Ныне покойный хёбугё-но мия в близких отношениях был с дочерью Нобору-дайнагона[364]. Однажды делили они ложе не в обычном месте, а в комнате-нише, между спальней и наружной верандой. Потом ушел он, и долгое время они не встречались. И вот как-то говорит он: «То ложе, что я устроил в нише, на месте ли? Или его куда-нибудь передвинули?» А она в ответ:
Сикикахэдзу
Ариси нагара-ни
Кусамакура
Тири номи дзо виру
Харэфу хито нами
так она сложила, а он ей отвечает:
Кусамакура
Тири харахи ни ва
Карагоромо
Тамото ютака-ни
Тацу-во матэкаси
Она же:
Карагоромо
Тацу-во мацу ма-но
Ходо косо ва
Вага сикитаэ-но
Тири мо цуморамэ
Пока китайские одежды
Скроишь, в ожидании
Много времени [пройдет].
На ложе моем
Пыли будет все прибавляться —
так сложила. Затем он навестил ее, а вскоре сообщил: «Уезжаю на охоту в Удзи», и тогда она:
Микари суру
Курикомаяма-но
Сика ёри мо
Хитори нуру ми дзо
Вабисикарикэри
Даже больше, чем олень,
На которого ты охотишься
На горе Курикома,
Я, спящая в одиночестве,
Достойна жалости.