Заброшенный в природу

9. ОТ БОЛИ В СУСТАВАХ

Раньше дон Педро не был таким сильным, как сейчас. Да, он был таким же толстым, может быть, даже еще толще, но здоровяком не был. К тому же сильно страдал от боли в суставах. Сначала он совсем не лечился, потом попробовал (и абсолютно безуспешно!) у доктора Бартолло, пока наконец, в холодную и дождливую осень, не обратился к доктору Монардесу. Его случай стал одним из самых замечательных успехов доктора. К слову сказать, для того чтобы прославиться, или, иначе выражаясь, сильно надуть паруса своей карьеры, необходимо вылечить хозяина таверны — это один из главных выводов, который я вынес из всей этой истории. Думаю, то же самое относится (по нисходящей линии) к цирюльнику, рыночным торговцам, кюре (особенно в сельских церквях) и, может быть, даже к монахиням, которые по утрам продают разного рода сладости. Нужно будет в дальнейшем иметь это в виду. Возможно, я даже буду работать по полдня, в отличие от доктора Монардеса, который был в этом отношении непреклонен, впрочем, как и в других отношениях тоже.

Но вернусь к этому необычному, невероятному, прямо-таки легендарному случаю. Тогда мне повезло сопровождать доктора Монардеса и все видеть своими глазами.

Мы прибыли в большой дом дона Педро, что на площади Сан-Франциско, позади таверны, и застали его в постели. У дона Педро болели все кости, особенно пальцы, а также коленные суставы и поясница.

— Дон Педро, — проникновенно сказал ему доктор Монардес. — Ты очень толстый. Вот посмотри на меня, — доктор даже указал на себя руками. — Мы с тобой приблизительно одного возраста, а как выгляжу я, и как — ты.

Он был прав, ибо разница была потрясающей.

— Эх, — вздохнул дон Педро.

— Я, конечно, тебе помогу, — сказал доктор, — но если ты и дальше продолжишь столько есть, если хоть немного не похудеешь, результат будет плохим или непродолжительным. Твоя масса давит на кости, дон Педро, и от этой тяжести кости изнашиваются. Это как пальто на вешалке — чем тяжелее пальто, тем больше искривляется вешалка. Запомни это. Я помогу, и ты почувствуешь себя лучше. Но человек обычно склонен забывать о подобных вещах, как только ему становится лучше. Поэтому я хочу, чтобы ты дал мне обещание похудеть. Просто будешь меньше есть. Чтобы ты знал, Педро, есть и иные способы, но этот — не только самый простой, но и самый эффективный.

— Обещаю… — простонал дон Педро.

Мне кажется, что в этот момент он был готов обещать все на свете.

— Хорошо, — кивнул доктор, и мы приступили к процедуре. Она очень сложная, хотя несведущему человеку может и не показаться такой. Сначала готовится отвар из одного табачного листа, заранее растолченного в ступе. Его нужно процедить и ненадолго оставить, чтобы остыл. Совсем на чуть-чуть, и за это время нужно нагреть на жару другой лист, при о этом очень осторожно, ибо от того, насколько ты его нагреешь, зависит, какие вещества и в каком количестве в нем останутся. Если лист вспыхнет, можноего тут же выбросить, так как в данном случае он пользы не принесет. Лист должен всего лишь слегка прокоптиться, самую малость, после чего его следует сдернуть с углей. Читатель не поверит, сколько листьев придется сжечь напрасно, пока, наконец, начнешь делать это правильно. Тем более, что угли всегда разные, и ты должен научиться на глаз определять, насколько они раскалены и действовать в соответствии с этим. Да и размер листьев неодинаков, хотя их называют большими. Тут должна работать интуиция. Де факто получается так, что каждый раз у тебя в руках листья разной величины, которые ты держишь неодинаково долго на неодинаково раскаленных углях и отдергиваешь их от жаровни в разное время. Иными словами, не существует двух похожих случаев. Поэтому и приходится обращаться к интуиции, пытаться развить особое умение, которым, к счастью, я овладел после долгих часов работы в лаборатории доктора Монардеса, под его гневными окриками и обвинениями в том, что я болван, который сжег все его запасы табачных листьев (что абсолютно невозможно!), пока он смог научить меня самым элементарным вещам; что он навлек беду на свою голову, взяв меня в ученики; что если и на этот раз не получится, он просто вышвырнет меня на улицу (однако не вышвыривает!) и прочее, и прочее. При этом дело происходит в жаркой и душной комнате, где ты обливаешься потом и еле дышишь, а голова идет кругом от табачных испарений. Но самое ужасное, что ты сам начинаешь чувствовать себя полным идиотом и серьезно задаешь себе вопрос, а может, ты и впрямь дебил от рождения и до сих пор просто не замечал этого? Такое приходит тебе в голову, когда видишь, с какой легкостью доктор Монардес делает все то, над чем ты корпишь целый час, и в его руках все получается само собой, а ты мучаешься как проклятый — потный, раскрасневшийся, истощенный и в полуобморочном состоянии от табачных паров. И все это не единожды, а много раз, поскольку для разных болезней табак нагревается по-разному. Впрочем, то же относится и к отвару — какими должны быть листья, сколько их нужно толочь в ступе, сколько времени потом варить и прочее. Но, в конце концов, все усваиваешь. И даже тогда, будучи уже подготовленным, удивляешься, насколько, по сути, все эти процедуры сложнее, чем выглядят со стороны. Но это и есть настоящая профессия, особенно если хочешь в ней преуспеть.

Итак, мы смазали табачной субстанцией все больные места дона Педро, покрыли их нагретыми листьями, а поверх — обмотали кусками ткани, смоченной табачным соком. Все это оказалось долгим и муторным делом, потому что дон Педро должен был переворачиваться то на живот, то на спину, но из-за тучности это давалось ему нелегко, и мы были вынуждены помогать ему. При этом листья табака все время норовили свалиться с его поясницы, и мне приходилось их придерживать. И я все время думал, а что если дон Педро не сможет сохранить положение и откатится назад? Есть вероятность, что он сломает мне руки. Вся эта процедура тянулась бесконечно, намного дольше, чем обычно, мне даже пришлось дополнительно разогревать табачный отвар, поскольку он остыл. Когда, наконец, мы перевязали дона Педро, закрепив листья, мы вернулись в дом доктора Монардеса. Через два часа нам предстояло вновь пойти к больному и повторить процедуру. В первый день это следовало делать трижды.

Когда мы вернулись к дону Педро для второй перевязки, он сказал, что чувствует себя лучше. Наверное, он и впрямь почувствовал облегчение, так как переворачивался в постели намного быстрее. Мы всё повторили — смазали, покрыли больные места табачными листьями, а сверху наложили теплые повязки.

Когда мы пришли в третий раз, то застали дона Педро сидящим в кровати.

— Мне жарко, — сообщил он нам, рванув нижнюю рубаху с разрезом на груди. — Мне ужасно жарко. Но я чувствую себя намного лучше, доктор. Боль почти ушла.

— Сейчас я полностью освобожу тебя от нее! — уверенно заявил доктор, видимо, довольный результатами лечения. Лицо доктора Монардеса буквально светится, когда лечение идет успешно, он выглядит счастливым. Зная, как он любит людей, это его состояние я могу объяснить глубоким профессиональным удовлетворением. Наверное, в такие минуты он говорит себе: «Вот, я снова оказался прав. Снова сделал все как надо». Или что-то вроде этого. Во всяком случае, когда он доволен, лицо его приобретает благодушное и даже веселое выражение. В такие минуты с доктором Монардесом очень приятно работать. Его движения становятся легкими, я бы даже сказал — грациозными, решительными и уверенными, тело — собранным и ловким, мысль — четкой и быстрой.

На этот раз процедура прошла на удивление легко и быстро. Когда мы стали укладывать листья на колени дона Педро, он даже выпрямился, чтобы нам было удобнее.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил его доктор Монардес.

— Намного лучше, — ответил дон Педро. — Только умираю от жара.

Пока мы его перевязывали, он не переставал пыхтеть и дергать в сторону ворот рубашки, и без того расстегнутой до конца. «Очень, очень жарко», — неустанно повторял он. Под конец дон Педро схватился перевязанными руками за нижний край рубашки и стащил ее через голову.

— Как бы он не простыл, — обратился я к доктору, поскольку стоял ненастный осенний день.

Доктор тоже, как видно, беспокоился об этом.

— Дон Педро, — обратился он к хозяину таверны, — смотри, не простудись.

— Тогда ты станешь лечить меня от простуды, — засмеялся дон Педро. — Я больше не могу. Уж очень мне жарко.

Но чувствовал он себя намного лучше.

Доктор решил включить в процедуру нечто такое, чего мы никогда не делали, или, по крайней мере, я никогда не видел, чтобы он это делал с тех пор, как стал его учеником.

— Будем ковать железо, пока горячо, — сказал доктор и похлопал дона Педро по плечу, так что его тело заколыхалось, как желе.

Дон Педро в ответ засмеялся, после чего доктор приказал служанке Марии принести луженый сосуд и сделал следующее: он порылся в мешке с табачными листьями, достал один листок, но тот ему не понравился. Он достал другой, средний по размеру, на мой взгляд, такой же, как и другие листья. Подойдя к почти погасшему очагу, он взял щипцами два тлеющих уголька, сунул их в жаровню, потом отнес жаровню к столу. Там он поджег табачный лист, положил его на тарелку, наклонился над ней и помахал рукой, направляя дым к носу. Как видно, остался доволен. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Гимараеш, давай перенесем стол поближе к кровати.

— Отойди в сторонку, парень, — обратился ко мне дон Педро. — Я возьмусь с этой стороны.

— Не делай этого, Педро, — запротестовал доктор. — Тебе нельзя напрягаться.

— Ничего страшного, — ответил дон Педро.

Доктор больше не спорил. Он отошел в сторону и многозначительно посмотрел на меня. Разумеется, я понял. Подошел к нему и взялся за край стола. Вдвоем с доном Педро мы перенесли стол, который не был тяжелым, поближе к кровати.

Теперь, дон Педро, сядь на кровать и вдыхай табачный дым.

Дон Педро уселся на кровать, притянул к себе ближе тарелку с тлеющим табачным листом, склонился над ней и стал вдыхать табачные пары. Здесь нужно особо подчеркнуть, дабы читатель понял, что лист не горел, а потихоньку тлел, отчего дым, исходивший от него, был густым и насыщенным.

Пока дон Педро вдыхал табачные пары, доктор Монардес подробно объяснял ему, как в дальнейшем будет проходить лечение. Мы станем приходить к нему всю ближайшую неделю и менять повязки два раза в день, потом будем приходить один раз в три дня, пока в этом будет необходимость, но вряд ли это будет продолжаться больше месяца. При этом, сказал доктор, мы уже не будем обкладывать его листьями, а всего лишь менять повязки, смоченные табачной субстанцией.

Но, как говорят невежественные пейзаны, человек предполагает, а Господь располагает. На самом деле все наши планы смешались, хотя «смешались» — это не самое точное слово.

Дон Педро, посидев немного над тарелкой, сложив руки на стол и согласно кивая головой, вдруг резко выпрямился — при этом его взгляд (затуманенный и, вместе с тем, какой-то лихорадочно-блестящий, во всяком случае, необычный) был устремлен куда-то поверх наших голов. Он решительным шагом направился к двери, буквально скатился вниз по лестнице и вышел во двор голый до пояса, несмотря на то что вечер был холодным.

— Охо-хо-хо, хоть немного охладиться, — вскричал дон Педро, раскинув руки в стороны. При этом его ладони были сжаты в кулаки, которыми он вертел направо и налево, словно желая их размять. Его мясистые руки и плечи тряслись, и он не переставал повторять. — Жарко, как жарко!

Потом, не обращая внимания на наши изумленные взгляды, подошел к точильному станку для ножей, взялся за него обеими руками и выдернул из земли. Именно выдернул, как выдергивают пробку из бутылки. Отшвырнув его в сторону, выкрикнул:

— Чувствую себя новорожденным!

Мы с доктором переглянулись, но тут же наше внимание вновь переключилось на дона Педро, который подошел к точильным каменным кругам, уложенным один на другой, сначала поднял один из них и отбросил в сторону, затем туда же полетел другой.

— Уфф! — шумно выдохнул дон Педро.

Развернувшись, он направился в конец двора, где были собраны старые столы и прочая рухлядь из таверны, подошел к большому кувшину, поднял его и также швырнул в сторону. Кувшин разлетелся вдребезги и из него выплеснулась вода. Дон Педро радостно засмеялся и пошел в другой конец двора, где стал бросать сломанные столы и стулья в самый угол, поближе к ограде.

— Ты посмотри, доктор Монардес, — крикнул он, швырнув очередной сломанный трехногий стул на кучу рухляди, — сюда годами никто не заглядывал.

— Дон Педро, — выкрикнул в ответ доктор, — хватит уже, тебе нельзя напрягаться.

— А я и не напрягаюсь, мне вообще не тяжело, — весело ответил дон Педро и продолжил перебрасывать мебель.

Родственники дона Педро высыпали во двор и наперебой стали уговаривать его вернуться в тепло, не напрягаться и прочее, но он только отрицательно мотал головой, ничего не отвечая. В какой-то момент он все же повернулся к нам и меня поразил его вид. Он стоял, улыбаясь, раскрасневшийся, огромный, как скала. Я повернулся к доктору.

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить, — кивнул мне доктор. — Я знаю, что это за состояние, но не знаю, как его назвать. Оно противоположно осложнению. А точнее — тяжелое осложнение. В нашей профессии еще никто не придумал точного названия.

— Улучшение, — предложил я.

— Возможно, — неуверенно покачал головой доктор. — Осложненное улучшение.

Дон Педро продолжал расчищать все вокруг себя. Эта рухлядь годами копилась в несметном количестве. Я был уверен, что дон Педро закончит свою работу всего за полдня, да даже за несколько часов и прямо у нас на глазах.

— Этот человек не останавливается, сеньор, он случайно не немец по происхождению? — удивленно спросил я.

— Нет, нет, я знаю его с детства, — заявил доктор Монардес. — Нет, сомневаюсь, — добавил он, немного помолчав. Потом сказал: — Приведи его сюда, Гимараеш.

— Привести его? — переспросил я.

— Да, — ответил доктор коротко и ясно.

Вот уж чего мне не хотелось делать. Я сразу себе представил, как дон Педро хватает меня и швыряет на груду из столов и стульев. Но никуда не денешься. Я медленно направился к дону Педро. Но как бы медленно человек ни двигался, он, в конце концов, и сто метров пройдет. Вопреки моим надеждам, никакого чуда не случилось, и дон Педро, пыхтя, продолжал усердно трудиться. Заметив меня, он спросил:

— Ты пришел помогать?

«Ну да, — подумал я. — Как бы не так. Вот прямо сейчас и начну».

Я немного подождал, чтобы он повернулся ко мне, но дон Педро словно тут же забыл о моем присутствии. Я приблизился к нему и, выждав, когда он наклонится, чтобы взять в руки очередной стул, по хлопал его по плечу.

— Тебе чего, парень? — спросил он, не выпрямляясь, лишь повернув вбок голову.

— Сеньор, — ответил я, — доктор сказал, чтобы вы вернулись в дом. Он послал меня, чтобы я вас привел.

— Ах, вот как, — удивился дон Педро и выпрямился. Потом посмотрел на разбросанный хлам и сказал: — Хорошо.

Я повернулся и пошел вперед. Сделав несколько шагов, украдкой оглянулся и увидел, что дон Педро следует за мной. До дома мы добрались быстро. Войдя в дом, дон Педро согласился надеть рубаху и лечь в постель. Он даже не возражал, чтобы мы накрыли его одеялом.

— Очень хорошо, Педро, — обратился к нему доктор. — Лечение дает результаты.

— Воистину удивительные результаты, — оживился дон Педро. — Если бы я знал, приятель, я обратился бы к тебе еще несколько лет назад.

— Поскольку все идет лучше, чем я ожидал, — продолжил доктор Монардес, — мы изменим план. Я приду к тебе завтра, чтобы сменить повязки. Потом мы повторим процедуру, только если боль вернется.

— Ладно, доктор, как скажешь, — ответил дон Педро.

Доктор задумчиво погладил бородку и, немного поразмыслив, неуверенно, как мне показалось, спросил:

— Педро, у тебя в роду были немцы?

— Нет. А почему ты спрашиваешь? — удивился дон Педро.

— Да так, просто интересно, — ответил доктор.

Хочу заметить между прочим, потому что не знаю, представится ли еще такой случай в дальнейшем, что подобный ответ мне кажется замечательным. На вопрос «Почему?» тебе отвечают — «Просто интересно».

Потом мы ушли. На следующий день сменили ему повязки, но уже один раз, однако не давали ему вдыхать табачный дым. И это было в последний раз, действительно — в последний, когда была необходимость лечить суставы дона Педро. Он никогда больше не болел, во всяком случае, не болели суставы, которые восстановились раз и навсегда. Само собой разумеется, дон Педро был благодарен доктору Монардесу и всем восторженно рассказывал о нем. Я думаю, что и ко мне он сохранил самые добрые чувства. Правда, впоследствии он трижды вышвыривал меня из таверны «Три жеребца», но делал это исключительно внимательно и бережно, я бы даже сказал, заботливо. Впрочем, мне кажется, что «вышвыривал» — не совсем точное слрво. Скорее, он брал меня в охапку по одну сторону двери и оставлял с другой ее стороны. Мне приходилось видеть, как он вышвыривает из заведения других людей, скажем, Ринкона, так никакого сравнения. Впрочем, с Ринконом ему не стоило так обходиться, потому как тот мастерски владеет ножом. И хотя дон Педро может задушить Ринкона двумя пальцами, все-таки на его месте я не стал бы рисковать. Всякое бывает. Правда, и Ринкон отлично знает, где и что он себе может позволить, — в уме и хитрости ему не откажешь. Можно прожить с ним бок о бок всю жизнь, но так и не понять, что у него есть нож. Но если запахнет деньгами, все разом меняется, причем кардинально. Не советую в такой момент оказаться у него на пути, ибо тебе придется туго, я бы даже сказал, тебе будет грозить смертельная опасность.

В тот вечер у меня на пути встал полоумный Хосе. Однако он не представляет опасности. Любит остановиться у ограды в конце улицы, где набросаны деревянные балки, и разговаривать с котами, что прячутся под ними. Он зовет их, хлопает в ладоши. Со стороны можно подумать, что коты любят с ним играть, но это не так. Они прячутся от него и отказываются вылезать из-под балок. Если ты хочешь выманить котов, брось им какую-нибудь еду. Тогда они обратят на тебя внимание, начнут играть с тобой, мурлыкать, тереться о твои ноги, держа хвост трубой. Или будут стоять на месте, позволяя себя гладить. Коты. Такими их сделала природа. Но полоумный Хосе напрасно взывает к котам ласковым голосом, хлопает в ладоши и глупо улыбается, заметив меня.

— Ты бы им дал чего-нибудь, Хосе, — говорю я ему, проходя мимо.

Но он продолжает смотреть, все так же глупо улыбаясь. Я вообще не уверен, слышит ли он меня.