Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

1959

Париж, 12 января 1959

Любезный Илья Григорьевич — надеюсь Вы здоровы. Вы и Ваша семья. Я позволяю себе Вам написать. Вы мне однажды сказали и даже послали снимок картины «автопортрет» мой находящийся в Вашей коллекции. Директора музеев Гамбурга, Мюнхена и «Musee des arts decoratif's» (в Pavilion Marsak в Лувре), которые устраивают мои выставки, ищут мои старые картины для этих выставок. Эти выставки устраиваются под эгидой «Unesco» вероятно, в связи с моим возрастом и 50-летием работы с 1908. Я Вас хотел бы просить, если можете одолжить Вашу картину для этих выставок или хотя бы для Paris. Если Вы согласитесь — директора Вам пришлют официальное письмо и все гарантии. Я кстати сам тоже буду рад его (портрет) увидеть, чтобы решить его дату (до 1911 или после 1914)… Между прочим, один московский частный коллекционер[684] получил разрешение послать и выставить свою коллекцию моих вещей на этих выставках. Думаю, что и Вы получите. Арагон и посольство в Париже просили в Москве послать к этим упомянутым выставкам мои старые картины, находящиеся в музеях Москвы и Ленинграда. Пока еще нет ответа.

В ожидании Вашего ответа остаюсь с искренним приветом

P.S. Ваша картина[685] была б интересно выставить <так! — Б.Ф.> ибо я еще редко писал их. Кстати, если Вы можете попросить кого следует, чтоб одолжили мои картины для выставок, — я был бы очень благодарен. Но мало времени осталось. Сведения нужны для каталогов, где будут воспроизводиться все выставленные картины.

Впервые — Диаспора. Вып. III. Париж-СПб., 2002. С.425–426. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1. Ед.хр.1. Л.73.

Киев, 20.2.1959

Дорогой Илья Григорьевич, из-за плохой информации со мной постоянно происходят удивительные приключения. Так, например, сидя у Вас за столом не так давно, я даже не подозревал, что Вы именинник, и, видимо, был единственным из присутствовавших, кто не приветствовал Вас по сему поводу.

Но я тогда не знал и кое-что поважнее: я еще не читал Ваших «Французских тетрадей»! Теперь я прочел эту прекрасную книгу и мне захотелось сказать Вам несколько слов горячей благодарности.

Не могу постигнуть — каким образом на такой маленькой планете, как наша, могут одновременно и рядом уживаться столь различные явления, как, например, сочинения Софронова[686] и книги Эренбурга!

Приветствую Вас и еще раз благодарю за книгу, очень похожую на подвиг.

Жена присоединяется, и мы вдвоем приветствуем Любовь Михайловну.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1451. Л.8.

<Париж,> март 1959

Спасибо, любезный Эренбург, за Ваш ответ быстрый. Я конечно хотел бы чтоб Ваш (мой) автопортрет был бы на выставках, я написал об этом Françous Mathey (conservateur de Musée des Arts Decoratifs Paris[687]). М. б. Вы напишете Direktor der Hamburgen Kunsthalle — Prof. Dr. Alfred Hentzen[688] и он Вам ответит о формальностях. Вот из Москвы лично привез м<есье> Костаки свою коллекцию моих вещей немного с опазданием <так!> чтоб быть в каталоге Гамбурга но будут в каталоге Мюнхена и в Париже. Заодно попросите каталог у Dr. Hentzen’a, м. б. сумеете лично подъехать туда.

Кстати будто мне сказали здесь что из Москвы думают все же одолжить, послать мои старые вещи находящ<иеся> (в резервах) Третьяков<ской> галереи в Москве, в Ленинграде в том числе кое что из стенной живописи бывш<его> евр<ейского> театра[689].

Тогда можно и Ваш портрет приложить… Еще раз спасибо за Ваше внимание.

С сердечным приветом

Впервые — Диаспора. Вып. III. Париж-СПб., 2002. С.426–427. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1. Ед.хр.1. Л.75.

<Москва,> 14 марта 1959

Уважаемый Илья Григорьевич!

Вы меня не знаете, но, может быть, если пороетесь в памяти, вспомните Ваши переговоры в конце 1935 и начале 1936 г. с В.Э.Мейерхольдом об инсценировке для Гостима[690] переведенного Вами, популярного тогда французского романа о Китае[691] и тощего молодого человека, с которым однажды Вас познакомил В.Э. на предмет литературного сотрудничества с Вами в работе над инсценировкой. В начале 1936 г. французский писатель приезжал в Москву и как-то обедал у В.Э. (это было 5 марта) и прямо с обеда этот писатель вместе со своим спутником, тогда еще совсем молодым, а ныне маститым историком кино Жоржем Садулем[692], поехал на Курский вокзал — он ехал в Крым к Горькому… Может быть, именно тогда В.Э. меня познакомил с Вами, а может быть, это было раньше на репетициях «33 обмороков»[693] — точно не помню, но хорошо помню, как захватывающе интересно фантазировал тогда В.Э. о том, как на сцене может быть решен литературный прием «внутреннего монолога». Еще помню, как знакомя тощего молодого человека, бывшего тогда чем-то вроде литературного адъютанта В.Э. — с французским писателем и его спутником, он шепнул ему: «Это брат того[694] Садуля!». Для юноши двадцатых годов имя того Садуля[695], которого сейчас почти никто не помнит, звучало достаточно громко и красноречиво… Еще помнится, что при этой встрече был Борис Леонидович <Пастернак> с женой… С тех пор утекли океаны воды: давно уже нет с нами В.Э., Вы написали много прекрасных книг, французский романист из левого писателя превратился в правого политического деятеля, а тощий молодой человек (это, как Вы догадываетесь, — я) сочинил и поставил несколько пьес (может быть, Вы слышали названье одной из них — комедии в стихах «Давным-давно» — она не сходит с репертуара более 15 лет) и побывал главным режиссером одного из самых фантастических театров на свете[696]…

Кроме того (нужно ли это говорить?), я Ваш старый и внимательный читатель, хранящий в своей библиотеке более двух десятков Ваших книг, в том числе почти все сборники стихов и уже редкую ныне «Портреты русских поэтов» (берлинское издание), которая, помимо прочего, дорога мне еще тем, что это подарок М.М.Литвинова[697], заметившего, с какой жадностью я ухватился за нее, роясь среди его библиотеки, еще когда он жил на Гранатном…

После многих приключений моей жизни, я продолжаю писать пьесы. Предпоследнюю — «Ночное небо» — сейчас репетирует ленинградский Театр Комедии Н.Акимова, а «Давным-давно» еще можно встретить на афише Центр. Театра Сов. Армии.

Но последние годы я стал одержим желанием написать большую книгу о Всеволоде Эмильевиче. Мне посчастливилось сохранить все мои записи 30-х годов о нем, его письма и записки, и я знаю, что в один прекрасный день я брошу все остальное, и сяду за эту работу.

Данная рукопись «Из воспоминаний» — это своего рода эскиз мемуарной части этой книги.

Как это ни странно, два года назад изд<ательст>во «Искусство» приняло ее, подписав со мной договор, но до сих пор держит ее в резерве, изредка посылая на рецензии. Впрочем, совсем уж недавно мне было снова обещано напечатать ее в альманахе «Театральная Москва» (после хвалебного отзыва И.В.Ильинского[698]). Ну, поживем — увидим…

Вы когда-то написали о В.Э. замечательную страничку в «Книге для взрослых». Я хорошо знаю, что В.Э. считал Вас своим другом. Мне известно от Маши (внучки В.Э.)[699] о Вашем участии в реабилитации его имени. Все это, как мне кажется, дает мне право просить Вас прочитать мою работу, а если она, может быть, подтолкнет Вас записать хотя-бы несколько страничек Ваших воспоминаний о В.Э. — то уже это одно оправдает мою навязчивость…

Кроме данной работы я написал еще несколько глав будущей книги о В.Э., являющихся развитием некоторых наблюдений, о которых я говорю и в этом небольшом очерке.

Необходимо, чтобы все знавшие хорошо В.Э. записали все, что они помнят о нем. Вот умер М.Ф.Гнесин[700], любивший и знавший В.Э. и замечательно о нем рассказывавший, и не оставил своих воспоминаний, и я не могу простить, что мало дергал его за рукав и уговаривал их написать…

Впервые. Подлинник — собрание составителя. Александр Константинович Гладков (1912–1976) — драматург, мемуарист (автор воспоминаний о Мейерхольде, Пастернаке, ИЭ).

Москва, 6 мая 1959

Дорогой Илья Григорьевич.

Эти дни я — не впервые за последнее время — думаю о Вас с благодарностью. Я прочитал начало Вашей статьи «Перечитывая Чехова» в «Новом мире»[701]. Почему с благодарностью? Ведь все приведенные в ней факты мне были известны и ранее. Дело, оказывается, не в фактах и не в искусном или даже мудром подборе их — дело, оказывается, в авторе, в Вас, в Вашей ненависти ко всякого рода подделкам, в Вашей непримиримости к пошлости и глупости вселенской, в Вашей фразе просветителя, во всей Вашей направленности великого бойца за социалистическую культуру без кавычек и советскую мораль без кавычек.

Лично для меня последние работы, включая «Французские тетради», индийские и японские впечатления[702] и эту, последнюю, имеют особенное значение: они поддерживают во мне уверенность, что то, что я теперь делаю, — правильно.

Крепко жму Вашу руку. Передайте дружеский привет Любови Михайловне.

(Я лежу в больнице. Меня здесь исследуют.)

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1639. Л.3.

<Рим,>14.6.<19>59

Дорогой друг, я пользуюсь тем, что в СССР поехал мой дорогой друг Бруно Пайлини с женой, которая является большой киноактрисой (ее зовут Мерль Оберон Пайлини), чтобы передать свои дружеские чувства. Г-н Пайлини интересуется Советским Союзом и Мексикой.

У него хорошая коллекция старой и современной живописи. Если Вы захотите встретиться с ним и указать ему молодых художников, я буду Вам очень благодарен за это. Надеюсь, что Вы и Ваша жена здоровы и, надеюсь, как можно скорее повидать Вас.

Ваш верный друг Ренато Гуттузо.

Впервые. Подлинник — ГМИИ. Ф.41. Оп.1. Ед.хр.11.

Ереван, 23 сентября 1959

Дорогой Илья Григорьевич!

Спасибо за Ваше письмо, которое получил сейчас же после Вашего прибытия в Москву. Но Вы ничего не пишете как летели до Москвы.

Десять дней Вашего пребывания с Любовь Михайловной у ног Библейского Арарата в Ереване быстро прошли[703]. Все же при очень внимательном отношении местного правительства мне удалось Вас познакомить с древними памятниками и с древней землей, носящими на себе и следы времени и жестоких шагов истории.

Илья Григорьевич, я прекрасно представляю вопрос выставки[704] следующим образом:

Министерство культуры поручает Дирекции выставок и панорам, специальная организация, которая занимается этим делом, собрав в Москве, как мы с Вами договаривались, от тридцати максимум до пятидесяти работ, которые находятся в Ереване у меня и в Государственной картинной галерее. Затем в Москве в Третьяковской галерее, в музее Восточных культур и в Бахрушинском музее и, наконец, в Ленинграде в музее Русской живописи.

Вот из этих мест может собрать в Москве Дирекция выставок и панорам, передать «Мезон де ла пансее»[705]. Мне кажется транспортировка туда и обратно, страховка, экспозиция, каталог с иллюстрациями, все это дело «Мезон де ла пансе». Хотя в эти дела я не вмешиваюсь, они могут договориться между собой, как им угодно. Я заинтересован в том, чтобы работы вернулись на свои места.

Между нами будь сказано, Париж — чудесный город, где очень хорошо знают цену деньгам.

Я так привык к тем дням, когда я Вас с Любовь Михайловной видел каждый день, что право стал скучать по Вам.

Все наши очень полюбили Вас, шлют Вам сердечнейший привет — привет с Любовь Михайловной.

Фотографы обещали подготовить снимки, которые немедленно вышлю Вам.

Впервые. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Oп.1. Д.1. Л.60. Ответ на письмо ИЭ от 16 сентября 1959 г. (см. П2, №432).

<Москва,> 19 X <19>59

Многоуважаемый Илья Григорьевич!

Ваше последнее «письмо в редакцию» «Литературной газеты»[706] побудило меня воспользоваться очень давним и, несомненно, забытым Вами случаем, когда я получил возможность познакомиться с Вами, чтобы позволить себе предложить Вашему вниманию только что вышедшую статью «Проблемы современного сравнительного литературоведения». Мне кажется, что кое-что в ней, а точнее говоря, — ее основная мысль может встретить Ваше сочувствие. Статья эта отражает то, что я в последнее время всячески стараюсь отстаивать в литературоведении.

Прошу вас прочесть эту статью в знак самого искреннего к Вам уважения и давнего и прочного.

P.S. прилагаю более раннюю статью «К вопросу о литературных связях» — того же направления. Может быть, найдете минуту просмотреть и ее.

Впервые. ФЭ. Ед.хр.1705. Л.1. Николай Иосифович Конрад (1891–1970) — академик-востоковед; ответ ИЭ на это письмо — см. П2, №433.

Москва, 25 ноября 1959

Дорогой Илья Григорьевич, когда приближаются круглые даты — а мне на днях стукнет 60! — начинаешь думать не столько о достигнутом, сколько об упущенном; мне подумалось о том, что, несмотря на наше сорокалетнее знакомство, Вы, верно, никогда не держали в руках ни одной моей книги стихов, хотя их вышло в моей жизни восемь и на днях будет сдана в набор еще одна, куда войдут стихи 1916–1959 годов. Мне захотелось сделать Вам очень скромный подарок — «Высокий берег»[707], куда вошла часть моих стихов о Париже. В новой книге парижский цикл будет полнее.

Когда мы познакомились? Я думаю, в Киеве в 1919 году — вспоминаю, что Вы зашли к Хазиным[708] утром; с Вами была рукопись перевода трагедии о каком-то короле (забыл, кто автор и какой король). Нас познакомил О.Э.Мандельштам, наш общий друг и посетитель кафе вблизи Думской площади; мне пришлось быть свидетелем и очень страшного эпизода в Доме печати, когда Вы уводили в сторону рассвирепевшего Блюмкина[709], собирающегося за что-то мстить бедному Мандельштаму…

Харьков. Узкий переулок около театра; кафе в этом Рымарском переулке — с пестрой публикой (какой-то тип рассказывает, что ему поручено вывезти через линию фронта дядю Троцкого в обмен на белого генерала). Интересные Ваши устные рассказы — многое из того, что после довелось прочитать в «Хулио Хуренито». А там — через несколько лет — Париж, Монпарнас, кафе «Дом», иногда Ротонда. Авеню Мэн[710]… Я пришел к Вам по какому-то делу, у Вас температура 38, но Вы не прекращаете работы над романом.

В Париже, действительно, легче встречаться людям, у которых есть общие интересы, чем в Москве. Видели ли Вы мои монографии 30-х гг., переводы со статьями «Эжен Потье[711]. Песни» и «Поэты парижских баррикад», о которых весьма лестно отзывался «Монд», писавший, что я открываю французам забытые ими ценности их революционной лирики? Так же лестно отзывался о моей работе Жан Фревиль[712] в «Юманите». К сожалению, я раздражал многих докторов наук тем, что «открыл» то, что надлежало открыть им; поэтому много лет не удается мне выпустить 3-е значительно дополненное издание «Поэтов парижских баррикад». Также отлеживаются дома в папке 5000 строк многократно мной переработанных переводов из Потье.

Я думаю, что Вы не знаете и моей брошюры «Забавляйтесь про себя», составленной из моих парижских писем, воспоминаний и др.? Таким образом, если бы дорогой председатель общества «СССР — Франция» захотел, чтобы я стал ближе к этому обществу, мне бы это могло быть приятным. Но, если бы Вы пожелали этого, осуществиться это могло бы позднее, когда я залечу сломанное мной при падении на улице плечо, что привело меня к Склифосовскому (сейчас я уже дома). Можно утешаться, что плечо левое, а не правое, хотя выяснилось с полной очевидностью, что и левая рука — не лишняя роскошь.

Я прошу передать привет Вашей жене, и да простит она, что забыл ее отчество; а художница Любовь Козинцева запомнилась прочно.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1413. Л.1. Александр Борисович Гатов (1899–1972) — поэт и переводчик с французского; эпизоды 1919-го и 1920-х гг., о которых он сообщает в письме, никак не противоречат мемуарам ЛГЖ, тогда еще не написанным.

<Москва,> 29 XII <19>59

Дорогие Любовь Михайловна и Илья Григорьевич, примите мои поздравления с Новым годом и самые лучшие пожелания.

Большое спасибо, Илья Григорьевич, за вашу прекрасную книгу стихов[713].

Пусть в наступающем году выйдет еще книга, в которую войдут и еще многие Ваши стихи, любимые мной.

Привет.

Полностью впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1883. Л.5.

<Киев, конец 1950-х>

Уважаемый Илья Григорьевич!

Я хотел бы видеть в Вас арбитра между мной и некоторыми кинорежиссерами киевской киностудии. Тоска ли это? Неореализм ли это? Пессимизм ли это? Повесть эта маленькая является началом моей будущей работы над пьесой или киносценарием. Конечно, будь у меня время и возможности, сделал бы я ее лучше.

Мог бы я еще прислать Вам что-либо другое, более прочное, более признанное и не такое растрепанное.

Но мне кажется тема эта очень важная и таит в себе большие потенциальные возможности. В старой статье своей писали Вы о ранах сердца, которые пострашнее городов, превращенных в щебень. О человеке большой верности и большой любви, о том, как медленно и трудно оттаивает он возле людей, но и люди оттаивают возле него, возле этой верности, и о том, что жизнь все-таки оказывается сильней всего, даже человеческого горя.

Думаю я писать свой киносценарий и пытался я рассказывать в своей повести. Мертвых помнить и живых любить — вот основная мысль. Я инженер. На сырце рыли мы котлованы под дома. Как-то я заметил, что один рабочий пользуется вместо подпорки каким-то странным предметом. Это была человеческая кость.

— А что же здесь такого, — удивился он, — их тут сколько угодно.

Оказывается, раньше там был лагерь наших военнопленных.

В журнале «Юность» лежит моя повесть «Практика» о криворожском руднике. Лежит она вроде бы в папке у Катаева, в редакции она понравилась, и если Катаев пропустит, у меня будут возможности пока почти полностью сосредоточиться на сценарии.

Просьба у меня к Вам есть, может, знаете Вы кого-нибудь из московских режиссеров, может, заинтересуются они этой темой. И потом, как Вы думаете, можно ли повесть эту предлагать какому-нибудь журналу в таком виде.

Мой адрес: г. Киев, п/о 37. Горенштейну Фридриху Наумовичу.

С уважением

Ф. Горенштейн.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.3510. Л.1–2. К письму приложена машинопись повести «Клавин город» (56 маш. стр.). Ф.Н.Горенштейн (1930–2002) — прозаик, драматург, киносценарист.