили нам обобранный до нитки народ, но они ушли — и это хорошо. Они ушли, очистив территорию. Наша территория занимает 9 миллионов 600 тысяч квадратных километров от морского побережья на востоке до гор Куэнь-Лунь и плоскогорья Памир на западе, от реки Амур на севере до острова Хайнань на юге. Вот какова эта территория. Так давайте несколько десятилетий поработаем на ней вместе с народом всей страны, вместе с государством, вместе с молодежью. Не загадывая на долгий срок, поработаем лет пятьдесят. Первую половину этого века заняла революция, вторая половина будет посвящена строительству. До конца этого века еще осталось более 40 лет, значит, теперь центральная задача — строительство.

Нужно различать два типа противоречий. Первый тип — противоречия между нами и врагами — нельзя смешивать со вторым типом — противоречиями внутри народа. Что касается социалистического общества, то в нем есть противоречия. Противоречия существуют. На это указывал Ленин, он признавал противоречия в социалистическом обществе. Вначале, при Сталине, в течение определенного периода после смерти Ленина, внутренняя жизнь в Советском Союзе была еще довольно бодрой и оживленной, почти такой же, как у нас сейчас: тоже существовали различные партии и группировки, тоже были некоторые известные деятели вроде, например, Троцкого, который имел довольно много приверженцев. Правда, он, пожалуй, был демократическим деятелем внутри коммунистической партии, да и к тому же вздорным человеком, не ладил с нами. Кроме того, были люди, которые могли публично говорить все что угодно, могли критиковать правительство.

В тот период еще были такие времена. Потом это стало невозможно, установили жесткий диктаторский режим, при котором уже не покритикуешь. Выступать с критикой или за «расцвет ста цветов» стало опасно. Мог расцветать только один цветок, соперничать ста школам тоже было опасно; малейшее брожение сразу же объявлялось контрреволюцией, людей хватали и казнили. Это было смешение двух типов противоречий, когда противоречия внутри народа ошибочно рассматривались как противоречия между нами и врагами. Ваш товарищ Сюй Цзя-тунь[172] из Нанкина говорил, что к нему явилась с петицией большая группа студентов, пришли они стройными рядами. Председатель провинциального народного комитета Пэн Чун подтвердил, что дисциплина была полная, по дороге студенты вели себя хорошо и, только войдя в его канцелярию, закричали: «Долой бюрократизм!». Так они выразили желание разрешить какие-то проблемы.

Если бы такое случилось при Сталине, я думаю, он велел бы схватить несколько человек, и наверняка несколько голов покатилось бы на землю. Если ты против бюрократизма — разве ты не контрреволюционер? В действительности ни один из тех студентов не является контрреволюционером, это очень хорошие молодые студенты. К тому же волновавший их вопрос следовало решить, и где-то действительно был допущен бюрократизм. Эти студенты из числа китайских эмигрантов потому и подняли шум, что вопрос не был должным образом решен. Студенты, подав петицию, тем самым помогли нам, это послужило уроком и студентам, и многим кадровым работникам, и студентам-эмигрантам. Скандалистов и драчунов мы не били. Разве непременно надо драться каждый день? Все дело в том, что мы не воспитывали их как следует раньше, не мобилизовали массы на критику их.

Из подобных же проблем следует упомянуть также волнения среди демобилизованных военнослужащих. Когда неподалеку от нас, в провинции Аньхой, начались волнения демобилизованных военнослужащих, разыскали товарища Цзэн Си-шэна[173], он выступил 40 минут, и вопрос был решен. Поначалу страсти были очень накалены, а потом они как-то незаметно утихли. Вопросов в общем было не так уж много, и они были разрешены; выявлен один негодяй, выдававший себя за военнослужащего-революционера и оказавшийся инициатором волнений.

В отношении народных волнений нельзя действовать теми же методами, какие применяются к помещикам, гоминьдановцам, империалистам, нужно применять совершенно новые методы. Исключение составляют правонарушители, которые, к примеру сказать, убьют или ранят человека ножом, ворвутся в кабинет и разнесут мебель, что нужно рассматривать в юридическом порядке. Всех людей — пусть даже они совершили ошибку, возглавляя волнения, — следует убеждать и воспитывать, а не выгонять с завода, не исключать из учебного заведения, не увольнять из учреждения. Ну, выгоните вы его, а куда ему деваться? Или исключите студента из одного учебного заведения — он пойдет в другое. Какая же разница? Уволите вы его с завода, а он поступит на работу в магазин. Ведь где-нибудь он все равно останется, не побежит же он жить на могилу Сунь Ят-сена: там нет ни пищи, ни жилья, там он жить не сможет, не может он жить в чистом поле, где-то он должен осесть. Если вы его выгоните, свалите свои беды на соседа, вам, возможно, будет немного спокойнее, но я скажу, что в этом спокойствии нет ничего хорошего. Если в каком-либо одном учреждении, учебном заведении, на одном заводе будут такие вот немного вздорные люди — это неплохо.

Остановимся еще раз на первом типе противоречий — на противоречиях между врагами и нами, между врагами и народом, на противоречиях народа с врагами и контрреволюцией. Сейчас существуют две точки зрения на этот вопрос, и обе они никуда не годятся.

Первая — правоуклонистская точка зрения, когда считают, что на земле царят мир и покой, что нехорошо наказывать не по закону тех реакционных и вредных элементов, в отношении которых следует применять закон. Это правооппортунистическая точка зрения. Она бытует во всех провинциях, и во всех провинциях нужно обратить на нее внимание. Среди демократических деятелей, в демократических партиях есть отдельные лица, которые также придерживаются правоуклонистской точки зрения в этом вопросе; она иногда гораздо правее нашей правоуклонистской точки зрения. Причина этого в том, что некоторые контрреволюционеры — их старые друзья, одни из которых сейчас арестованы, другие казнены. Они и скорбят, потому что казнены их родственники или друзья. Мы должны дать разъяснения относительно этой точки зрения. Если такая точка зрения будет внутри партии, это плохо.

Вторая точка зрения — это преувеличение, это «левая» точка зрения. Говорят, что сейчас еще очень много контрреволюционеров. Это неверно. Сейчас есть еще скрытая контрреволюция, это нужно признать. Проведенное ранее искоренение контрреволюции в основном было правильным, у нас ничего бы не вышло, если бы мы не искоренили контрреволюцию. У нас в Китае не могут произойти «венгерские события», в частности и потому, что мы искоренили контрреволюцию, а в Венгрии ее не подавили. Поэтому когда говорят, что сейчас еще много контрреволюционеров, то такая точка зрения не соответствует действительности, это преувеличение.

Что касается второго типа противоречий, противоречий внутри народа, то ввиду того, что классовая борьба в основном завершена, они стали сейчас более явными, более заметными. По этому вопросу среди наших товарищей тоже нет единого мнения, существуют различные суждения. Необходимо провести разъяснения, обсудить, изучить вопрос, чтобы товарищи пришли к единому мнению по этому вопросу.

Что касается того, что народ проявляет недовольство нами, то мы оказались не подготовлены к этому морально. Потому что раньше мы вместе с народом боролись с врагами, а сейчас врагов не стало, врагов не видно, остались мы и народ, и если у него что-то случается, то к кому же он может предъявлять претензии, как не к нам? Раньше народ выражал недовольство врагами, и это называлось революцией, а теперь уже так не называется. Если ты от меня отмахиваешься, то что тогда делать? Опять приглашать Чан Кай-ши? А беспорядки приходится устраивать, так как вы не решаете дел как следует. Допустим, что в девяти местах из десяти все решено хорошо, из десяти вопросов девять решены хорошо, а в одном месте один вопрос не решен — вот тут-то как раз и вспыхивает недовольство. И это вполне нормальное явление. Вы не решаете как следует вопросов, так как же людям не волноваться? Позвольте спросить, кому же они могут выразить недовольство, если не вам? «Председателю Правительственного Совета Чан Кай-ши»? Так он отправился на Тайвань. Вот они и выражают свое недовольство директору завода, председателю кооператива, волостному правительству, городским властям, народному правительству, директору учебного заведения — и все потому, что вы не решаете как следует вопросы.

В нашей работе есть бюрократизм, субъективизм, сектантство, у нас очень много народу, мнения не совпадают, поэтому и существует бюрократизм. По этому вопросу тоже имеются как «левая», так и правая точки зрения. Некоторые настаивают на применении старых методов против народных волнений. Как бы то ни было, у нас есть целый комплекс методов, которые применялись несколько десятилетий. Вы ведь знаете, как долго мы занимались революцией. И всегда с помощью одних и тех же методов — методов, которые мы применяли по отношению к врагам. Иногда их и применяют, прибегают к подавлению, вызывают полицию. Так, кое-где вызывали полицию и арестовывали людей; когда студенты объявляли забастовку, вызывали полицию и хватали их. Это гоминьдановские методы, к ним прибегал гоминьдан. Некоторые просто сидят сложа руки, ничего не предпринимая. Это уже полная беспомощность. В свое время в борьбе с империализмом они были очень решительны, были грозной силой, иными словами, не испугались, голодные и безоружные не испугались ни империалистов, ни Чан Кай-ши, ни самолетов, ни пушек. Империалистов не боялись, а перед народными волнениями спасовали. Я хочу сказать, вы не испугались империалистов, но боитесь простого народа? Это просто поразительно, бояться народа; империалистов они могут не бояться, но оказываются беспомощными, когда народ выражает им свое недовольство. Потому что они этому не учились, еще не научились этому. Раньше они учились бороться с империализмом, бороться с Чан Кай-ши. Бить местных мироедов, делить землю — тут они мастера, а вот когда речь зашла о том, как реагировать на народные волнения, — этому они не учились, не проходили такого предмета, следовательно, он заслуживает изучения. Нужно открыто поставить этот вопрос перед членами партии и беспартийными, развернуть дискуссию, и метод будет найден.

Товарищи, с кем же в конце концов легче справиться: с империалистами или с народом? На кого труднее воздействовать, на врагов или на народ? Сколько вы изгоняли врагов, а они все не уходили, всячески увиливали, шпионы пробирались в учреждения, в учебные заведения, на заводы и в деревни — враги не уходили. Простой же народ, что бы там ни говорили, — это не шпионы и не империалисты, не помещики и не капиталисты, это простой народ, трудовой народ, с ним легко разговаривать, его легко убедить. Поэтому когда большая группа недовольных студентов пожаловалась нашим товарищам Сюй Цзя-туню и Пэн Чуну на то, что студенты-эмигранты устроили драку, указанные товарищи провели разъяснительную работу и в результате очень хорошо уладили это дело.

Я хочу сказать, что в отношении всей страны наш курс состоит в том, чтобы осуществлять «единое планирование, всесторонний учет и соответствующее регулирование», а также усиливать идеологическое воспитание. Этот курс, можно сказать, является стратегическим. Ведь он предполагает «единое планирование, всесторонний учет и соответствующее регулирование» в стране с 600-миллионным населением, включая помещиков, кулаков, национальную буржуазию, не уничтоженные контрреволюционные элементы; как бы то ни было, всем им нужно найти применение. Необходимо соответствующим образом решить вопрос со всякого рода безработными, во всяком случае необходимо, чтобы они могли существовать, чтобы у них было занятие.

У нас в стране около пяти миллионов интеллигентов. Для такой страны, как Китай, это очень мало, но все же примерно 5 миллионов интеллигентов у нас имеется. Из них менее 1 миллиона составляют члены партии, остальные 4 миллиона беспартийные. Чем они занимаются? Работают в нашей правительственной системе; небольшая часть их служит в армии; 2 миллиона — в системе просвещения, включая высшую, среднюю и начальную школу; миллион — в финансово-экономической системе; еще есть научные работники, работники литературы и искусства, писатели, поэты, деятели искусства, художники, актеры, а также журналисты и газетчики. В Шанхае их очень много.

Некоторые из этой большой группы интеллигентов сплавились с рабочими и крестьянами, восприняли марксизм, вступили в партию; некоторые не вступили, но очень близки к нам. Активно поддерживающие марксизм, одобряющие марксизм составляют незначительную часть — процентов десять или немного больше; если судить по провинции Цзянсу — процентов семнадцать. На другом полюсе находятся те, кто настроен враждебно; однако они не шпионы. Они относятся к нам враждебно, не одобряют марксизм, социалистический строй приняли поневоле, потому что не было другого выхода, общая обстановка вынудила их к этому. Такие люди тоже есть; возможно, они составляют несколько процентов. Промежуточные элементы составляют процентов восемьдесят или немногим меньше — от 70 до 80 процентов; это промежуточная группировка, колеблющиеся элементы, они в какой-то мере признают марксизм, читали несколько книг, но не вникли в их содержание, прочитали вскользь (указывает поверх лба), а не углублялись в них.

Испытать интеллигенцию есть способ. Говорят, что надо в конце концов отличать мелкобуржуазную интеллигенцию от буржуазной. Дело в том, что носить ярлык мелкобуржуазного интеллигента все же спокойнее, чем буржуазного. Но я скажу, что это не так. Я сам буржуазный интеллигент, поступил в буржуазное учебное заведение, атмосфера там была буржуазная, да и занимались там разными идеалистическими вещами. Я исповедовал идеализм Канта. Скажете, это мелкобуржуазность? То, что я читал и исповедовал, было буржуазным, так разве вы можете утверждать, что я — представитель мелкой буржуазии?

Иногда можно отличить и следует отличать мелкобуржуазных интеллигентов от буржуазных, но когда речь идет о мировоззрении, то тут трудно провести грань. Скажите мне, что такое мелкобуржуазное мировоззрение? Полуматериализм? Я вник в марксизм позднее, изучал его позже, причем изменялся я постепенно, долгое время, в борьбе с врагами.

Только одно может послужить испытанием интеллигенции — смычка с рабочими и крестьянами, чтобы было видно, кто смог слиться воедино с трудовым народом. Часть интеллигенции может слиться воедино с трудовым народом, но большинство интеллигенции все еще очень далеко от народа, оно стремится к такому слиянию, но это ему не удается. Такие интеллигенты не чувствуют симпатии к рабочим и крестьянам, они им не друзья; рабочие и крестьяне разговаривают не с ними, и они относятся с презрением к рабочим и крестьянам. У интеллигенции есть хвост, на который надо вылить ушат холодной воды. Если на собаку вылить ушат холодной воды, она поджимает хвост, а при других обстоятельствах задирает его кверху, показывает нрав. Интеллигенты, прочитав несколько книг, напускают на себя важный вид. А трудовой народ от такого важного вида чувствует себя неловко.

Наша задача — завоевать эти 70–80 процентов колеблющихся промежуточных элементов. Они в общем одобряют социалистический строй, но не приняли окончательно марксизм в качестве мировоззрения. Я хочу сказать, что они не служат народу всей душой и всем сердцем, они отдают народу половину души, половину сердца. Хорошо, что половиной своего сердца они служат народу, но у них есть вторая половина сердца, которая неизвестно где. Нельзя сказать, что они поддерживают Тайвань. Они Тайвань не поддерживают, но, если речь заходит о загранице, начинают хвалить Америку: «Посмотрите, сколько у Америки стали, американская наука очень сильно развита». Я согласен, что заграница хороша, что хороши капиталистические и западные страны, ведь, правда, хороши? Хороши. У них обилие машин и стали, а у нас ничего нет. Но их хорошее — это их хорошее, а не наше. У Америки много стали, но эта сталь у американцев, а не у нас, китайцев. Что толку, если мы будем изо дня в день их превозносить? Они выпускают ежегодно 100 миллионов тонн стали, а мы нет. Мы рады, что можем ежегодно увеличивать выпуск стали на несколько десятков тысяч тонн. Сейчас у нас всего 4 миллиона тонн стали, согласно первому пятилетнему плану, ее будет 4 миллиона 120 тысяч тонн. Возможно, мы перевыполним пятилетний план, дадим немного больше — 4 миллиона и несколько сот тысяч тонн. В 1949 году у нас было всего сто с лишним тысяч тонн. В 1934 году был самый высокий выпуск стали, основную часть которой выплавили японцы, и он составлял всего 900 тысяч тонн.

Чан Кай-ши хозяйничал 20 лет, я хочу сказать, что свержение Чан Кай-ши было резонным, что мы его изгнали не просто так, не подумав. Он правил 20 лет, а имел всего несколько десятков тысяч тонн стали, а ведь сталь выплавлялась еще при Чжан Чжи-туне[174], в династию Цин. Мы работаем 7 лет, в этом году пошел восьмой год, и смогли произвести более 4 миллионов тонн стали. Так что увеличение выплавки стали даже на одну тонну — это наше дело, и мы радуемся этому, а когда там, в Америке, увеличивают выпуск на несколько миллионов тонн, я не радуюсь; чем у них больше выпуск стали, тем меньше я радуюсь. Для чего там так резко увеличивают выпуск стали? Такое сильное увеличение выпуска стали очень опасно, к нему стремятся для того, чтобы бить нас. А у нас еще находятся интеллигенты, которые восхищаются американской сталью: «Сталь! Сталь! Так много стали!». Вот что мы должны разъяснять им, вот что мы должны разъяснять интеллигенции.

Часть интеллигенции — педагоги. Все ученые — педагоги, все профессора университетов — педагоги, все учителя средней и начальной школы — педагоги, они воспитывают народ; корреспонденты и газетчики тоже воспитывают народ; работники радио, литературы, деятели искусства тоже воспитатели народа. А на заводах нам не обойтись без инженеров и техников. Если мы будем с презрением относиться к этим нескольким миллионам интеллигентов, если будем считать возможным обходиться без них, то такая точка зрения будет неправильной. Мы не расстанемся с ними: если мы расстанемся с несколькими миллионами интеллигентов, мы окажемся беспомощными. Мы и шагу ступить не сможем. Не смогут работать наши школы, не смогут выходить многие газеты. А наши литература и искусство? Среди коммунистов не появился ни Мэй Лань-фан, ни Чжоу Синь-фан[175]. Некий Юань Сюэ-фэнь[176] вступил в коммунистическую партию, но там еще нет ни Мэй Лань-фана, ни Чжоу Синь-фана, ни Чэн Янь-цю[177]; нет и профессоров университетов; стали появляться инженеры, но их очень мало; кое-кто из технических работников вступил в партию, но большинство все еще беспартийные.

Поэтому наши несколько миллионов интеллигентов, несмотря на их колебания, все же полезные люди, это наше народное достояние, учителя народа. Сейчас только они учителя, других учителей нет. Они остались от прежнего поколения, они — социальное наследие. По своему происхождению они все помещики, кулаки, буржуа, но они могут учить. Не будем создавать теорию социального происхождения. Лу Синь тоже вышел из помещичье-кулацко-буржуазной среды. Маркс вышел из помещичье-кулацко-буржуазной среды. И Ленин тоже. Что поделаешь! Здесь нельзя применять теорию социального происхождения. Поскольку сейчас у них — помещиков, кулаков, буржуазии — нет социальных корней, мы уничтожили их социальную базу, их социальные корни, то сейчас они повисли в воздухе, как парашюты, поэтому их удобно перевоспитывать и не нужно бояться.

Некоторые товарищи, происходящие из рабочих и крестьян, — рабоче-крестьянские кадровые работники — раздражаются при одном виде интеллигентов, они их, пожалуй, просто не переносят. С интеллигентами действительно немного хлопотно, потому что интеллигенты — это интеллигенты, и хлопотно с ними из-за того, что они кое-что читали, а у нас книг не было, а раз мы их не читали, они задирают перед нами нос, и работать с ними нелегко. С некоторыми из них работать трудно, что трудно — то трудно, но делают дело они хорошо, тут уж ничего не скажешь. За истекшие 7 лет несколько миллионов китайских интеллигентов сделали шаг вперед, это следует признать. Примером тому может служить ваша провинция Цзянсу, у вас здесь больше интеллигенции, чем где бы то ни было, не так ли? И в общем есть прогресс.

А что такое демократические партии? Демократические партии тоже целиком состоят из интеллигенции. В демократических партиях очень мало кадровых работников из рабочих и крестьян, да и какие там могут быть кадровые работники из рабочих и крестьян? Демократические партии — это Революционный комитет гоминьдана, Демократическая лига, Ассоциация демократического национального строительства, Общество «3 сентября», Рабоче-крестьянская демократическая партия. Все эти партии состоят из интеллигенции. Вот почему наша партия выдвинула [курс] «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» [и курс на] «длительное сосуществование и взаимный контроль». Товарищ Цзян Вэй-цин[178] просил, чтобы я остановился на этом вопросе.

Выдвижение такого курса имеет свои основания. Давать «расцветать» или «свертывать» курс «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ»? Беспартийные деятели сейчас говорят, что мы недостаточно даем «расцветать», и больше всего боятся, что мы начнем «свертывать». Ну а наши товарищи? Они считают это как бы неправильным и стремятся понемногу «свертывать», отзывать «войска». А мы? Мнение Центрального Комитета обсуждалось с товарищами из всех провинций. В ноябре прошлого года состоялся II пленум ЦК, в январе этого года прошло совещание секретарей провинциальных комитетов, и мы выработали единое мнение, считая необходимым и дальше придерживаться курса «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ»; нужно давать «расцветать», а не «свертывать»; неправильное следует критиковать, ошибочные мнения, ошибочные произведения или отдельные ошибочные части в статье или произведении следует подвергать критике, но надо применять при этом метод убеждения. Следовательно, «убеждать» или «подавлять»? «Убеждать словом» или «убеждать силой»? Из этих двух методов нужно выбрать только один. Давать «расцветать» или «свертывать»? Из этих двух мер нужно выбрать только одну. Мы считаем, что нужно все-таки давать «расцветать», а не «свертывать». Но если давать «расцветать», то расцветет множество всякой всячины и появится много неправильного. Как тут быть? «Подавлять»? Или применять другой метод, «убеждать»? У некоторых товарищей руки чешутся, им хочется «подавлять», вытащив на свет методы, применявшиеся в классовой борьбе, хочется действовать по военному, пользоваться примитивными методами; или же они без всякой перегруппировки сил прибегают к голому администрированию и «давят» все, что не радует глаз. Центральный Комитет считает, что это нехорошо, что силой человека не убедишь. С древних времен человека нельзя было убедить силой. Даже с врагами, которых приходилось подавлять, после подавления нужно было «говорить». Взять, к примеру, пленных; как только мы их разоружали, сразу начинали убеждать. Если контрреволюционера не казнили, то мы старались завоевывать, воспитывать, перековывать его. Политика репрессий не может решить вопроса, эту политику нельзя применять для разрешения проблем внутри народа.

Итак, не охватит ли Поднебесную великая смута, если давать «расцветать», применять «убеждение», если не прибегать к репрессиям путем голого администрирования? Мы говорим, что не охватит. Допустима ли критика по всем направлениям?

Если будут критиковать наши недостатки в газетах, в печатных органах, на собраниях, не приведет ли это к тому, что мы не поднимемся после такой критики, а народное правительство падет, как было в Венгрии? Я скажу, что нет.

Положение в Китае не такое, какое было в Венгрии, компартия пользуется очень большим авторитетом, народное правительство пользуется очень большим авторитетом. Марксизм — это истина, которую не опровергнешь критикой. Старых кадровых работников тоже не свалишь критикой, поэтому им нечего бояться критики. А покритиковать старых кадровых работников весьма полезно; если у нас жив бюрократизм, есть недостатки, то их подвергнут критике сначала в партии, потом вне партии. Раскритикуют наши недостатки, искоренят у нас бюрократизм, ликвидируют наши недостатки — разве это плохо? Разве мы не выдержим этого? Выдержим. Разве страшна буря народному правительству? В прошлом году в Шанхае был ураган, который сметал такие громадины, как дома, нефтеналивные цистерны, все поднял на воздух. Ураган налетел сильнейший, а народное правительство в Шанхае он не смел. Какой бы силы ни поднялся тайфун, я считаю, что ему не смести народное правительство, коммунистическую партию, марксизм, старых кадровых работников, новых кадровых работников, — нужно только, чтобы они всей душой, всем сердцем служили народу. Те, кто служит народу вполовину души, вполовину сердца, и сметены будут наполовину; те же, кто не имеет ни капли искренности, враждебен народу, должны быть и сметены полностью.

А как быть с ядовитыми элементами? Если расцветут сто цветов, появится и много токсинов, «цветов из пасти змеи».

Что касается ядовитых вещей, то я хочу сказать, что есть статья «Еще раз об историческом опыте диктатуры пролетариата». Вероятно, все товарищи ее читали; в ней есть слова о том, что если демократический централизм имеет недостатки, их следует критиковать. «Несомненно, что централизация в демократическом централизме должна быть основана на широких демократических началах, а партийное руководство должно быть руководством, тесно связанным с народными массами. Недостатки в этих областях надо решительно осуждать и устранять. Однако осуждение этих недостатков должно иметь целью лишь укрепление демократического централизма, укрепление партийного руководства и ни в коем случае не должно вызывать разброд и смятение в рядах пролетариата, как того добивается враг».

Правильно это? Правильно, и очень хорошо сказано. Именно в таком духе надо провести обсуждение с демократическими деятелями, со студентами университетов. В статье говорится о том, что критиковать можно, но результаты критики, цели критики должны служить укреплению системы демократического централизма, укреплению партийного руководства, а не порождать разброд и смятение в рядах пролетариата, на что надеются враги.

Это принципиально, именно таким должен быть принцип. Но еще существует гибкость, которую нужно иметь в виду. Когда людям дают возможность высказаться, могут прозвучать и очень неприятные слова; когда расцветают сто цветов, могут распуститься и очень неприятные цветы. В ходе забастовок рабочих и студентов, подачи петиций, демонстраций могут возникнуть и беспорядки, цели которых не обязательно отвечают целям забастовок. Если в массах вспыхнут волнения, то как сможет интеллигенция, 80 процентов которой не изучали марксизм и имеют буржуазное мировоззрение, понять это? Беспорядки могут возникнуть и во время собраний, во время критики. В этом случае нельзя повсюду давить таким образом, что «вот у меня, мол, есть одна книга, ты ее не читал?». Вам еще следует поучиться, как решали подобные проблемы наши товарищи Пэн Чун и Сюй Цзя-тунь. Если бы они в этом случае твердили только свое, никого не слушали, то мэр города наверняка ничего не добился бы. Поскольку нужно было решать конкретные вопросы, они иногда, правда, слегка перегибали палку. Но этого трудно избежать.

В литературе встречаются неподходящие произведения. В Шанхае идет пьеса «Как кошка стала наследницей престола». Я не видел этой пьесы, но, говорят, там действует нечистая сила, оборотни. На это я ответил бы так: то, что они появляются на сцене, не страшно, многие не видели нечистой силы. Я тоже видел ее мало и очень хотел бы посмотреть, как «кошка стала наследницей престола».

Живя в этом мире, нельзя не смотреть подобные вещи, не нужно только смотреть их много, не нужно каждый день тратить время на нечистую силу — и сегодня, и завтра — постоянно. Можно немного посмотреть, получить общее представление и познать идеологию эпохи феодализма, преломленную в искусстве. Это не то же самое, что сказки, как, например, «Скандал в небесном дворце», который все одобряют, против которого никто не возражает; есть еще «Расколов гору, спасаю мать», «Как вода затопила горы Цзиншань», «Сломанный мост»[179]. Все это сказки, и никто против них не выступает. Есть и другие пьесы, по поводу которых не следует волноваться: пусть они будут ставиться на сцене какое-то время, чтобы люди могли их потом покритиковать. Пусть будет выпущено несколько рассказов и стихотворений, поставлено несколько пьес и показана пьеса «Как кошка стала наследницей престола» — неужели из-за этого стоит волноваться? Мы можем подождать, пусть общество их покритикует, и в результате критики эти произведения, эти пьесы постепенно будут изменены надлежащим образом. Не следует запрещать их, прибегая к административным приказам.

Товарищи! Не поймите меня превратно, не подумайте, будто я ратую за нечистую силу и оборотней; я не ратую за них, а стремлюсь уничтожить их; метод же их уничтожения состоит в том, чтобы дать им возможность появиться, а затем подвергнуть их общественной критике. И в конце концов наступит день, когда они постепенно исчезнут, постепенно изменятся. В свое время мы одним из приказов наложили запрет, запрещали 7 лет, но вот сейчас они снова потихоньку появляются; это говорит о том, что наше запрещение было неуместным.

И наконец, я хочу сказать о необходимости развернуть внутри партии и вне ее дискуссию по вопросам, выдвинутым партией. Прийти к общему мнению и внутри партии, и вне ее. К примеру, взять слова о работе «вполсердца»; их нужно высказать прямо в лицо: «Я утверждаю, что ты отдаешь делу только половину сердца, а как ты сам считаешь?» — «Неправильно! Ты неправду говоришь, будто я отдаю только половину сердца!» — «Нет, правда! Буду спорить!» — «Спорь, я не боюсь!». Ты отдаешь половину сердца, я утверждаю, что ты отдаешь только половину сердца, а тебе это не нравится? У тебя есть половина сердца — правильно! Но есть и другая половина, под которой подразумевается мировоззрение, а не твое отношение к социалистическому строю. Социалистический строй ты поддерживаешь, но кое в чем ты сомневаешься, например в кооперативной системе, к ней ты относишься с сомнением. Ну, а говоря о социализме в целом, о пятилетнем плане — спроси его, одобряет он их или нет? Он ответит, что одобряет. Конституцию одобряет или нет? Одобряет. Компартию в целом поддерживает, но что касается мировоззрения, диалектического материализма, то этого он либо не одобряет, либо одобряет только частично. Этот довод мы и имеем в виду, когда говорим о половинчатости. Поэтому перед тобой еще стоит задача, ты должен перековаться. Ты раздваиваешься: с одной стороны, одобряешь социализм, а с другой — делаешь это не до конца, отсюда и половинчатость. Стремишься сблизиться с народом, но не можешь сблизиться по-настоящему, не можешь слиться с ним воедино. Это все равно что поехать в деревню — и сбежать оттуда.

Говорят, у вас в Нанкине произошел такой инцидент во время движения «против трех злоупотреблений». Один писатель, что-то вроде ответственного секретаря Союза писателей, отправился знакомиться с жизнью деревни, захватив с собой городскую пищу. Возвращаясь, он уведомил о своем приезде Нанкинскую организацию Союза писателей, которая, получив письмо, организовала ему встречу: встречающие выстроились по обе стороны улицы, а изучивший деревенскую жизнь писатель проследовал по середине улицы. В общем, он показал себя. Один человек во время движения «против трех злоупотреблений» женился и непременно желал провести первую брачную ночь в президентской резиденции в кровати Чан Кай-ши. Одним словом, на свете бывают самые удивительные случаи. Они всплыли в ходе движения «против трех» и «против пяти злоупотреблений».

Из Нанкина переслали эти материалы в Пекин, и мы ознакомились с ними. Психология таких людей всегда любопытна. Кровать президента, президента по фамилии Чан Кай-ши; сегодня я женюсь и непременно желаю провести на ней ночь!

Мы должны использовать демократические партии и демократических деятелей. Я только что говорил об интеллигенции. Демократические партии — это и есть интеллигенция, которую мы должны использовать. Люди говорят: использовать — это хорошо, но какой от них прок? Ведь это все старый хлам. Но отбросы тоже надо утилизировать, отбросы тоже полезны. Демократических деятелей нужно использовать, нужно проводить собрания. На прошедшей в Пекине сессии Народного политического консультативного совета я тоже беседовал с ними; не следует ежегодно воздействовать на них с помощью заседаний, надо ограничиваться в отношении их единовременными мерами.

И собрания надо использовать. Ежегодно в каждой провинции проводится одна–две сессии, и нужно пользоваться ими, чтобы вести среди них работу, убеждать демократических деятелей, добиваться, чтобы они работали на нас. Так как они находятся с кем-то в контакте, то через них мы сможем убедить и тех людей. Такая позиция — позиция активного, а не пассивного их использования. Речь идет об «использовании», «ограничении», «преобразовании». Нашим товарищам по душе два последних положения — «ограничение» и «преобразование» и не нравится первое «использование». Мы вас «преобразуем», мы вас «ограничим». Так, конечно, можно сказать только капиталистам, а не демократическим деятелям, нехорошо говорить им «ограничим», «используем», «преобразуем». Но наши товарищи практически только ограничивают их, но не «преобразовывают», не «используют» их. А они могут выполнять работу, которую мы сделать не можем, и с ними нужно говорить искренне.

В очень многих делах не нужно быть двойственным: в партии поступать так, а вне ее иначе. Так же, как я говорю с нашими товарищами, я могу говорить и с ними. Конечно, у каждой партии есть дела, о которых не говорят с беспартийными. И у демократических партий есть дела, о которых они с нами не говорят, и у нас есть дела, о которых мы не говорим с ними. Однако о всех делах, касающихся политики, можно говорить, рассказывать беспартийным так же, как мы говорим об этом внутри партии. Можно знакомить их и с материалами; можно отпечатать и разослать им материалы, касающиеся забастовок рабочих и студентов, демонстраций, обнаруженного у нас бюрократизма. Обычно они не могут читать эти материалы, и будет неплохо, если мы дадим им эту возможность. Время от времени полезно проводить совместные собрания двух партий с участием как членов [коммунистической партии], так и беспартийных. Недавно в Пекине было проведено совещание по пропагандистской работе, которое прошло довольно успешно; в нем приняли участие 150–160 беспартийных деятелей, составивших пятую часть участников совещания. Когда вы будете проводить такое совещание, вы можете увеличить число беспартийных участников до двух пятых. В вопросах политики мы не должны допускать двойственности, беспартийные могут знакомиться с материалами.

Товарищ Цзян Вэй-цин говорил об упорной и самоотверженной борьбе, и я об этом сказал вначале. Сколько лет пройдет, пока жизнь нашего народа улучшится? Сейчас следует пропагандировать упорную и самоотверженную борьбу, но это не значит, что женщины не должны носить нарядной одежды, нарядную одежду носить можно. Женщины подсчитали, что нарядная одежда стоит недорого, а сейчас шьют два комплекта одежды — вниз надевать нарядную, а поверх ее — холщовую куртку. Это слишком дорого. Мы должны экономить, одеваться нарядно — один из способов соблюдения режима экономии. Всегда и во всем мы должны очень много трудиться, исходя из принципа экономии, из принципа упорной и самоотверженной борьбы.

Сейчас стало заметно, что некоторые товарищи пали духом. Кое-что они делают, но, если делать нечего, они играют в карты, в мачжан. Говорят, что карточная игра стала поветрием, иногда играют ночи напролет. Следует воспитывать привычку к чтению. Я не против игры в карты, не против танцев, не против посещения театра, но не нужно излишеств. Наши преимущества еще не исчерпаны, наше сильное место — это классовая борьба, политика, военное дело. Наш недостаток сегодня в том, что у нас мало культуры, не хватает научных и технических знаний. Мы должны учиться. Это я говорил в 1949 году в статье «О демократической диктатуре народа», напоминая о том, что наши прежние преимущества, то, что мы умеем и знаем, скоро станут ненужными, а сейчас перед нами стоит то, в чем мы не разбираемся, и поэтому у нас одна задача — учиться.

Прошло 7 лет, и еще больше чувствуется необходимость пропагандировать учебу, воспитывать привычку к чтению, добиваться, чтобы чтение занимало все свободное от работы время, чтобы остающаяся энергия использовалась на чтение; благодаря этому интерес к карточной игре не будет так велик, его заменит интерес к книгам, интерес к учебе.

У некоторых товарищей ослабла революционная воля, им не хватает духа «отчаянности». Что такое «отчаянность»? Именно таким был герой романа «Речные заводи» Ши Сю Отчаянный.

Раньше, в годы революции, у нас был дух «отчаянности», был такой порыв. В последние годы у некоторых товарищей энтузиазм постепенно ослабевал. Они начали скандалить при присвоении рангов, кое-кто безобразно скандалит, например по 3 дня не ест; а я скажу, что можно и 4 дня не есть. Дня 3–4 не поешь, а тебе уже приносят еду. А я считаю, что рано приносят. Поголодай-ка 4–5 дней, неделю — вот тогда это уже вопрос. А что страшного, если 3 дня не поел? А ему посылают молоко и яйца. К чему такая поспешность? Некоторые льют потоки слез в погоне за рангом, зарплатой и красивой одеждой.

Зарплату, пожалуй, следует упорядочить, но Центральный Комитет еще не принял [соответствующего] решения. Разве в прошлом году не предлагали реформу заработной платы и ее увеличение? Зарплату следует повышать, но кое-где ее повысили чрезмерно, как, например, в административной системе. И еще, может быть, в системе образования. Здесь речь идет не о рабочих и не о заводах, а об административной системе. У нас насчитывается 1,7 миллиона административных работников (вместе с сельскими кадровыми работниками, без учета кооперативов); в системе образования насчитывается 2 миллиона человек; кроме того, есть работники системы торговли и незаводского производства; 3,8 миллиона человек находится в рядах Народно-освободительной армии — в общей сложности более 10 миллионов человек. Таков количественный состав нашего государственного аппарата. Промышленных рабочих раньше было несколько миллионов человек, сейчас их число увеличилось до 12 миллионов.

Наша страна большая, и ей нужно больше работников, это несомненно, но 10 миллионов — это многовато, поэтому ведется подготовка к тому, чтобы, когда появятся условия, то есть реальные перспективы, разрешить части людей вернуться на заводы и в кооперативы. В основном сфера производства состоит у нас из двух отраслей — промышленности и сельского хозяйства. Производство осуществляется, опираясь на эти две отрасли. Сейчас наблюдается некоторое несоответствие в зарплате, что вызывает недовольство. Но я скажу, что чем больше этот вопрос будет обсуждаться в обществе, тем легче его будет решить, потому что неоднократное обсуждение дает нам основания для упорядочения. Нужно сохранить тот дух, тот порыв, тот энтузиазм, которые были у нас во время революции, во время классовой борьбы. Революционный энтузиазм состоит в том, чтобы довести эту работу до конца. У каждого человека одна жизнь. Сколько можно прожить? 60, 70, 80 или 90 лет. Одному художнику, Ци Бай-ши[180], 98 лет. Если вы проживете так долго, то в таком возрасте не сможете работать и не будете работать, но, пока вы можете работать, вы должны работать в меру своих сил и работать с энтузиазмом. Отсутствие энтузиазма, депрессия — отрицательные явления. В этом плане и следует вести воспитательную работу. Некоторые учреждения громоздки, в них сконцентрировано множество людей, которым нечего делать и ничего не остается, как играть в карты. Людей уйма, а дел немного, как же тут не играть в карты?

Нужно усилить идейно-политическую работу. Как обстоят дела в армии? В настоящее время в армии много наших товарищей. Отличается ли чем-нибудь политическая работа в армии в мирное время от политической работы в военное время? В военное время поддерживается тесная связь с массами, офицеры и солдаты сплочены воедино, армия и народ сплочены воедино. Именно в военное время люди понимают и прощают некоторые наши недостатки. Сейчас мирное время, перед нами нет противника, мы не ведем боев, мы заняты лишь военной подготовкой, и естественно, что в такое время труднее прощаются недостатки, как наши, так и тех товарищей, которые работают в правительственных учреждениях или заняты партийной работой на местах. В такое время, когда классовая борьба завершена, людям тем более нелегко прощать нам недостатки.

Сейчас, когда мы ввели систему воинских званий и другие новшества, необходимо одновременно и проводить их в жизнь, и добиваться того, чтобы начальник и подчиненные были сплочены воедино, чтобы они были сплочены воедино с солдатами; нужно также разрешить им заниматься критикой, например, проводить партийные конференции, чтобы у них была возможность критиковать. Товарищ Чэнь И[181] хорошо сказал об этом. В период борьбы «против трех злоупотреблений», находясь в военном округе Восточного Китая, он сказал, что мы несколько лет имеем абсолютную власть, теперь пусть другие повластвуют над нами хоть неделю. Возможно ли это? Сколько лет мы имели возможность издавать приказы и распоряжения, так пусть теперь подчиненные выскажут нам кое-что, покритикуют нас хотя бы недельку. Возможно ли это? Он хотел сказать, что это должно быть возможно, и я одобряю его слова. Твердо отстаивая свои позиции, нужно в то же время дать возможность подчиненным покритиковать нас неделю. К этой критике следует подготовиться, сделать кое-какие доклады, вскрыть свои недостатки — их наберется три–четыре, не меньше, — а потом уж пусть выступят товарищи, дополнят этот перечень, покритикуют нас. Что касается наших заслуг, то никто не перечеркнет нашу историю. Солдатам надо дать возможность критиковать командиров рот и взводов, лучше всего делать это один раз в год: в течение нескольких дней провести собрание, посвященное критике. Мы уже делали так, и результаты были положительные. Именно таким образом демократия в военной области, демократия в армии, несмотря на введение системы воинских званий и других новшеств, не позволит нанести ущерб тесным связям между начальниками и подчиненными, офицерами и солдатами, между армией и народом, армией и местными органами и населением. Нет сомнения в том, что между начальниками и подчиненными должны быть тесные, товарищеские отношения, офицеры и солдаты, армейские кадровые работники и бойцы должны быть спаяны воедино, армия должна быть тесно связана с народом, с местными партийными и административными органами.

Вся партия должна усилить идеологическую работу; основная тема, которой посвящено мое сегодняшнее выступление, — идеологическая работа, вопросы идеологии, поскольку эти вопросы в последнее время встали довольно остро, особенно в связи с [курсом] «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ», «длительное сосуществование и взаимный контроль». Люди рассуждают: нужно ли, чтобы и впредь расцветали цветы? Это, пожалуй, опасно. А длительное сосуществование? Зачем нужно длительное сосуществование? «Где были вы, демократические партии, когда мы делали революцию?» Стоит только так поставить вопрос, как представители этих партий не находят что ответить и оказываются в затруднительном положении. Мы заявляем, что в настоящее время не следует так ставить вопрос, ссылаться на чины, высокое служебное положение и многолетний стаж. Большой стаж, многолетнее участие в революции — это, конечно, надежные качества, но козырять ими не следует. У вас многолетний стаж, исчисляемый десятками лет. Это верно. Но, если однажды вы допустите какую-нибудь глупость или скажете что-нибудь вздорное, люди не простят вам этого. Если, решая какие-либо дела, вы что-то сделаете неправильно, то пусть вы в прошлом свершили множество хороших дел, пусть у вас большой чин — раз сегодня вы сделали что-то плохо, нанесли народу ущерб, народ вам не простит этого. Поэтому мы не должны жить старыми заслугами, нужно правильно решать вопросы. Надо принимать во внимание правильные действия, а не прошлые заслуги. Вопрос стоит именно так: на чем ты делаешь упор, на правильных действиях или же на заслугах? Одними заслугами не проживешь, потому что если ты неправильно делаешь дело, неправильно решаешь вопросы, то, каковы бы ни были твои заслуги, народ тебе не простит. Поэтому нам лучше всего не ссылаться на заслуги, не превращаться в чиновников, не чваниться своим положением. Не следует заноситься, нужно быть скромным, встречаться с народом, встречаться с подчиненными, не строить из себя большого начальника, не жить прошлыми заслугами. Это особенно нужно иметь в виду старым кадровым работникам: новые кадровые работники не отягощены этим бременем, они в основном свободны от него. Они говорят: «То, что вы старые, еще не значит, что вы хорошие! Да, вы действительно несколько десятилетий делали революцию, но мы-то в то время, когда вы уже совершали революцию, еще и ходить не умели!». А поскольку опровергнуть это положение мы не можем, то получается, что над ними этот груз не довлеет.

Что касается новых кадровых работников, то мы должны быть с ними в равном положении. Во многом мы уступаем им. Если взять, к примеру, знания, то мы должны у них учиться. Только они, нынешнее поколение, могут, используя свои знания, воспитывать рабочий класс, воспитывать крестьянство. Какая интеллигенция есть у нас сейчас? Никакой. В сегодняшних университетах около 80 процентов детей помещиков, кулаков и капиталистов. Что касается средней школы, то, по статистическим данным провинции Цзянсу, в средних школах высшей ступени 60 процентов учащихся составляют дети помещиков, кулаков и капиталистов, а в средних школах первой ступени дети помещиков, кулаков и капиталистов составляют 40 процентов всех учащихся. И только в начальной школе картина обратная: дети помещиков, кулаков и капиталистов составляют здесь процентов 20–30, а дети рабочих и крестьян — 70–80 процентов. И такое положение будет существовать еще очень долго, может быть, пройдет лет 40 или 20, прежде чем оно изменится. Так что нынешняя интеллигенция — это буржуазная интеллигенция. Поэтому мы должны терпеливо завоевывать ее. С одной стороны, убеждать ее, добиваясь ее прогресса, добиваясь, что бы она восприняла марксизм, то есть воспитывать ее. Чтобы стать учителем, интеллигенции тоже надо учиться. С другой стороны, мы должны учиться у нее, должны учиться у нынешней буржуазной интеллигенции, потому что, кроме нее, другой интеллигенции у нас нет.

Пролетариату необходима своя интеллигенция. Нашим государством руководит пролетариат, только у него есть будущее, а все остальные классы — переходные к нему. Взять, к примеру, крестьян. В будущем они превратятся в сельскохозяйственных рабочих, кооперативы по прошествии нескольких десятилетий превратятся в госхозы, а члены кооперативов — в сельскохозяйственных рабочих. Капиталисты сейчас претерпевают изменения, и по истечении нескольких лет они превратятся в рабочих. Все общество будет состоять из рабочих, следовательно, только у рабочих есть будущее, а все остальные — это переходные классы.

У пролетариата должна быть своя интеллигенция, которая будет служить ему всей душой и всем сердцем, а не вполовину души и вполовину сердца. По приблизительным оценкам, после завершения трех пятилеток мы сможем добиться того, что интеллигенция, вступившая в партию или беспартийная, воспринявшая марксистское мировоззрение и приблизившаяся к рабочим и крестьянам, составляющая от сегодняшних 5 миллионов 10 с небольшим, 15 или 17 процентов, составит одну треть. (Часть вступивших в партию не следует считать состоящими в ее рядах, ибо вступление в партию отнюдь не равноценно полному восприятию марксистского мировоззрения, в то время как часть не вступивших в партию принимает марксистский взгляд на вещи, — в прошлом таким человеком был, например, Лу Синь. Кто лучше: Лу Синь или Чэнь Ду-сю? Или Чжан Го-тао? Или Гао Ган? По-моему, Лу Синь лучше, хотя он беспартийный, а другие из перечисленных здесь — члены партии. Если говорить об отдельных личностях, то вступившие в партию необязательно лучше беспартийных; часть беспартийных лучше членов партии.) А остальные две трети за эти десять с лишним лет могут претерпеть изменения и могут начать отдавать народу немногим больше, чем половину души и половину сердца, — окажем, семь частей против трех, хвост у них станет покороче, и будет заметен некоторый прогресс. Мы должны бороться за такое будущее. Поскольку я выступаю по вопросам идеологии, то я увязал их с вопросом об интеллигенции.

Многочисленных вопросов, связанных с кооперированием, я касаться не буду. Кооперирование — дело хорошее, у него определенно есть преимущества, это несомненно, ибо доказано многими нашими кооперативами. Однако поскольку у части товарищей все еще есть сомнения и вопросы, поскольку есть возражения у беспартийных деятелей, то эту проблему нужно им разъяснить.