Заброшенный в природу

373. УТОЧНЕНИЕ?

Спустя месяц после нашего возвращения в Севилью я отправился в Театр Марии Иммакулаты за Хесусом (он подрабатывает там в свободное время). Мне он понадобился, чтобы отвезти нас с доктором к больному в Пиньян, черт бы его побрал. Но каково же было мое удивление, когда я, еще только входя в театр, услышал неподражаемый громовой голос:

— Энрике, Хесус, принесите ведро!

Я повернулся в ту сторону, откуда шел голос, и увидел… кого бы вы думали? Странный наряд — пышный и, вместе с тем, видимо, дешевый, напряженное, слегка наклоненное вперед тело, руки, впившиеся в спинку стула, слегка озабоченное выражение лица — да это же Лопе! Я никогда его раньше не видел, но вряд ли ошибся.

— Лопе, — говорю, — это ты?

Все так обращаются к Лопе — по имени и не называя себя. И он так же разговаривает с людьми, и точно так же не представляется. Но тем не менее, все его знают.

— А кто же еще? — громогласно отвечает он, скользнув по мне взглядом. — Или, может, я похож на Святую Агнессу? Хесус, ты что скажешь?

Наш кучер Хесус, который, как я понимаю, играет роль крестьянина с ведром, пожимает плечами:

— Я скажу: Святые угодники, моя жена отказалась стирать.

— Немножко живее, — гремит Лопе.

— Святые угодники, — Хесус молитвенно складывает руки, обращаясь к небесам, — моя жена больна, она отказалась стирать!

— Мертва! — выкрикивает Лопе.

— Святые угодники, — повторяет Хесус, — моя жена мертва, она отказалась стирать!

— Вот теперь хорошо. Запиши это, — говорит Лопе кому-то в сторону. — Потом обкатаем.

Там, в темноте, сидит его помощник, который записывает реплики.

— Лопе, — выкрикиваю я (потому что здесь все кричат), — что ты делал в Англии?

— Я никогда не был в Англии. Был где-то рядом, — отвечает он мне. Наверное, он имеет в виду свое возвращение с армадой, когда им пришлось обойти весь британский остров.

— Да ладно, будешь мне рассказывать! — заявляю я.

Читатель должен знать, что меня трудно провести, так как я отношусь ко всему скептически и не лишен проницательности. Очень трудно.

Лопе наверняка это почувствовал, потому что ничего не ответил, лишь пожал плечами.

— Хесус, — выкрикнул он, — толкни ведро ногой и зарыдай!

Хесус толкнул ногой ведро и завыл, как койот.

Лопе одной рукой отряхнул рубашку, а другой вытер лоб.

— Идиоты, кто вам велел налить в ведро воды? — выкрикнул он.

— Энрике, — тут же ответил Хесус.

— Лопе, — продолжаю я, — ты должен написать что-то про Англию.

— Возможно, — отвечает Лопе. — Завтра. Завтра я напишу пьесу про Англию.

— А та, которая о Марии де Бланка, сеньор? — спрашивает его помощник.

— Ну, значит послезавтра, — Лопе впервые смотрит на меня. — Послезавтра напишу пьесу про Англию.

— Лопе, — обращаюсь к нему. — Мне нужен Хесус.

— Можешь его забирать, — разрешает он.

Спускаясь со сцены, Хесус споткнулся, но сумел сохранить равновесие.

Правда, он что-то сказал при этом, но я не стану записывать.

— А что… — продолжает он говорить, но я не слышу его из-за громовых раскатов голоса Лопе. Жестом предлагаю ему выйти на улицу. Снаружи солнце ласково касается моего лица. Уличный шум напоминает журчание водного потока. Я вздыхаю.

— Нужно поехать в Пиньян, Хесус, — говорю я.

Он снова произносит нечто такое, что я не стану записывать. Я молча пожимаю плечами, и мы отправляемся к большому белому дому доктора Монардеса. А точнее, к тому дому, где он сейчас находится. Какой-то идиот идет впереди нас, постоянно путаясь под ногами.

— Эй ты, козел, — говорю я ему, — не путайся под ногами!

Тот попытался было что-то ответить, но вмешался Хесус, который снова произнес такое, что не стоит записывать. Если кто-нибудь вдруг решит написать сочинение, в котором употребит все слова, используемые жителями Севильи, то полкниги, несомненно, будет состоять из многоточий.

Идиот отошел в сторону, продолжая бормотать что-то себе под нос.

Мы с Хесусом продолжаем путь. Солнце нежно ласкает нас своими лучами, согревая кровь.

— Хесус, — говорю я, — а теперь скажи еще что-нибудь.

— Что мне сказать… — и следует новая тирада.

Увы, спасения нет.

Доктор Монардес ждет нас у калитки, ведущей во двор. Рядом с ним много детей, которых он угощает конфетами. Завидев нас, он прогоняет детей, замахнувшись тростью и говоря: «Пошли, пошли, у меня дела. Некогда мне с вами ерундой заниматься». Эту трость доктор использует скорее для красоты и пущей важности, а не для чего-либо другого.

— Ну наконец-то, Гимараеш, — выкрикивает доктор. — Я уже было подумал, что ты уехал в Португалию.

— Что мне там делать? В Португалии ничего нет, — отвечаю я, помогая Хесусу запрягать лошадей. — Лопе здесь.

— Не может быть, — восклицает доктор.

— Здесь он, здесь, — подтверждает и Хесус. — Будем с ним играть трагедию.

— И где же? — интересуется доктор.

— В «Марии Иммакулате», — отвечаю я.

В таком случае поехали. Чем раньше мы выедем и поймем, чего от нас хотят, тем скорее сможем вернуться. Кто рано встает…

— …тому Бог подает, — закончил я фразу.

Спустя несколько минут мы уже были в пути. Я высунул руку из окна кареты и ощутил легкий, приятный ветерок. Солнце прогрело воздух, и я закрыл глаза. Сквозь веки я ощущаю, как солнечные блики пробираются сквозь кроны придорожных деревьев и легонько перебегают по моим сомкнутым векам. Я слышу стук колес и цокот копыт. Рядом со мной доктор Монардес закуривает сигариллу. На секунду я открываю один глаз и смотрю на него. Он повернулся в сторону и задумчиво глядит в окно. Лицо его разделено пополам светом и тенью. Я снова закрываю глаза и слушаю звуки, сопровождающие нашу поездку. Urbi, Urbi et Orbi, римлянин Эпиктет.