Юридические основания к суждению о силе доказательств и мысли из речей Председательствующего по уголовным делам

59. Причины свидетельства против себя и внесудебные признания

Причины свидетельства против себя бывают различны. Когда обвиняемый действительно виновен, он или думает, что предусматривает уже сложившиеся против него подозрения, или прибегает к этому рискованному средству вследствие беспокойства, чтобы отклонить от себя эти подозрения. Он робко расспрашивает, чтобы узнать, что известно или что предполагают; он не решается молчать в присутствии тех, которые свободно говорят о деле; он сам рассказывает о нем, чтобы сообщить себе вид уверенности, и к этой необходимой смеси лжи и правды он примешивает в своем рассказе такие обстоятельства, которые могли быть известны только одному ему и которые бывают ловушкой, на которую он и попадается.

Весьма вероятно, что слушающие его, особенно если разговор был начат им самим, пораженные тем, что может быть неясно и двусмысленно в извращенном рассказе, станут предлагать вопросы, чтобы добиться большего разъяснения, и получат ответы. Свидетельство против себя бывает по простой болтливости. Предполагаемый преступник, хвастаясь преступлением, по своей воле рассказывает о деле с большими или меньшими подробностями лицу, от которого ожидает удивления или симпатии. Этот случай встречается нередко. Он попадается часто между злодеями по профессии, но не ограничивается этим классом людей. Когда художник Жак был повешен в 1777 году за поджог портсмутского магазина с целью послужить делу восставших американцев, большая часть доказательств была этого рода. Он хотел заслужить себе уважение перед лицами, которых считал проникнутыми теми же чувствами, как и он.

Оно бывает по неосторожной болтовне, т. е. когда не ожидают последствий ее. Проникнутый тем же побуждением тщеславия или симпатии, человек рассказывает о каком-нибудь своем поступке, который сам по себе не заключает в себе ничего преступного, но который составляет доказательство главного факта.

Оно бывает по простой неосторожности в разговоре. Увлеченный своим рассказом, без намерения хвастать, человек передает какой-нибудь относящийся к нему факт, не замечая того, что этот случай имеет тесную связь с главным фактом его преступления. Бывают лица, увлекающиеся интересным рассказом до такой степени, что забывают о действующих лицах их рассказа и приписывают факты самим себе. Оно бывает по необдуманному намерению оправдать себя. Самый главный враг бывает прежде всего беспокойство. Если обвиняемый думает, что ему может быт приписано преступление, или если на него уже падает подозрение, он принимает меры к непрямому оправданию себя, он вводит в свои беседы факты, которые находит годными для устранения подозрений против него; но они производят противоположное действие. Оно бывает по раскаянию или вследствие замешательства от ужаса. Может случиться, что преступник, побуждаемый тоскою или угрызениями совести, облегчает себя сознанием или доверяя свою тайну своим друзьям или лицам, которых он принимает за своих друзей, или даже с намерением, чтобы его признания были предъявлены в суд как доказательства.

Оно бывает по побуждению высшего интереса. В погоне за какими-нибудь барышами или выгодами человек открывает факт, обращающийся в доказательство факта совершения им преступления. Он может открыть такой факт, не замечая последствий того, или даже сознавая последствия, как будто в рассматриваемом деле предмет, который он имеет в виду, представляет такую ценность, которою вознаграждается риск, испытываемый вследствие открытия преступления. Такого рода внесудебные признания никогда не следует признавать равнозначительными сознанию, и, как бы ни казались они ясны и решительны, судья должен проверить и пополнить их, насколько это возможно, всеми способами допроса.

Внезапные признания, сделанные лицом, не имеющим права производить следствие, есть самая слабая и наиболее сомнительная из всех улик. Они только в той мере могут быть рассматриваемы равно значительными сознанию, в какой они будут достаточны для составления убеждения. Доказательства такого рода приобретаются весьма легко: лицо могло говорить, намекая на какой-нибудь факт, а не на рассматриваемое преступление. Если свидетель принял серьезно то, что было сказано в шутку или спьяну из бахвальства, если действие, которое предполагают преступным, было само по себе невинное, то все это уничтожает доказательную силу внезапного признания. Разговор мог быть не полон и уже поэтому весьма легко мог быть ложно истолкован, переиначен. Обвиняемый мог говорить о каком-нибудь обстоятельстве, которое могло и не иметь отношения к главному факту. Он мог выпустить такое обстоятельство, которое могло бы послужить ключом для раскрытия происшествия и которое могло бы рассеять все подозрения. Недостающие факты в случайной и неполной передаче могли быть такого рода, что совершенно изменили бы характер главного факта.

Делается ли это по невежеству, невниманию или вражде — для подсудимого все равно, потому что он во всяком случае страдает одинаково.

Против улик такого рода при обыкновенном порядке вещей нельзя представить таких оправданий, какими можно опровергать и часто опровергаются чисто фактические улики.

Но тем не менее нельзя отрицать значение и внесудебного признания. Соединив внезапные признания, эти разбросанные отрывки, можно составить цепь, но при помощи такого приема, который относится по своему свойству к косвенным доказательствам, выводя доводы из вероятностей. Современный уголовный суд, руководствуется в своей деятельности не формальными правилами об уголовных доказательствах, а внутренним судейским убеждением, для которого отдельные слова, сказанные обвиняемым до суда и переданные на суде свидетелем, могут иногда иметь большее значение, нежели сознание, учиненное в последовательно изложенном показании на суде. Но и сознание на предварительном следствии не может считаться прочною уликою, ибо неизвестно при каких обстоятельствах оно дано. Кроме того, закон воспрещает читать на судебном следствии такое показание обвиняемого без его на то согласия и дает ему право не отвечать на вопросы.

Можно ли было воспользоваться сознанием, когда, в иные времена, истязуемый пыткой, вздернутый на дыбу, изможденный страданиями злополучный обвиняемый, моля о пощаде, взывал "ай, ай, умираю!.. сознаюсь:", когда сознание вытекает из дряблости характера, вызвано душевными муками, нравственною пыткой, которая для некоторых людей гораздо ужаснее физических мук, ибо здесь они бессильны, когда оно дано под давлением холодного благоразумия, под давлением последовательности врагов, наступивших ногой на горло, под тяжестью угроз в минуту отчаяния. Нельзя поэтому предлагать обвиняемому вопросы: а) темные или двусмысленные, связь которых с предметом показаний не может быть понята обвиняемым; б) уличающие, вынуждающие у него ответ, значение которого он не сознает; в) наводящие, когда известные обстоятельства представляются ему так, что ему остается отвечать лишь утвердительно. Вопросы, напоминающие обвиняемому о сознании у следователя, не согласны с духом закона и не совместны с достоинством суда. Следует, однако, заметить, что сознание обвиняемого на письме, есть речь его самого, а не простая передача его слов свидетелем, которая легко может быть не точна, переходя через посредство другого лица. Когда показание обвиняемого записано, тогда он не может отклонить сведения, которые он может узнать от своих соумышленников, тогда он не в состоянии уже изменить этот основной рассказ.

Хотя обвиняемый и может отречься от учиненного им сознания, отозваться, что подписал показание, не читая его, или что к подписанию его он был принужден угрозами или насилием, однако эти его объяснения не уничтожают значения сознания с неизбежностью и не делают прежнего сознания не существующим. Необходимо только в этих случаях выяснить, голословен ли отказ от сознания, существуют ли причины, объясняющие появление его, и возбуждаются ли вообще им сомнение в истинности прежнего сознания.