Юридические основания к суждению о силе доказательств и мысли из речей Председательствующего по уголовным делам

34. Причины и формы проявления лжесвидетельства

Интерес и сочувствие суть естественные указатели чувств между показывающим и стороной его допрашивающей. Но это указание, хотя и совершенно натуральное, не всегда бывает непогрешимо, потому что всем известные или открытые побуждения могут быть подавлены скрытыми более сильными побуждениями. Легко понять, что если от меня зависит выбор свидетелей, то я выберу их из моих друзей или, по крайней мере, из числа тех, которых я считаю нейтральными. Но это положение на деле оказывается часто ложным, потому что не всегда сторона может иметь свидетелей по своему выбору. Если бы был критерий, при помощи которого можно было удостовериться в расположении свидетеля к стороне, о которой ему приходится давать показание, то задача судьи была бы значительно облегчена: он знал бы с какой стороны ожидать обмана, и что нужно отнести к пристрастию благоприятному или враждебному. Но для признания, напр., дружбы недостаточно простого знакомства, хлебосольства, простого бывания друг у друга в гостях. Между простым знакомством и той крепкой связью, которая основывается на единстве интересов, на взаимной любви и уважении, есть бесчисленное множество оттенков, которые уловить ни законодатель, ни судья не в силах.

Живут иногда два лица в одном доме, даже общим хозяйством, встречаются ежедневно, а между тем сердцами они далеки друг от друга. А вражда это положительное столкновение лиц между собой, но всякая малейшая ссора, а тем более в давно минувшем прошедшем. Есть бескорыстные лжесвидетели -одни как бы по принципу не признают роли обвинителя, другие по нелюдимости, скрытности, халатности и т. п. Они слепы, глухи, беспамятны. И если покопаться в их душе, то окажется, что всему виной одна только ее дряблость.

Бывают обманы допускаемые или терпимые ввидах поддержания маленького общества против большого, корпорации, секты, партии, профессии.

Уклонение от справедливости может быть из вежливости или деликатности, что тоже есть благодеяние, но прилагаемое к менее важным интересам. Так бывает, если смягчают критический отзыв или преувеличивают похвалы с целью ободрить. Иногда честь предписывает лгать. Но это, все-таки, ведет к прикрытию пороков и дурных дел. Таким образом, здесь два различные интереса чести, действующие на человеческое сердце противоположно после того, как выходят из границ долга: стыд при сознании и стыд при обмане. Человек, увлекаемый этими силами, или сознается или солжет, смотря по тому, что ему в эту минуту покажется более важным интересом, смотря потому какая боязнь будет преобладать — боязнь прослыть виновным в той ошибке, о которой идет дело, или боязнь прослыть лжецом, если дело откроется. Есть один случай, когда уклонение от истины просто дозволяется. Если известный человек не имеет права на получение сведений, которые он требует, никто не обязан сообщать их ему. Обязанность человека по отношению к посторонним лицам ограничивается соображением о его обязанностях по отношению к самому себе. За этими исключениями, которые следует понимать скорее в ограничительном, нежели в распространительном смысле, правдивость строго обязательна.

Эти гуманные обманы всегда судятся снисходительно; и не только свидетели стараются ослабить показание, но и сами присяжные прибегают к двусмысленностям, уверткам и выходят из суда как бы с триумфом после сделанной заведомо лжи. Блакстон не побоялся дать действиям этого рода смягченного названия — милосердного клятвопреступления. Народная санкция бывает очень склонна к ослаблению суровости нравственной санкции, когда дело идет о законах, несогласных с общественным мнением, и о смягчении участи подсудимого, на которого смотрят как на жертву тирании и которого хотят спасти от слишком строгого наказания. Свидетели или скрывают истину отчасти или совсем ее маскируют.

Юм замечает, что человек вообще честнее в частной жизни, нежели в общественной, и совершит для интересов партии множество таких вещей, которых он не позволит себе для своих собственных интересов. Правда, честь служит могущественной уздой; но человек, уверенный в одобрении своей партии, во всем, что служит общему интересу, скоро научается пренебрегать порицаниями своих противников.

Умышленный обман, лжесвидетельство, по общему правилу, не предполагается. При обыкновенном порядке вещей человеку несвойственно предполагать, что свидетель говорит неправду сознательно или бессознательно, ибо говорить неправду вообще труднее и опаснее, чем показывать истину, и обыкновенно люди не ошибаются относительно личных своих наблюдений, сохраняют их в памяти и способны выразить их понятным для всех языком. Обычный порядок человеческого свидетельства — согласие в существе при разногласии в подробностях. Чистейшая ложь в свидетельских показаниях встречается реже, чем ложь, подбитая правдой. Есть ложь, не легко поддающаяся изобличению, а иногда совсем неуловимая. Ее легче чувствовать, чем выразить.

В больших центрах, где жизнь вообще достигает известной утонченности, и формы проявления лжесвидетельства более замысловаты изворотливы. В глухой провинции, среди простого народа, где дела бывают однообразны и несложны, и приемы изворотливости обвиняемого также немудрые и почти всегда одни и те же, как вытекающие из непосредственного чувства самообороны. Кроме того, борьба с правосудием исторически выработала в народе своего рода обычай, который передается по традиции. Можно также усматривать в этом влияние тех подпольных адвокатов, к которым обращаются за советом обвиняемые, и которые всегда готовы за вознаграждение выручить клиента из беды, пуская в ход заезженные, испытанные уже способы защиты через лжесвидетелей, иногда таинственных, если обстановка преступления исключает присутствие свидетелей, которые умудрились как-то налету через расстояние воспринять происходившее, так, напр., не только видеть, проходя по улице, через отворенную дверь, что делается в доме, но и слышать разговоры.

Всех лжесвидетелей можно разделить на три категорий: 1) или они показывают заведомо вымышленные факты, 2) или они искажают существующие, хорошо известные им факты, и 3) или они умышленно умалчивают о них. Мотивы для первых — какой-нибудь, хотя отдаленный интерес или побуждение в исходе дел, следовательно, в исключении истины, особые отношения к заинтересованным лицам — дружеские, родственные, любовные и другие близкие или обратные им враждебные отношения. Подкуп в буквальном или переносном смысле, т. е. ложь ради каких-либо для себя выгод иногда отрицательного свойства, напр., боязнь мести, опасение по легкомыслию запутаться в деле и пр. Вторые и третьи примыкают к заинтересованным лицам в качестве пособников.

Нечестность, корыстолюбие свидетеля могут подействовать на него, побуждая его ко лжи, к профанации святилища правосудия. Наименее честный человек, если не находится под влиянием соблазняющего интереса, окруженный путами закона, подвергаясь стыду и наказанию за лжесвидетельство, не будет своим собственным врагом настолько, чтобы без прибыли совершить опасное преступление. При доказанной нечестности свидетеля, проявившейся в ложном свидетельстве, в подлоге, надо исследовать таковы ли обстоятельства его преступления, чтобы подорвать его кредит в представившемся деле. Он дал ложное показание, но он сделал это для своей собственной защиты или для защиты дорогой ему особы. Следует ли отсюда, что, не имеет никакого интереса, он решится на то же преступление, чтобы подвергнуть опасности жизнь ему неизвестного человека. Рассматриваемое преступление было совершено им в молодости: но более 20, 30 лет его поведение безупречно. Можно ли предполагать, что человек пожертвует своей совестью и рискнет своей репутацией честного человека из-за ничтожной сравнительно с его состоянием денежной выгоды.

Отвергать, как недостойное доверия свидетельство всякого человека на основании самого незначительного денежного интереса, который он может иметь в спорном деле, — это недоверие унижающее, оскорбительное, которое предполагает людей худшими, нежели они бывают на самом деле при обыкновенном уровне нравственности. Неужели всякий, даже незначительный денежный интерес, должен уничтожить всякую честность. Если интерес, понимая это слово в наиболее общем смысле, есть достаточный повод к исключению свидетельства, то нужно заключить, что всякое свидетельство, исходящее из человеческих уст, должно быть исключено, потому что если бы не было интереса, т. е. никакого мотива, то не было бы и свидетельства.

Если свидетель имеет интерес в деле, заставляющий его лгать, то чем явственнее он выступает, чем менее он замаскирован хитросплетенной ложью, тем менее он опасен для судьи.

Но всматриваясь в обыкновенный ход жизни, можно заметить, что нет возможности задумать или повести какое-либо предприятие, не прибегая к указаниям лиц, которые заинтересованы относительно предмета в денежном отношении так же сильно, как и свидетель, призываемый по юридическому делу.

Если свидетель недобросовестен, то уловка, к которой он прибегает, будет не столько ложью, которая может его компрометировать, сколько неопределенностью и туманностью выражений, которые ускользают от обвинения, потому что в этом случае он только подражает естественной неспособности бледного и спутанного понимания. Он загромождает показание двусмысленными выражениями, словами, неуместными фактами, побочными обстоятельствами, бесполезными подробностями, он распространяется о том, о чем его не спрашивают, умалчивает о том, что желают от него знать; он укорачивает или опускает существенные факты, загромождая их полнейшим хаосом, он стремится запутать ум; одним словом, стремится ускользнуть в темноте.

Умолчание о фактах, действительно существовавших, может быть и невинное, если оно ненамеренное, и предосудительное, обманное, если свидетель сознает вероятное влияние его на исход дела.

Если попадется одна только неопределенная, темная бессмысленная фраза, то недостаток ее замечается скоро; но когда количество их увеличивается, ясность уменьшается.

Всего чаще путанное показание бывает только уверткой. К нему прибегают для того, чтобы говорить, ничего не высказывая, не подвергая себя тем опасным последствиям, которые вызвало бы ко вреду допрашиваемого его молчание.

Запутанное показание иногда производит такое же действие, как и ложное показание; оно оставляет в уме такую же ложную идею, как и умышленное сообщение.

Неуместные свидетельства более вредны, нежели лишние. Последние влекут за собой для сторон хлопоты, отсрочки, расходы, для судьи потерю времени; но первые, кроме этих неудобств, заволакивают процесс в туман, создают обстоятельства, среди которых блуждают, утомляют ум судьи, так как работа ума, продолжаясь, делается труднее, пробуждают в уме судьи часто непоправимую нерешительность, тоскливое сомнение и угрожают опасностью дурно понять дело и постановить ошибочное решение, а виновнику этого хаоса дают надежду на то, что усталость вызовет изнеможение и что свет никогда не пробьется через эту массу мрака. Зло это еще значительнее по отношению к присяжным, потому что лица, исполняющие эти обязанности, имеют менее опытности, нежели коронные судьи, не знают как выйти из этого лабиринта. Неуместные и лишние свидетельства суть главные источники путаницы и бесполезного труда.

В огромной массе свидетельств старается спастись недобросовестный тяжущийся, и чем более он накопляет бесполезного, тем труднее заметить, что упущено им существенного.

Всякое свидетельство, по обстоятельствам дела, может оказаться излишним; но есть одно такое, которое за исключением особенного случая, когда не существует никакого физического и нравственного доказательства, заслуживает исключительно это название — это показание по слуху, источник происхождения которого не существует.

Сказать о свидетельстве, что оно неуместно, значит сказать, что оно чуждо делу, не имеет с ним связи, не служит доказательством спорного факта, словом, что это не есть свидетельство. Сказать, что оно лишнее — значит утверждать, что если бы оно было допущено, то ничего не прибавилось бы к действию других свидетельств, что оно ни в чем не могло содействовать раскрытию истины.

Но и молчание свидетеля действует как улика.

Оно является большим злом, потому что оно может повлечь за собою безнаказанность одного или многих преступников. Оно может быть последствием различных мотивов, напр., озлобления, ненависти, вознаграждения, ложного чувства чести, дружбы, духа партии и т. п.

Во власти судьи устранить неуместные и излишние свидетельства кроется опасности не более, нежели в тех правах, которые необходимо ему предоставить и которые составляют сущность его обязанностей.

Публичность служит охраною против произвола. Это право судьи необходимо, ибо если бы оно не существовало, то во многих делах богатый человек мог бы подавить своего противника отсрочками, притеснениями и расходами.

Однако следует заметить, что исключение свидетелей никогда не бывает полезно для достижения прямой цели правосудия, но оно может иметь место иногда для побочной цели, как меньшее зло, которому надо подчиняться для избежания большого зла, как, напр., отсрочки, расходы, которые произошли бы вследствие допущения тех или иных свидетелей.