Заброшенный в природу

36. НАЗВАНИЕ БУДЕТ ПРИДУМАНО В ДЕКАБРЕ

Люди зачастую выглядят жалкими, а природа — суровой и безразличной. В таком мире куда лучше всего отправиться? — можешь спросить ты в искреннем недоумении.

«В города, — говорит доктор Монардес. — Ты должен любить города, конечно, если ты не какой-то тупой пейзан». Я все больше люблю города. Города и их огни. Особенно ночью, когда идет спокойный тихий дождь, омывая пустые пыльные улицы, над которыми плывут тонкие клубы прозрачного тумана, а уличные фонари освещают лужи, в которые падают капли, образуя пузыри, — словно горячий источник с вздымающимся над ним паром. В такие моменты города просто прекрасны. Когда я задумаюсь над своими увлечениями — любовью к городам и медициной, — то невольно задаю себе вопрос: а может быть, я тоже человек Ренессанса и гуманист? Во всяком случае, я думаю, что это возможно. Очень даже возможно.

После этого в моей голове, кто знает почему, начинают вертеться фразы: «Urbi et Orbi, Святой отец, Urbi et Orbi, Святой отец». Вечером я пошел на Улицу овнов и дальше, к Флит-стрит, в табачную лавку «Льюис энд Баркер», которая работала всю ночь. Кроме табака, в лавке, хотя и тайно, продавали алкоголь. Доктор Монардес уже ждал меня там. Пока я скакал по лужам, моя сигарилла постоянно гасла под моросящим дождем. До лавки еще было довольно далеко, но здесь было тихо. Только время от времени налетали порывы ветра. Мне даже казалось, а может, я ошибался, что вдали плещется Темза, которая, как я считал, очень похожа на Гвадалквивир. Urbi et Orbi — Городу и Миру, Святой отец.

— А вот и Гимараеш, — приветственно воскликнул доктор Монардес, когда я вошел в комнату.

Он сидел за столом вместе с двумя хозяевами лавки Тимоти Льюисом и Джоном Баркером. Тут же находились сеньор Джонсон, сеньор Фрэмптон и еще двое незнакомцев. Один из них выглядел, как-то средне между итальянцем и клоуном (если принять, что эти вещи отличаются друг от друга). Он сообщил, что его зовут Соглиярдо и что он итальянец. Свою речь он перемежал итальянскими словечками и жестикуляцией.

У доктора Монардеса есть уникальный, неописуемый жест, который выражается в следующем: он чуть прижмуривает правый глаз и приоткрывает только левую половинку рта, что означает «словесный понос». Именно такое выражение появилось у него на лице с началом болтовни этого Соглиярдо. Будучи по происхождению генуэзцем, доктор всегда мог определить, является человек итальянцем или нет.

Упомянутый Соглиярдо пришел вместе с другим джентльменом по имени Шифт, который зарабатывал себе на хлеб, давая уроки изысканного курения молодым джентльменам, главным образом, провинциалам, желающим стать талантами. Соглиярдо был его учеником, и незадолго до моего прихода они вернулись из Собора Святого Павла, на двери которого, по здешнему обычаю, расклеили объявления сеньора Шифта. Они даже показали мне одно такое объявление, которое у них осталось. В нем было написано:

Д-р Шифт из Оксфорда

научит каждого юношу курить как настоящий

ДЖЕНТЛЬМЕН & ГАЛАНТ,

а также передаст ему редкое умение

пускать кольца из дыма,

обучит “Кубинскому кипению”,

euripus, а также глубокому вдыханию дыма,

который он вдохнет в Лондоне,

а выдыхать будет в Аксбридже или еще дальше,

если пожелает.

— Аж в Аксбридже? — удивился я.

— Если он так пожелает, — утвердительно кивнул мистер Шифт.

И словно для того, чтобы подтвердить свои слова, он выпустил изо рта большой клубок дыма, а я, честно признаться, не видел, чтобы он затягивался.

После этого они с Соглиярдо принялись по очереди демонстрировать нам свои, я бы сказал, скучные умения. Соглиярдо выпускал довольно большие кольца, сквозь которые мистер Шифт, слегка наклонившись вперед, старался протолкнуть плотные круглые клубки. После этого Соглиярдо демонстрировал euripus, что означало выдыхать дым идеально прямыми полосками одинаковой ширины в начале и в конце. «Кубинское кипение» было оставлено доктору Шифту, как нечто особенно, по их мнению, трудное. Это тот самый номер, при котором человек вдыхает из трубки с очень большой скоростью и тут же выдыхает через нос, так что вдох и выдох происходят почти одновременно, поэтому клубы дыма вырываются то из ноздрей, то из трубки, быстро сменяя друг друга. Я должен признать, что мистер Шифт усвоил этот трюк довольно-таки хорошо, и вскоре его голова напоминала вулкан. «Как Везувий!» — воскликнул сеньор Льюис. Умения Шифта и Соглиярдо произвели впечатление на всех, но, разумеется, не на меня.

— Ничего особенного, сеньоры, — заметил я Шифту и Соглиярдо.

— Ничего особенного?! — воскликнул Соглиярдо. — Madre mia. Да ведь это совершенное умение курить, господин. Вот вы вряд ли сможете выполнить и половину из этих вещей.

Сидящие за столом смотрели на меня с сожалением, даже с некоторым осуждением, полагая, наверное, что я испытываю зависть. Разумеется, за исключением доктора Монардеса, который отлично знал, о чем идет речь. Своими жалкими умениями эти двое вообще не смогли бы произвести на кого-либо впечатление в Севилье. Там в любой таверне можно отыскать с десяток таких, как они. Но что поделаешь, в отношении табака Испания на полвека впереди Англии.

Что касается меня, то я оттачивал свое умение курить один год, восемь месяцев и три дня. И это благодаря небольшому наследству, которое оставил мне мой покойный дядя. В последние семь месяцев я зарабатывал себе на хлеб именно этим, пока однажды меня не увидел доктор Монардес и не пригласил стать его ассистентом. Эти английские дебилы вообще не знают, они даже не представляют себе, что значит добывать себе пропитание с помощью такого умения и в таком городе, как Севилья. За подобные вещи, которые они тут демонстрировали, самое большее, что они могли бы получить, — это тумаки у досточтимой публики, у которой зря отнимают время. Меня самого, к примеру, в самом начале моей карьеры несколько раз вышвыривали из «Святого якоря» и еще из двух-трех подобных заведений. Заставить раскошелиться разных там морских волков и прочих разбойников, которые целыми днями с утра до вечера смолят в тавернах, чтобы увидеть твое умение, — дело чертовски трудное, а если ты не справишься, — то и опасное. Семь месяцев я добывал себе хлеб именно таким способом, семь долгих месяцев. И если бы не доктор Монардес, возможно, я и до сих пор бы делал это. Но надо сказать, что зарабатывал я неплохо. С одним парнем по имени Фелипе Рохас мы поделили таверны в Севилье, чтобы не мешать друг другу, и он работал в одних, а я демонстрировал свои умения в других. Но не подумайте, что до меня место было свободным. Прежде там подвизался Педро де Альмейда, но я его выжил. Именно так, потому что это ремесло безжалостно.

— Смотри мне прямо в рот, — сказал я Соглиярдо. — Надеюсь, ты умеешь читать?

— Разумеется, — ответил он, слегка обидевшись.

Конечно, мой вопрос был неуместным. Но я задал его по инерции: в тавернах Севильи всегда нужно спрашивать.

— Отлично, — сказал я. — Смотри внимательно.

Я затянулся сигариллой, задержал дым во рту — нужно ощутить его, заставить слушаться, — несколько раз перекатил его от одной щеки к другой и выдохнул букву G.

Снова затянулся сигариллой и выпустил отвесную линию с точкой над ней: /.

Следующая буква была одной из самых трудных. Я затянулся и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. В такой момент, если у тебя есть талант и, как бы нескромно это ни звучало, идеальная лицевая мускулатура: что-то срабатывает у тебя в голове, и голос подсказывает: «Сейчас!» Именно его я и хотел услышать. «Сейчас!» — подсказал мне голос, и я выдохнул т.

Потом было легко — а. После нее — г. Потом снова а с волнообразной черточкой (тильдой) сверху. Но тут что-то пошло не так — тильда перерезала а точно посередине. Вот так всегда: стоит лишь на миг расслабиться, отвлечься, вообразить себе, что все в порядке, и дым тут же тебя наказывает. Дым — очень капризная субстанция.

— Прошу прощения, сеньоры, — поднял я руку вверх. — Я повторю.

Разумеется, на этот раз не было никаких затруднений: сначала а, потом тильда, потом е и, наконец, s.

— Gimaraes, — произнес Соглиярдо, восхищенно глядя на меня.

— Гимараеш, — повторил я. — Так меня зовут.

— Невероятно, — воскликнул сеньор Джонсон. — Просто невиданно… Но, постой, а где w?

— Какое w? — спросил я.

То, в самом начале. Между G и i.

— Нет такого, — пожал я плечами.

— В Португалии и пишут снобы, — вмешался доктор Монардес. — Разные там попы и тому подобные. Сеньор да Сильва совсем не такой.

— Невероятно! — вновь воскликнул сеньор Джонсон и бурно зааплодировал.

Последующие сцены мне неловко описывать. Однако скажу, что я оказался в центре внимания не только сидевших за нашим столом, но во всей таверне, которые, оказывается, следили за моими действиями затаив дыхание.

Кто знает, сколько бы все это длилось, если бы после целого ряда восклицаний, на которые никто не обращал внимания, мы бы не заметили самого невзрачного человека, какого я когда-либо видел в жизни и с кем мог бы сравниться разве что только его спутник. Эти личности выглядели настолько нелепо, что я просто отказываюсь их описывать. К тому же они были вооружены, что в первую минуту заставило меня подумать, будто это артисты, заглянувшие сюда сразу после бурлеска. Но, как оказалось, это был местный шериф и его помощник.

— Льюис, — сказал шериф. — До каких пор я буду делать вам замечания? На вас снова поступили жалобы.

— Не может быть! — воскликнул сеньор Льюис.

— Вот что здесь написано, — сказал шериф и развернул какой-то свиток. Немного посмотрев в него, он откинул голову назад и прищурил глаза. За этим последовала длинная пауза, во время которой шериф и его помощник молча смотрели на свиток, а все посетители таверны, притихнув, напряженно смотрели на них. Неожиданно шериф быстро перевернул свиток и повторил: — Вот что здесь написано: «Жалоба на Тимоти Льюиса и Джона Баркера от имени…» впрочем, имя я не стану называть… «Сэр, эти двое держат свой табачный магазин всю ночь открытым. Они топят печь, но печной трубы у них нет. Они позволяют себе пить спиртное и продают его без лицензии, что беспокоит и раздражает жителей всего квартала. Подпись: Джек Свифт, торговец».

— Ну, — поднял голову шериф, — что вы на это скажете, господа?

— Наглая клевета! — воскликнул мистер Льюис. — Ложь от первого до последнего слова!

— Какая же это ложь! — возмутился шериф. — Разве вы не торгуете всю ночь в вашей табачной лавке?

— У нас есть разрешение, — отозвался мистер Баркер. — Мы платим в городскую управу по шесть лир в месяц, сэр. На эти деньги можно накормить толпы голодных сирот.

— Вот именно, сэр, — подхватил и мистер Льюис. — А куда уходят эти деньги, сэр?

— Уходят куда надо, — жестом остановил их шериф. — Вы лучше ответьте, в вашем магазине продается алкоголь? На который у вас нет лицензии?

— Ложь! — воскликнул мистер Льюис. — Все джентльмены приносят выпивку с собой. Разве я могу запретить им приносить с собой то, что они пожелают? Я ведь торговец, сэр, а не охранник.

Послышался одобрительный гул голосов: — Не охранник, да, он не охранник!

«А вот это ошибка!» — подумалось мне. Но сеньор Баркер, словно прочитав мои мысли, поторопился сказать:

— Но мы рады всем посетителям. И охранникам тоже.

— Даже больше других, — добавил мистер Льюис и кивнул.

— Прошу вас к нашему столу, — продолжил мистер Баркер, обращаясь к шерифу. — Там мы сможем все спокойно обсудить.

Мне показалось, что шериф только того и ждал, потому что тут же направился к нам. Стоит ли говорить, что спустя некоторое время все было оговорено и улажено. А как это было сделано, не столь уж важно. В Испании все происходит таким образом. Ведь сказал же доктор Монардес по поводу некоторых моих опасений, когда мы ехали в Англию: «В Англии нет людоедов, никто нас не съест». И был прав.

Но, разумеется, мы отличаемся друг от друга. Этот глупый шериф непонятно как завел разговор о Непобедимой армаде и о том, как англичане ее потопили.

— Что за глупости вы говорите! — не выдержал я. — Да ее специально направили, чтобы вы ее потопили.

— Как это? — удивился шериф.

— Сеньор, — сказал я, — эту армаду держали в португальском порту два года без всякого надзора. Вы знаете, что значит поставить на якорь в португальском порту и держать два года без всякого надзора?! Боже мой! Я думаю, что у вас нет ни малейшего представления об этом. Каждый тащил все, что попадет под руку. Мой друг построил себе дом из досок армады. До сих пор португальцы продают рубашки, сшитые из парусов армады. У меня самого есть такая рубашка.

— Но сейчас-то они лгут, что рубашки — те самые, — вмешался доктор Монардес, — просто такие считаются сувениром и продаются дороже.

— Да, это так, — согласился я. — Но вначале было иначе. Поверьте мне, сеньор, если бы это был английский флот, то после двух лет стоянки в Португалии он вообще не смог бы выйти из порта. А испанская армада не только вышла, но и плавала.

— И вообще вашим людям не нужно было ее преследовать, — снова вмешался доктор Монардес. — Она бы и сама потонула.

— Извините, но я вообще не понимаю, как воспринимать ваши слова. Как такое вообще возможно? — удивился мистер Шифт.

— По сути все очень просто, сэр, — ответил я. — В один прекрасный день сеньор де Лека отказался давать деньги на содержание армады, и вскоре они уже не знали, что с ней делать. Наконец решили погрузить на корабли всякий хлам и отправить в открытое море, чтобы там корабли потонули сами. Им хотелось немного очистить Испанию. На корабли погрузили кастильский сброд, разных там мятежных аристократов, был там и Лопе… Вам доводилось слышать о Лопе?

— У меня что-то вертится в голове, — ответил сеньор Джонсон.

— Лопе де Вега. Тот самый, который за один год написал четыреста двадцать пьес.

— Не может быть! — воскликнул мистер Джонсон. — Абсолютно невозможно!

— Ха! — насмешливо выкрикнул доктор Монардес. — Просто вы его не знаете. Мне иногда кажется, что вся армада была построена только для того, чтоб избавиться от Лопе де Веги.

— Да, — подтвердил я. — Мы когда узнали о гибели армады, вздохнули и сказали: «Всё, с Лопе покончено!» Ан нет! Именно он выжил и вернулся.

— И все еще пишет по четыреста двадцать пьес в год? — спросил сеньор Джонсон.

— Нет, — признался я. — Сейчас всего по сто-двести.

— Ну, значит есть польза от случившегося, — сказал шериф и отпил из рюмки, по-моему, уже третьей. — Законы, господа, должны соблюдаться. Нужно подчиняться вышестоящим лицам, и их приказы нужно выполнять. Даже если кажется, что они совершают ошибку, они всегда себе на уме и оказываются правы. Разве не так? — обратился он ко мне.

Я немного помедлил, не зная, что сказать, но потом сговорчивость взяла верх, и я кивнул, разведя руки в стороны в знак согласия:

— Конечно же так.