1966

471. Д.Ибаррури

Москва, 24 января 1966

Илье Эренбургу. Москва.

Позвольте мне поздравить Вас в день Вашего рождения и пожелать Вам прожить столько лет, сколько я сама себе желаю.

С сердечным приветом

Долорес Ибаррури.

Vale[1191].

В память об Испании прошу принять прилагаемую бутылку хереса и толику тепла.


Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1601. Л.4. Свое 75-летие ИЭ отмечал во Франции (он был там в январе-феврале 1966), не желая участвовать в официальных московских мероприятиях по случаю круглой даты.

472. М.С. и Л.Л.Сарьян

Ереван, 26.1.1966

В ДЕНЬ ВАШЕГО СЕМИДЕСЯТИПЯТИЛЕТИЯ ОТ ВСЕГО СЕРДЦА ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС ДОРОГОЙ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЖЕЛАЕМ ВАМ ДОЛГОЙ ЖИЗНИ НА РАДОСТЬ НАМ ВСЕМ ОБНИМАЕМ ВАС И ДОРОГУЮ ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНУ = ВАШИ ЛУСИК И МАРТИРОС САРЬЯНЫ


Впервые. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1 Д.1. Л.55. Лусик Лазаревна Сарьян (урожд. Агаян) — жена М.С.Сарьяна.

473. Д.Д.Шостакович

Москва, 27 I 1966

Дорогой Илья Григорьевич!

Горячо поздравляю Вас с 75-летием. Желаю Вам доброго здоровья, дальнейших больших творческих успехов. Крепко жму руку.

Ваш Д.Шостакович.


ФЭ. Ед.хр.2391. Л.7.

474. В.Г.Лидин

Москва, 27 января 1966

СТАРОМУ ДРУГУ ВМЕСТЕ С ПОЗДРАВЛЕНИЕМ ВЕТКУ ЛЮБВИ И ДУШЕВНОЙ ПРИВЯЗАННОСТИ = ЛИДИН


РГАЛИ. Ф.3102. Оп.1. Ед.хр.255. Л.9.

475. И.С.Исаков

<Москва,> 27.I.<19>66

Поздравляю Вас, дорогой Илья Григорьевич, не с 75-ю годами, а с тем, как много хорошего Вы успели сделать для людей.

Торопливость в «Воспоминаниях» («Годы и люди») — встревожена. Но теперь — Вы можете спокойно продолжать насаждение того замечательного сада, который столько раз пытались вырубать и выжигать.

Не выйдет! Пишите много и… много лет.

Будьте благополучны!

Ваш Исаков.


Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1626. Л.4.

476. В.Ф.Панова, Д.Я.Дар

Ленинград, 27 января 1966

ДОРОГОЙ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЗПТ К ХОРУ НЕЖНО ЛЮБЯЩИХ ВАС ХОТИМ И МЫ ПРИСОЕДИНИТЬ СВОЙ ГОЛОС И ЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ = ПАНОВА ДАР


ФЭ. Ед.хр.2017. Л.2.

477. А.И.Дейч

Москва, 27 января 1966

Дорогой Илья Григорьевич!

Знаю, что Вы не очень любите торжественные даты и юбилеи. Но это только повод, чтобы лишний раз выразить Вам чувство глубокой симпатии и восхищения Вашим мужественным и благородным талантом.

Много, много лет, когда я думаю о Вас, радуюсь, что Вы — мой большой и смелый современник.

Будьте здоровы!

Всегда Ваш

Ал.Дейч.


Впервые. Подлинник — собрание составителя.

478. И.М.Майский

<Москва,> 28. I <19>66

Если не ошибаюсь, дорогой Илья Григорьевич, где-то на днях Вам исполнилось 75 лет. Находясь в больнице, точной даты проверить не мог, помню лишь, что день рождения приходится примерно на неделю позже моего.

Шлю Вам искреннее поздравление — не с тем, конечно, что Вам стукнуло 75 лет (с чем тут поздравлять?), а с тем, что Вы дошли до этой знаменательной даты таким живым, активным и боевым человеком, несмотря на все трудноcти и испытания, которые выпали на Вашу долю.

Я рад, что 40 лет назад судьба впервые свела нас с Вами в редакционном помещении «Звезды»[1192], и что с тех пор наши пути часто перекрещивались, а наши отношения приняли дружеский характер.

Скажу прямо: Вы являетесь постоянным обитателем моего духовного мира, и я с величайшей симпатией слежу за всеми событиями Вашей жизни.

Позвольте однако именно сегодня со всей откровенностью сказать, что в последнее время тонус наших с Вами отношений меня не вполне удовлетворяет. Может быть, я ошибаюсь — и я хотел бы, чтоб это было так, — но мне кажется, что в последнее время Вы как-то стали терять интерес к сохранению тех отношений, которые установились между нами в течение десятилетий, и как-то отодвигаетесь от меня. Мне это очень жаль, ибо мы оба относимся к той чрезвычайно ограниченной категории людей, которых, несмотря на известные разногласия по отдельным вопросам, связывают тесные узы — не только узы принадлежности к одному поколению, но и общность многих взглядов на мир, на людей, на понятия и принципы, о чести и благочестии.

Не будем бояться слов, — мы оба с Вами старики: Вам 75, мне 82. И мне очень хотелось бы, чтобы наши отношения в те немногие годы, которые еще подарит нам судьба, были ясными, теплыми, дружественными, какими по сути дела они и должны быть.

Крепко жму Вашу руку, желаю Вам здоровья и надеюсь, что действительность быстро рассеет мои, возможно, несколько преувеличенные больничной обстановкой опасения.

Ваш И.Майский.


Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1627. Л.33. На бланке Больницы Академии наук СССР. ИЭ был в январе-феврале во Франции; его дружественный ответ Майскому см. П2, №572. Страницы из «Дневников» И.М.Майского, посвященные ИЭ, см.: ВЛ, 1990, №11–12. С.271–282.

479. З.Н. и В.П.Некрасовы

Киев, 29 января 1966

ЖЕЛАЕМ ВАМ ДОРОГОЙ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЕЩЕ СТОЛЬКО И ТАКОЙ ЖЕ БОДРОСТИ = НЕКРАСОВЫ


Впервые. Подлинник — собрание составителя. Зинаида Николаевна Некрасова (урожд. Мотовилова; 1879–1970) — врач, мать В.П.Некрасова.

480. Ф.М.Левин

Москва, 31.I.1966

Дорогой Илья Григорьевич!

От всей души поздравляю Вас с семидесятипятилетием, хочу сказать, что уважаю, люблю Вас, радуюсь тому, что Вы существуете. Мысль о том, что Вы есть на свете, внушает гордость за человечество, способное рождать таких людей. Вы украшаете собою нашу страну. Это не юбилейные слова, это то, что я думаю о Вас.

Будьте всегда здоровы и бодры, деятельны и энергичны. Желаю вам долгих, долгих лет.

Ваш Федор Левин.


Впервые. Подлинник — собрание составителя. Федор Маркович Левин (1901–1981) — критик.

481. Ф.Г.Раневская

<Москва, январь 1966>

Дорогой Илья Григорьевич,

Вам, самому любимому писателю со времен моей молодости, я всем сердцем хочу пожелать многого и только хорошего.

С восхищением и глубочайшим уважением

Ф.Раневская.


Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2037. Л.2. Фаина Григорьевна Раневская (1896–1984) — актриса театра и кино.

482. П.Пикассо

Мужен, 7 февраля 1966

Мой дорогой Илья,

я в отчаяньи, что меня не было в Мужене, чтобы принять тебя и г.Зорина[1193], которого мне горячо рекомендовали, потому что я выздоравливал. Я пробуду еще некоторое время в горах на отдыхе. Я думаю вернуться во вторник в Мужен и мне очень хотелось бы увидеть тебя до твоего отъезда и объяснить тебе не письменно, а устно, насколько неверны причины, придуманные журналистами, упрекавшими меня в недружественном отношении к советскому строю[1194].

Преданный тебе твой старый друг

Пикассо.


Впервые — Б.Я.Фрезинский. Илья Эренбург и Пабло Пикассо // Памятники культуры. Новые открытия. 1996. М., 1998. С.84. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1. Д.1. Л.41.

483. П.Г.Григоренко

Москва, 26 февраля 1966

Дорогой Илья Григорьевич!

1. Очень прошу простить меня за то, что я всё же воспользовался Вашим согласием принять мое письмо и посылаю его Вам. Поверьте, что только крайние обстоятельства (два года безрезультатной борьбы с произволом) вынудили меня на то, чтобы отнимать у Вас дорогое время и силы на мои личные дела.

2. Во время нашей встречи мне не удалось дать содержательный ответ на Ваш вопрос. Но это не потому, что нет или что я не вижу фактов, свидетельствующих об усилении угрозы возрождения сталинизма. Просто я не был подготовлен к ответу на такой вопрос в обстановке для меня необычной (первый в моей жизни разговор с великим писателем).

Я, конечно, и не помышляю о том, чтобы еще раз оторвать у Вас драгоценные минуты, но если бы вторая встреча состоялась, я сумел бы ответить на этот вопрос.

Желаю Вам, дорогой Илья Григорьевич, здоровья и многих лет творческой жизни.

С глубочайшим уважением

П.Григоренко.

Писателю Эренбургу И.Г.

Илья Григорьевич!

К Вам обращается бывший военнослужащий генерал-майор Григоренко Петр Григорьевич.

В начале февраля 1964 года я был арестован органами КГБ, предъявившими мне обвинение по ст.70 УК РСФСР (антисоветская пропаганда). В ходе следствия меня направили на психиатрическую экспертизу, хотя я и протестовал против этого, считая обвинения необоснованными.

Экспертиза пришла к заключению, что действия, послужившие поводом для ареста, совершены мною в состоянии психической невменяемости. Военная Коллегия Верх<овного> суда СССР, рассматривавшая это заключение в закрытом заседании 17 июля 1964 года признала меня (по психическому состоянию) неответственным за содеянное и, прекратив уголовное дело, направила на принудительное лечение. Ни я, ни мой представитель на заседание допущены не были, хотя по закону обязательно то или другое.

Если придерживаться закона, то после того, как названное определение Военной Коллегии вошло в силу, уже никто не мог применить ко мне никаких репрессий за совершенное. Из армии меня имели право уволить, после этого, только «по болезни», с выплатой положенного выходного пособия и производством расчетов по день увольнения. С этого же дня надлежало выплачивать мне заранее предусмотренную пенсию.

Так положено по закону. И так фактически обстоит со всеми военнослужащими, совершившими преступления (до убийства включительно) в состоянии психической невменяемости. Это мне сказал Главный Психиатр Вооруженных сил генерал-майор медицинской службы Тимофеев Н.Н. Это же подтверждает пример двух бывших военнослужащих, находившихся вместе со мной на принудительном лечении: инженер-подполковник Шевченко Н.И. и подполковник Бурковский Н.С. Оба они совершили тягчайшие преступления (убийство), но были уволены в соответствии с законом — «по болезни» — и получили пенсии по закону о пенсионном обеспечении военнослужащих.

Со мной все произошло иначе. Еще в больнице до меня дошли слухи, что Совет Министров разжаловал меня в рядовые за те действия, кои я совершил, по определению суда, в состоянии психической невменяемости. Эти слухи в официальном порядке не подтверждены и до сих пор. Но я реально ощущаю на себе следующее:

1. На службе меня не восстановили и жалование, следовательно, не выплачивают;

2. Увольнение из армии не оформлено — не выдано никаких документов о моей службе в армии, не выплачено выходное пособие и не произведены расчеты по день увольнения;

3. Законом предусмотренная пенсия не назначена;

4. Незаконно конфискована часть моих личных вещей.

Будучи выписан из больницы (22.4.65 г.) с инвалидностью II-й группы (со специальной отметкой — «работать не может»), но без пенсии, на попечение жены, которая получает по инвалидности пенсию шестнадцать рублей, я оказался в тяжелейшем положении. Чтобы получить возможность заработать на кусок хлеба, я стал добиваться отмены инвалидности. Но когда этого достиг, оказалось, что без документов об увольнении из армии я не могу поступить на работу. И вот я, ученый — специалист в области военного искусства и общей теории кибернетики, — ииженер-строитель, паровозный слесарь и машинист, оказался пригодным только для тяжелого неквалифицированного труда, да и то временного характера. До сегодняшнего дня я работаю грузчиком в овощном магазине. И никакого просвета не видно. Все жалобы жены остаются без ответа. Когда же попытался писать я, мне пригрозили высылкой из Москвы или заключением в психиатричку, если я не прекращу жаловаться.

Это все и заставило меня обратиться к Вам, выдающемуся писателю-гуманисту нашего времени, человеку большой души с просьбой поднять свой голос протеста против творимого со мной произвола.

П.Григоренко.


Впервые. Подлинник — собрание составителя. Петр Григорьевич Григоренко (1907–1987) — правозащитник, диссидент.

2 марта 1966 г. генерал Григоренко писал секретарю Эренбурга Н.И.Столяровой: «Уважаемая Наталия Ивановна! признаться, меня встревожило Ваше сообщение по телефону о том, что И.Г. думает, как мне помочь. Поверьте, я не хотел сильно затруднять его. Дело в том, что у меня есть надежда, что творимые в отношении меня беззакония лишь прикрываются именем правительства, а исходят из околоправительственных сфер, которые в интересах самосохранения не пропускают к членам правительства ни одного моего письма. Но коль скоро дело обстоит так, любое письмо, хотя бы с самым коротким сообщением об этих беззакониях, если оно попадет в правительство, сыграет решающую роль в моем деле. Я полагаю, что письмо Ильи Григорьевича, адресованное тов. Косыгину или любому другому члену Президиума ЦК, задержать не осмелятся и оно дойдет до адресата… Ну, а насчет результата — пусть это ни Вас, ни Илью Григорьевича не беспокоит. Если беззакония исходят не от правительства, они будут немедленно отменены. А если от него? Вот тогда и будем думать, что же делать дальше…». К этому письму был приложен проект письма ИЭ с запросом о судьбе генерала Григоренко.

484. Г. Берлеви

Париж, 22 марта 1966

Дорогой господин,

Я был приятно удивлен и взволнован, прочитав в еврейской газете, выходящей на идиш, «Arbeiter Wort» перевод Вашего «Ответа Маргарите Алигер»[1195]. Если это не подделка (пожалуй, наше время побило все рекорды по количеству фальшивок), если в самом деле Вы автор «Ответа», то я очень рад за Вас, примите мои поздравления!

В нашу последнюю встречу в Париже я уже говорил Вам о тех ностальгических чувствах, которые я испытываю к «героической» берлинской эпохе двадцатых годов и в особенности к некоторым друзьям — товарищам по оружию, вместе с которыми я имел честь сражаться за обновление искусства. Одним из моих друзей был Лисицкий[1196], и так как вы оба участвовали во многих акциях нашего движения (сегодня они стали легендой: «Вещь», «А все-таки она вертится»[1197] и др), то частично моя ностальгия относится и к Вам. Лисицкий и Эренбург — символы революции в искусстве и литературе, по крайней мере, для меня. Представляю, с какой иронической усмешкой Вы читаете эти строки… Но я не могу удержаться и промолчать о своих ностальгических чувствах и надеюсь, что в глубине души Вы их разделяете.

Недавно я специально ездил на поезде в Голландию, в Эйндховен, чтобы попасть на вернисаж Лисицкого[1198]. После выставки я задумался о разных вещах, и в памяти опять всплыло Ваше имя.

Посылаю Вам превосходный каталог этой выставки, среди прочего там есть и моя заметка[1199], надеюсь, она Вас заинтересует. В ней я делаю упор на внутреннем драматизме еврейской души у всех евреев, без исключения. Я был бы рад узнать Ваше мнение на сей счет.

Пользуюсь случаем, чтобы послать Вам также статейку о себе, напечатанную в «Комба».

Сейчас я дописываю книгу о механистичности фактуры, она выйдет на четырех языках, включая русский, в берлинском «Gerhardt-Verlag». Это авангардистское издательство выпускало Макса Эрнста, Генри Миллера[1200], а совсем недавно у них вышел великолепный Бёрдсли[1201]. Потом я примусь за эссе о конструктивизме, которое мне заказал дармштадтский Bauhaus-Archiv.

В связи с этим заказом я хотел бы с исследовательскими целями приехать в СССР (на два-три месяца), чтобы собрать обширный исторический материал о русском конструктивизме и супрематизме. Меня особенно интересует творчество Татлина, Родченко и Малевича[1202]. Чтобы эти планы осуществились наилучшим образом, как в интересах искусства вообще, так и русского искусства в частности, Ваша поддержка оказалась бы очень ценной для меня, и я был бы Вам за нее весьма признателен.

Я буду благодарен Вам за любые предложения по этому поводу.

Жду Вашего ответа, дорогой господин, и прошу принять заверение в моей преданности, а также передать госпоже Эренбург мое глубочайшее почтение.

Генрик Берлеви.

P.S. Я буду счастлив, если Вы согласитесь прислать мне одно или несколько Ваших произведений с автографом. Я бережно сохраню их в моем архиве.


Впервые. Перевод М.Сальман. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1279. Л.1. Г.Берлеви (1894–1967) — художник, родом из Варшавы, работал в Германии и Франции.

485. К.Г.Паустовский

Н.Ореанда, 14/IV <19>66

Дорогой Илья Григорьевич, — спасибо за вырезку из «Monde». Не мог вовремя поблагодарить Вас, настолько ослаб от болезни, что почерк мой превратился в некие дурацкие иероглифы и я сам не мог себя прочесть. Сейчас стало лучше, но все же я болен. Крым (весенний) для астмы и сердца — место коварное. Как Любовь Михайловна и как Вы? Сейчас, когда в Вашем доме появился Виктор Абрамович[1203], стало спокойнее на душе. Это — обаятельный человек и талантливый врач. Через месяц, если выкарабкаюсь из своего «задуха», — вернусь в Москву.

Живем в Нижней Ореанде, — здесь очень пустынно, и мы окружены только сотнями воробьев — чудный народ! Цветут анемоны. С моря наносит туманы. С севера наносит муру, как обычно[1204]. Здесь Мариэтта Шагинян, чегой-то она пишет — не то о забытых композиторах, не то по теории гальванопластики. Кипит!

Не болейте: помните гимназический лозунг: «Плюнь на все и заботься о своем здоровье».

Когда же мы увидимся?? Обнимаю. Вам и Любови Михайловне привет.

Ваш всей душой

К.Паустовский.


Впервые. Подлинник — собрание составителя.

486. В.Т.Шаламов

Москва, 28 апреля 1966

Илья Григорьевич!

От всей души благодарю Вас за выступление в библиотеке 9 апреля[1205]. Только сегодня мне удалось просмотреть запись Ваших ответов на вопросы (а о самом вечере я и не знал).

Я совершенно согласен с главной мыслью — о необходимости реабилитации совести, о нравственных требованиях, которые предъявляет к человеку подлинное искусство. Ответ — в искусстве, а не в спутниках, не в лунах. Полеты в космос не сделают человека ни хуже, ни лучше, ибо по Вольтеру: «Геометрия оставляет разум таким же, каким она его находит».

Верно и то, что не в Сталине дело. Сталин даже не символ. Дело гораздо, гораздо серьезней, как ни кровавы тени тридцать седьмого года. Вы отвели «неограниченное количество часов» для человека, который может ответить на этот вопрос. Ответ существует, только он ищется десятилетиями, а выговаривается годами.

О письме, адресованном Вам[1206]. Эрнст Генри — не из тех людей, которые имели бы право делать Вам замечания, наскоро сколачивая себе «прогрессивный» капитал. Я отказался читать эту рукопись именно по этой причине.

Очень, очень рад, что Вы без обиняков заговорили об отношении к Вашей книге в «Новом мире»[1207]. Это — журнал конъюнктурный, фальшивый, враждебно относящийся к интеллигенции[1208]. Хрущева они чернят с 18 октября 1964 г., начиная с очерка Троепольского о репах и кончая последними стихами Твардовского о деревне[1209].

Рад, что восстановлена глава о Фадееве, зачеркнутая Твардовским. Рад, что воскресло имя Бухарина. Рад, что Вы расширите Тынянова, что Вам обещают 8 и 9 том собрания сочинений[1210].

О молодежи. Это очень важно, это страшная вещь: о сорока библейских годах, о погибших поколениях, отравленных этим ядом. Мне скоро шестьдесят лет, и я хотел жить лучше других. Я отвечаю на вопрос о молодежи иначе, чем Вы, но хотел бы жить Вашей верой!

М.б., Вы и правы.

Желаю Вам здоровья, сил духовных и физических, необходимых в Вашей огромной работе, за которой я много-много лет слежу с самым теплым чувством.

Ваш В.Шаламов.


Впервые — Нам надо реабилитировать совесть. Диалог 1966: Илья Эренбург — Варлам Шаламов. Публикация, статья и комментарий Б.Фрезинского // Советская культура, 26 января 1991. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2366. Л.2. Прозаик и поэт Варлам Тихонович Шаламов (1907–1982) познакомился с ИЭ лично, видимо, 13 мая 1965 г. на вечере Мандельштама в МГУ, где он выступал, а ИЭ председательствовал.

487. Г.О.Казакевич

<Москва,> 12 мая <19>66

Дорогой Илья Григорьевич!

Я обращаюсь к Вам за советом, как к единственной и высшей инстанции. Ваш совет, если Вы захотите мне его дать, будет для меня окончательным, и я поступлю так, как Вы скажете.

Сомнение же у меня такое: следует ли в книгу «Дневниковые записи» Эммануила Генриховича включить такую запись:

20.8.61

Был у меня сегодня виленский еврейский поэт Ошерович[1211]. Читал мне свои поэмы, одна — о Спартаке, другая — об исходе из Египта, третья — о Хиросиме. Написано с умением, местами талантливо и умно. Единственная беда: никому не нужно. Писать на живом, полном жизни языке, на котором говорят и производят материальные ценности люди — рабочие и крестьяне — писать на таком языке можно лучше или хуже; писать же на умирающем или уже умершем языке после той трагедии, которую народ и язык пережили, можно только гениально, иначе это никому не нужно. Но! Диалектика! Писать гениально можно только на полном жизни, живом, развивающемся языке. Когда литература становится личным делом 50-ти или 500 человек, она теряет основную свою функцию — перестает быть средством общения и средством совершенствования общества. Потеряв это качество, она перестает быть литературой. В большом огромном хозяйстве — Спартак тоже вещь. В крошечном мирке, где все дела, кроме стихописания, делаются на других языках — Спартак nonsense. И все-таки, хотя тебе смешно и грустно, но при этом ты немножко гордишься человеком. «Что тебе Спартак?» — думал я с таким же удивлением, как некогда Гамлет думал: «Что ему Гекуба? Что она — ему?»

То мне кажется, что из-за сиюминутных соображений не нужно включать эту запись, иногда же кажется, что застрочный смысл важнее. Или, может быть, опустить какие-то слова из записи, как, напр., «смешно», «немножко», «уже умершем».

Сделайте милость, простите меня за это обращение.

Дай Вам бог сил и здоровья.

Галина Осиповна Казакевич.


Впервые. Подлинник — собрание составителя. Г.О.Казакевич — вдова писателя Э.Г.Казакевича. Книга, куда вошли его «Дневниковые записи», вышла лишь в 1990 г. (Э.Казакевич. Слушая время. Составление Г.О.Казакевич. М., 1990); приводимая здесь запись от 20 августа 1961 г. в нее не вошла. 26 мая 1966 г. ИЭ ответил вдове Казакевича: «Я понимаю Ваше колебание. Действительно, это сжатая дневниковая заметка Эммануила Генриховича может в настоящее время прозвучать болезненно для писателей, пишущих на идиш. А этого он, конечно, не мог пожелать».

488. Е.Г.Полонская

Комарово, шестое августа 1966

Дорогой Илья!

Прости, что не сразу ответила на твое письмо[1212]. Уже месяц живу в Комарове. С каждым годом пути мои короче, и я даже не знаю, когда могу повидаться с тобой. Но в конце концов мы еще встретимся, убеждена в этом. Спасибо за то, что ты дал объявление в газету и даже поручил кому-то позаботиться[1213]. Я все же верю, что найду следы Таламини в Италии или Швейцарии, или Париже.

Мне казалось, что я уничтожила его письмо в один из страшных дней Сталинской эпохи… но неожиданно нашла его на днях в одном из старых ящиков в моей комнате, да еще вместе с другим трагическим извещением. Память о старых днях нахлынула, и стало невероятным, что его нет в живых. Вот я и написала тебе, а вдруг прошлое вернется, хоть и научена опытом. Прости, если затруднила тебя своим поручением!

Хотела бы, чтобы ты прочел мою избранную книжку стихотворений[1214]. В последние дни старые стихи возвращаются ко мне.

Слова, которые когда-то я писала,

Внезапно возвращаются ко мне.

Они теперь крылатей, чем бывало,

Звучат в невыносимой тишине.

Устами ссыльных и десятилетий

Они сегодня говорят со мной.

Я счастлива, что я жила на свете,

Нет, не напрасно прожит день земной!

Моих наставников благодарю я низко,

Но их уж нет, до них мне не достать…

Хочу я в прошлое послать записку,

Но лучше в будущее послать![1215]

С большим интересом читала твою статью в «Известиях» о Четырнадцатом июле[1216]. Меня твои строки взволновали, и мне кажется, что они должны действовать так же и на людей. Спасибо тебе.

Перед смертью Шуры[1217] я диктовала ему мои воспоминания о Париже, и он заставил меня написать и о театрах и о многом другом. Я читала эти страницы ленинградским друзьям. Им очень нравится и советуют напечатать в книге воспоминаний. Конечно, «муза цензуры» стоит на страже, и я не забываю о ней.

Очень хочу тебя видеть! Береги себя, дорогой. Привет Любови Михайловне.

Обнимаю.

Твоя Лиза.


Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2056. Л.36–37.

489. А.Л.Каплан

Ленинград, 29 августа <19>66.

Дорогой Илья Григорьевич!

У меня большой праздник, когда получил Ваше письмо. Спасибо. Я очень рад, что Вам понравились мои последние литографии — это обязывает меня еще усерднее трудиться. Я работаю и все время помню, что Ваше предисловие к каталогу выставки сыграло решающую роль в деле издания моих альбомов литографий. Недаром мои товарищи говорили мне, «что путевку в жизнь тебе дал Илья Эренбург». Огромное спасибо Вам.

Дорогой Илья Григорьевич!

Я хочу предложить Вам — «Обществу СССР-Франция» сто или двести моих литографий разных сюжетов для выставки в некоторых городах Франции (пейзажи Л<енингра>да, листы к произв<едениям> Ш<олом>-Ал<ейхема> и на мотивы песен и народных сказок (цветные литографии)).

Если Вы найдете мое предложение реальным, то я листы привезу в Москву.

Крепко обнимаю Вас и желаю Вам много здоровья и всего-всего доброго.

Искренний привет Любови Михайловне.

Ваш Каплан.


Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1651. Л.35–36.

490. А.С.Эфрон

<Таруса,> 1 октября 1966

Дорогой Илья Григорьевич! Посылаю Вам копию своего письма Елиисону[1218] по поводу того «монумента», с проектом которого приходил к Вам Арий Давыдович[1219].

Дело в том, что: на предполагаемом месте погребения мамы в 1960 г. Ася (Цветаева) поставила крест, к<отор>ый там и находится, и содержится в порядке мамиными (посмертными) друзьями из С<оюза> П<исателей> Татарии. И никто не давал права Литфонду, не спросясь нас, членов семьи, снимать этот крест, нами установленный, и заменять его иным памятником. Ведь это же безобразие: семидесятилетняя сестра мамы на первую свою пенсию ставит крест на елабужском кладбище, а потом кому-то не нравится, кто-то «принимает решение» и самовольничает. Мы с Асей не дружим, но тут я всецело на ее стороне.

Второе: разработать проект памятника и осуществить его Литфонд поручает… Елабужскому горсовету. Ну при чем тут елабужский горсовет? Ведь это же — от самой простой плиты до чего-то более сложного, специалисты должны обдумать и сделать. Точно нет у нас скульпторов или камнерезов, и точно Цветаева такая уж у нас у всех сирота, что кроме елабужских чиновников некому и позаботиться о ее надгробии!

Что же делает елабужский горсовет? Предлагает взять с заброшенной купеческой могилы подержанный купеческий монумент с колонками, почистить, изменить надпись и — готово, почтили; Литфонд соблазненный дешевизной, соглашается, утверждает; когда, узнав случайно об этом предприятии, «встреваю» я, Арий Давыдович (кстати, хороший он человек вообще-то!) спешит к Вам, чтобы заручиться Вашей поддержкой и — заручается; ведь Вы-то ничего, никакой подоплёки не знали[1220].

Честное слово, Илья Григорьевич, подобный «монумент» годится разве для какого-нибудь из (сомнительных!) героев Ваших «Тринадцати трубок», а с мамой так поступать нельзя — пусть все на свете кресты и памятники — пустая проформа, когда человека нет в живых; но и в проформе надо соблюдать приличие (хотя бы).

Одним словом, мы (семья) решили отказаться от литфондовско-елабужского варианта, о чем и ставлю Вас в известность — как друга и как члена цветаевской комиссии. Кстати, мы-то в Литфонде ничего для Елабуги и не просили; просили ссуду на реставрацию цветаевского домика в Тарусе; но об этом — ни слуху, ни духу, а домик растаскивают на дрова.

Я думаю, мы в дальнейшем сумеем устроить приличный и приличествующий памятник в Елабуге. Если сама не сдюжу (в смысле денег), то пройду с шапкой по кругу; не впервой. А пока и так хорошо.

Крепко обнимаю Вас и Любу. Я всегда вас помню, но никогда не дотягиваюсь; заедают меня обязательные второстепенности, а главное — недостает меня; нынешняя моя жизнь — Тришкин кафтан.

Ваша Аля.

P.S. Нашла свои детские, московские, тетради с протокольными, дотошными, детскими же записями — про Вас, Любу, Княжий двор…[1221]


Впервые. Подлинник — собрание составителя. Последнее письмо А.С.Эфрон к ИЭ; 3 сентября 1967 г. она писала близким: «Какая жалость, что ушел от нас Эренбург! С ним ушла из писательской среды соль — хорошей злости соль, высокой культуры соль, собственного мнения соль, быстрого действия соль — да разве перечислишь все крупинки этой соли?! А еще ушел человек нашего поколения. Вообще немыслимо себе представить жизнь… да почти что нашей планеты жизнь! — без этого едкого старика, оппонента, спорщика и борца, зачастую и защитника, всерьез, не на словах защитника многих близких нам правд против многих и многих кривд…» (А.Эфрон. А душа не тонет. Письма 1942–1975. М., 1996. С.314).

491. А.Мальро

Париж, 23 ноября 1966

Дорогой друг,

Вот официальные ответы, связанные с ружьем[1222]:

Вы могли бы его отдать в посольство Франции (которое доставило бы его запакованным) в адрес дирекции Музеев Франции, дворец Лувра.

Указанная дирекция передала бы его в Отель Инвалидов или, что было бы лучше, в Музей Охоты, который откроется в конце февраля в особняке Мансар в Марэ[1223], там уже есть одно ружье императора.

Мы, наверное, устроим на телевиденьи небольшую церемонию передачи орудия, когда Вы будете в Париже.

Если это Вас устроит…

Очень дружеский привет Любе и Вам.

Андре Мальро.


Впервые — Б.Фрезинский. Ружье Бонапарта // Всемирное слово, 2000, №13. С.81 Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1863. Л.3. На бланке министра культуры Франции. Андре Мальро (1901–1976) — французский писатель, министр культуры во время президентства де Голля, близкий друг ИЭ в 1930-х гг.

492. Н.Леже

<Париж,> 27 XII 1966

Дорогой товарищ Эренбург!

Выставка Пикассо в Москве на меня произвела очень большое впечатление. Выставка организована прекрасно. Вы много способствовали ее устройству, и я благодарна Вам за это. Вы знаете, как глубоко я люблю искусство, и я рада, что мои дорогие соотечественники, особенно молодежь, могут познакомиться с литографиями Пикассо.

Во время войны Вы были для меня примером того, как должен мыслить и действовать большой писатель и художник. Вы понимали партию и народ и боролись вместе с ними за великое дело. Теперь же некоторые Ваши высказывания меня удивляют и огорчают.

Однажды, еще при жизни Леже[1224], Вы мне сказали, что мои картины Вам не нравятся. Это мне совсем не причинило боли, так как я не была бы художницей, если бы я была удовлетворена своими картинами. Но мне больно, когда вспоминаю Ваши слова, сказанные в Париже, после того, как я подарила Советскому государству керамику Пикассо: «Вы дарите бриллианты свиньям». У меня в Советском Союзе большая родня, все скромные труженики, и эти слова меня оскорбили вдвойне. О выставке Ф.Леже в Москве[1225] Вы высказались, что она была сделана плохо, и представляла из себя пустое дело. Я знаю, что Вы любите искусство и в частности творчество Пикассо и Леже. И я не представляю, как можно, любя Леже, очернять его выставку в Москве, выставку, на которую было положено столько сил и столько труда и которая имела такой успех. Мне очень неприятно иметь разногласия с такими людьми, как Вы. Сейчас, как никогда, мы, люди искусства, должны быть сплоченными.

Я приехала в Москву на несколько дней, остановилась в гостинице «Минск». Надеюсь, что Люба чувствует себя лучше[1226]. Посылаю Вам платок — репродукцию Ф.Леже, которую издал музей[1227]. Надеюсь, что Любе доставит удовольствие.

Ваша Надя Леже.

P.S. Может быть, что письмо Вам будет неприятно, но я же повторяю только Ваши слова, которые, по-моему, противоречат Вашим делам. Быть может, Вы сказали их будучи в плохом настроении и не желая меня огорчать.

Желаю Вам счастливого нового года, здоровья.

Н.Л.


Впервые. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1. Д.1. Л.31. Художница Надежда Петровна Леже (урожд. Ходосевич; 1904–1982), родилась в белорусской крестьянской семье, в 1922 г. уехала в Польшу, откуда перебралась в Париж, где училась у Ф.Леже и сблизилась с ним, а в 1952 г. вышла за него замуж. Сразу после смерти Ф.Леже в 1955 г. организовала его музей и вышла замуж за его ученика Ж.Бокье. Убежденная сторонница коммунистических взглядов. В мемуарах ЛГЖ (27-я глава 1-й книги посвящена Ф.Леже) имя Н.Леже не упоминается, но с симпатией говорится о его первой жене Жанне.

493. В.Т.Шаламов

Москва, 28 XII <19>66

Дорогой Илья Григорьевич,

От всей души поздравляю Вас с новым годом, желаю здоровья, силы, долгих лет.

«ЛГЖ» вышли крайне своевременно. Измените Ваше решение — введите в «ЛГЖ» еще лет тридцать[1228] — скажем с 1953 по 1983 год. Это и есть мое новогоднее пожелание.

С любовью и уважением

В.Шаламов.


Впервые — Советская культура, 26 января 1991. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2366. Л.4.

Загрузка...