Забрать любовь

Глава 20

Что она себе позволяет? Она исчезла, и несколько часов он ничего не знал о ее судьбе. А потом она взяла и позвонила из этого чертова Ланкастера, что в чертовой Пенсильвании. Он мерил комнату шагами, он обзванивал больницы, а все это время она просто ехала куда глаза глядят, бросив и мужа, и сына. Одним коварным ударом Пейдж перевернула всю его жизнь. Николас терпеть не мог неожиданностей. Он любил аккуратные стежки, отсутствие кровотечения и не выносил изменений в расписании операций. Он любил организованность и точность. Он не любил сюрпризы и ненавидел, когда его что-то шокировало.

Он и сам не мог понять, на кого больше зол: на сбежавшую из дома Пейдж или на себя, что не смог этого предугадать и предотвратить. Что же она за женщина такая, если смогла покинуть трехмесячного ребенка? Николас содрогнулся. Ведь не в эту женщину он влюбился восемь лет назад. Что же произошло за эти восемь лет? Что так сильно изменило Пейдж?

Такое поведение прощать нельзя.

Николас покосился на Макса, все еще жующего свесившийся в манеж конец телефонного провода. Он снова снял трубку и набрал номер круглосуточной экстренной службы банка. Заморозить все свои активы и счета и аннулировать платежные карточки Пейдж оказалось делом нескольких минут. Сделав все это, Николас остался чрезвычайно доволен собой. Теперь она далеко не уйдет!

Затем он позвонил в больницу, в офис Фогерти, рассчитывая оставить ему сообщение. Но, к удивлению Николаса, в трубке раздался отрывистый голос самого Алистера.

— А-а, это ты, привет, — сказал он. — А почему ты не спишь?

— Возникли кое-какие проблемы, — ответил Николас, борясь с подступившей к горлу горечью и обидой. — Похоже, Пейдж с нами больше нет.

Алистер молчал, и Николас сообразил, что это прозвучало так, будто Пейдж умерла.

— То есть я хочу сказать, она уехала. Просто исчезла. Временное помешательство, я полагаю.

— Зачем ты мне все это говоришь, Николас? — раздалось в трубке после продолжительной паузы.

Это заставило Николаса задуматься. В самом деле, зачем он звонит Фогерти? Он обернулся и посмотрел на Макса, уже перевернувшегося на спину и теперь кусающего свои собственные ноги.

— Я не знаю, что мне делать с Максом, — сказал Николас. — Если у меня завтра операция, кто-то должен за ним присмотреть.

— Похоже, тебе не хватило семи лет, чтобы понять, какую должность я занимаю в больнице, — холодно ответил Фогерти. — Я заведую кардиоторакальным отделением, а не яслями.

— Алистер…

— Николас, — перебил его Фогерти, — это твоя проблема. Спокойной ночи.

Николас изумленно уставился на трубку, из которой уже раздавались короткие гудки. В его распоряжении оставалось меньше двенадцати часов, чтобы найти Максу няньку.

— Черт! — воскликнул он, шаря по ящикам кухонного стола в отчаянной попытке найти записную книжку Пейдж.

Оглядевшись вокруг, он наконец заметил возле микроволновки тонкий черный блокнот. Он открыл его и принялся листать страницы. Он искал незнакомые женские имена, надеясь на помощь подруг Пейдж. Но в блокноте было всего три номера: акушера-гинеколога доктора Тэйер, педиатра доктора Рурке и номер бипера Николаса. Неужели Пейдж больше никого не знает?

Макс начал плакать, и Николас сообразил, что с момента исчезновения Пейдж он еще ни разу не поменял ему подгузник. Он отнес сына в детскую, держа его перед собой на вытянутых руках, как будто опасаясь испачкаться. Положив малыша на стол, Николас дернул застежку в промежности костюмчика. Кнопки расстегнулись, открыв доступ к подгузнику. Бросив его в корзину, он извлек из пачки новый и застыл с ним в руках, пытаясь определить, спереди или сзади должна быть картинка с Микки и Дональдом. И тут тонкая струйка мочи ударила ему в шею, намочила воротник и потекла по груди.

— Черт тебя подери! — выругался Николас, глядя на сына, но обращаясь к Пейдж.

Он кое-как надел чистый подгузник, оставив промежность костюмчика болтаться между дрыгающихся ног малыша.

— Сейчас мы тебя покормим, — сообщил Николас Максу, — а потом ты будешь спать.

Только оказавшись в кухне, Николас сообразил, что основной источник питания Макса находится в нескольких сотнях миль к западу от Кембриджа. Правда, Пейдж что-то говорила о смесях. Он усадил Макса на высокий стульчик в углу кухни и начал открывать шкафчики, методично освобождая их от коробок с хлопьями, пакетов с макаронами и консервных банок с фруктами, пока не добрался до «Энфамила».

Смесь оказалась белым порошком. Он слышал, что сперва надо что-то простерилизовать, но времени на это уже не было. Макс раскапризничался, и, даже не оглянувшись на него, Николас поспешно поставил чайник с водой на плиту. В одном из шкафчиков он обнаружил три пустые и, судя по всему, чистые пластиковые бутылочки. Прочитав инструкцию на пачке со смесью, он выяснил, что на одну мерную ложку порошка идет две унции воды. Наверняка в этой кухне должна быть мерная чашка.

Он заглянул под раковину, посмотрел на холодильнике и наконец под кулинарными лопатками и шумовками нашел то, что искал. Нетерпеливо притопывая ногой, он ожидал, пока засвистит чайник. Когда он закипел, Николас налил по восемь унций воды в каждую бутылочку, добавив в воду по четыре ложки порошка. Он не знал, что Макс слишком мал, чтобы прикончить целую бутылочку в один присест. Он просто хотел поскорее накормить сына и уложить его спать, что позволило бы ему заползти под одеяло самому.

Завтра он возьмет Макса с собой на работу. Если он появится в операционном блоке с ребенком на руках, кто-нибудь ему обязательно поможет. А пока он был просто не в состоянии об этом думать. У него кружилась и раскалывалась от боли голова, и он едва стоял на ногах.

Две бутылочки он сунул в холодильник, а третью понес Максу. Только вот Макса нигде не было. Он оставил его сидеть на стульчике, но теперь его там не было.

— Где ты, Макс? — позвал Николас. — Куда ты подевался?

Он вышел из кухни и взбежал по лестнице. У него шла кругом голова, и он, наверное, не удивился бы, если бы застал Макса бреющимся перед зеркалом в ванной или собирающимся на свидание в детской. И тут он услышал плач.

Ему и в голову не пришло, что Макс еще не умеет сидеть, поэтому его нельзя сажать на стульчик. Но в таком случае какого черта эта штуковина делает на кухне? Макс сполз по сиденью, и его голова застряла под пластиковым столиком. Николас потянул за край стула, пытаясь определить, где находится защелка. Охваченный внезапным гневом, он что было силы дернул за столик, оторвал переднюю часть сооружения и швырнул ее через всю кухню. Как только он взял младенца на руки, тот мгновенно затих, но на его щеке остались темно-красные следы от шурупов, к которым была прижата его голова.

— Я ведь оставил его на полсекунды, — пробормотал Николас.

И вдруг он как наяву услышал тихие, но совершенно отчетливые слова. «Этого вполне достаточно», — произнесла Пейдж. Николас взял Макса поудобнее, и тот с благодарностью вздохнул. Он вспомнил историю с разбитым носом и дрожащий голос Пейдж. «Полсекунды», — шептала она.

Он принес малыша в спальню и в полной темноте скормил ему смесь. Поев, Макс почти мгновенно уснул. Когда Николас заметил, что губы сынишки замерли, он осторожно забрал бутылочку и устроил его у себя на плече. Он знал, что стоит ему попытаться перенести его в колыбель, как он тут же проснется. Он вспомнил, как Пейдж ложилась на кровать покормить Макса и засыпала рядом с ним. «Ты хочешь приучить его спать здесь? — спрашивал он ее. — Ты хочешь выработать у него дурную привычку?» И она, затаив дыхание и пытаясь не нарушить сон Макса, брела в детскую.

Свободной рукой Николас расстегнул пуговицу на воротнике рубашки и подложил подушку под руку, на которой у него спал Макс. Он устал как собака. Он так не уставал даже после операций на открытом сердце. Хотя между этими ситуациями прослеживались совершенно очевидные параллели. И тут и там от него требовались быстрые решения и полная концентрация. Но если в операционной он чувствовал себя как рыба в воде, то здесь… здесь он был абсолютно некомпетентен.

Он во всем винил Пейдж. Если она сдуру решила его проучить, ей это с рук не сойдет. После подобных проделок он ни слышать ее, ни видеть не желает.

Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как какой-то хулиган разбил ему губу в школьном дворе. Николасу тогда было лет одиннадцать, не больше. Он лежал на земле, пока все не ушли. Никто не должен был видеть его слез. Когда он рассказал об этом случае родителям, мама прижала ладонь к его щеке и улыбнулась.

Он не допустит, чтобы Пейдж увидела его слезы или услышала жалобы. Он не станет сообщать ей о своих проблемах. Он поступит с ней так же, как и с тем хулиганом. А он его полностью игнорировал все последующие дни. И в конце концов другие дети последовали примеру Николаса, а его обидчик, оставшись в одиночестве, пришел перед ним извиняться.

Разумеется, тогда это было детским соперничеством. Сейчас речь шла о его жизни. И то, что сделала Пейдж, не поддавалось объяснению и не заслуживало прощения.

Николас думал, что мысли о жене не позволят ему заснуть, но уснул, не успев коснуться головой подушки. Наутро он не мог даже вспомнить, как пришел к нему сон. Он не помнил того, что ему приснилась Пейдж, на их первое Рождество подарившая ему детскую игру «Операция!», в которую они играли часами, забыв обо всем на свете. Он не помнил и того, как среди ночи покрепче прижал к себе сына, чтобы согреть его своим теплом.