Заговорщики Гора

Глава 17

Было трудно не поддаться азарту толпы, не присоединиться к её взволнованному рёву. Я вскочила на ноги вместе с тысячами других.

— Быстрее! — подбадривали люди.

«Быстрее!» — думала я, болея за наездника в синем костюме. Возможно, думала я, по причине моей ненависти к нему, тому, под чью ответственность меня передали, мне следовало бы выбрать другой цвет, скажем, жёлтый или красный, хотя бы для того, чтобы болеть против него, чтобы досадить ему, хотя, конечно, вряд ли было бы разумно заострять его внимание на подобном несоответствии. Это могло бы быть моим личным делом. Тем не менее, я так не поступила. Мужчина, на попечении которого, я находилась, сделал ставку на синий, таким образом, как бы мне не хотелось выбрать другой цвет, чего, конечно, мне разрешено не было, синий был его цветом. Как странно! Его желание стало моим желанием, его ставка словно стала моей ставкой. Странно, думала я. Я ведь его ненавидела, так какое мне было дело до его удачи, до его благосостояния? Безусловно, пришло мне в голову, если он проиграет, то может рассердиться и сорвать зло на мне, например, избить. «Давай, синий, быстрее!» — думала я, поднимаясь на цыпочки. Беговую дорожку заволокло пылью, и я с трудом различала происходящее. Кое у кого были с собой подзорные трубы, хотя более короткие по сравнению с обычными инструментами строителей. Шум стоял неимоверный. Я чувствовала себя погруженной в волну крика, воя, рёва болельщиков. Правда сама я не присоединялась к всеобщему крику. Мне не дали разрешение говорить. Наша группа из пяти человек, если считать вместе со мною, заняла места в верхних рядах. Я немного потянула руки в стороны. На моих запястьях были надеты наручники, удерживавшие их за спиной. Только в таком виде мне и таким как я было разрешено появляться на стадионе. Безусловно, если у рабовладельца не найдётся браслетов, не возбраняется связать запястья девушки шнуром, шарфом или просто полосой ткани, лишь бы они надёжно удерживались на месте. Венна была гораздо более толерантным городом, по сравнению с Аром, где рабынь, если только они не были подобающим образом скрыты не допускали на стадионы, уже не говоря о театрах. Например, их почти никогда нельзя было бы увидеть на театрализованных представлениях, играх, концертах, музыкальных драмах, эпических спектаклях, крупных турнирах каиссы и тому подобных публичных мероприятиях. Предположительно, это делалось из уважения к свободным женщинам, чувства которых могли бы быть оскорблены присутствием поблизости от них, полуодетых, красивых, принадлежащих мужчинам животных. Правда, рабыни одного сорта, вероятно, будут очень даже видимыми на стадионе, точнее на определённом виде стадиона, на «стадионе клинков», для которого характерна более вульгарная, более брутальная обстановка, в которую прекрасно вписывается голая рабыня, беспомощно прикованная к столбу с кошельком золота, привязанным к её шее. Победителю достанется всё, и она, и этот кошелёк.

— Давай, красный! — выкрикнула какая-то рабыня, стоявшая двумя рядами ниже меня.

Значит, ей было дано разрешение говорить и поддерживать фаворита её хозяина! Меня охватило дикое желание схватить её за волосы и бросить на землю, но, разумеется, я не посмела бы так поступить. Уж я-то понимала, что именно я очень быстро буду рыдать и умолять о пощаде! Это именно мне, а не какой-то другой невольнице, и я это прекрасно знала, предстоит раболепствовать и унижаться. Это мне было ясно ещё в моём прежнем мире. Я окончательно осознала это на той памятной вечеринке, когда я в позорном камиске и собачьем кожаном ошейнике была вынуждена прислуживать за столами, подгоняемая ударами хлыстов, и унижающаяся перед властной Норой. Пожалуй, стоило пережить такой опыт, хотя бы для того, чтобы понять, что ты — рабыня. И вот, даже по прошествии всех этих месяцев, я по-прежнему боялась Норы, боялась до ужаса, до слабости в коленях. Она была Госпожой, а я — рабыней. Она смогла мне это преподать.

Думаю, вам известно, что как в случае с тарновыми гонками, здесь тоже существуют свои сообщества болельщиков, синие, жёлтые, оранжевые, красные и так далее.

Многие гореане с большой серьезностью относятся к преданности тому или иному сообществу. Членство в нём может передаваться в семье из поколения в поколение. Иногда случаются стычки между сторонниками таких сообществ.

Гонку выиграл всадник в оранжевом.

Я села на лавку, а многие из окружающих направились к кассам, чтобы сделать новые ставки. Большинство сжимало в руках программки, в которых перечислялись животные и их наездники.

В только что закончившемся забеге участвовали четвероногие тарларионы. Этих ящеров выводили ради выносливости и скорости, но даже при этом они — животные тяжёлые и совсем не соперники более типичным для гонок, быстрым, двуногим тарларионам. К тому же, последние плотоядные и более агрессивные, из-за чего на время гонки челюсти им обычно связывают. Бывали случаи, когда перед гонкой, в стойлах или на тренировках такие животные напали на своих конкурентов и даже на персонал. Иногда их применяют в армии для разведывательных рейдов или для курьерской службы. Некоторых также могут использовать для охоты с седла на диких тарсков.

— Оранжевый пришёл первым, — раздосадовано сказал тот, на попечении которого я была.

— Да, Господин, — вздохнула я.

На стадионе нас было пятеро: Леди Бина, Астринакс, бывший у нас посредником, мужчина по имени Лик, нанятый, как мне кажется, за его меч, кузнец, тот самый, под чьей опекой я находилась, ну и я сама. С Астринаксом я уже встречалась в Аре, это именно он организовал мою продажу игорному дому. Леди Бина наняла его, чтобы переложить на него организацию нашей поездки, покупку тарларионов и фургонов, наём возниц, а также приобретение продовольствия и улаживание прочих нюансов. Понятно, что такие вопросы были вне компетенции Леди Бины, Лорда Гренделя, не говоря уже обо мне.

Сказать, что я была рада тому, что меня взяли с собой на стадион, это ничего не сказать. А ведь им ничего не стоило просто оставить меня в фургоне прикованной к центральному стержню.

Я осмотрелась. Как и я сама, другие рабыни, которых я заметила на трибуне, были одеты в туники, причём некоторые в гораздо более откровенные, по сравнению с моей. А одна девушка, чей оценивающий взгляд я поймала на себе, была в камиске. Она ещё и гордо вскинула голову, презрительно скривила губы и отвернулась. Насколько горд, должно быть, был её хозяин, насколько высокомерен, что выставлял её напоказ в таком виде. И какой самодовольной и тщеславной была она, с какой гордостью она демонстрировала свою красоту, скорее подчёркнутую, чем прикрытую камиском.

— Я вниз, — сказал кузнец, — сделаю ещё одну савку.

— Да, Господин, — отозвалась я, почувствовав тяжесть на левой лодыжке.

Мужчина накинул на мою щиколотку браслет и мгновением спустя пристегнул цепь к железному кольцу, вмурованному в цементный пол под моим местом, после чего направился к столам, расставленным ниже рядов скамей. Леди Бина, Астринакс и Лик отправились следом за ним.

Оставшись в одиночестве сидеть на скамье, я первым делом немного пошевелила ногой, а потом потянула руки в стороны. Если бы они были свободны, или хотя бы цепочка наручников была подлиннее, я смогла бы поправить тунику, сползшую с моего левого плеча.

Я была рабыней, которую оставили без присмотра, и это заставило меня опасливо озираться. Я вдруг поняла, что это могло бы означать. К такой рабыне мог безнаказанно приставать и даже ласкать её кто угодно. Впрочем, вокруг меня было много народа.

В Венну мы прибыли этим утром.

Очевидно, скромный ужин, который я подготовила кузнецу вчера вечером, оказался вполне съедобным. В любом случае, после того, как мужчина немного перекусил, он жестом дал понять мне, стоявшей на коленях неподалёку, что я должна опуститься на четвереньки и ползти к небольшому костру. Когда я приблизилась, он стал между делом, не отрываясь от ужина, протягивать мне маленькие кусочки пищи, которые я брала с его руки губами, и даже стараясь делать это, насколько возможно, изящно. Позже он разрешил мне лечь рядом с ним на бок, связав «желанием господина», то есть приказав держать руки за спиной, обхватив левое запястье правой ладонью, и скрестить и без того скованные лодыжки.

— Говори, — бросил мне мужчина.

— Уверена, Господина не интересуют рассказы рабыни, — отозвалась я.

— Говори, — повторил он.

— Но о чём таком я должна говорить? — спросила я.

И тогда он потребовал рассказать ему о моём прежнем мире, моей жизни там, о моём захвате и последующем обучении, о продажах и бывших владельцах, и даже о моих мыслях и чувствах.

Я очень боюсь, что было ужасной глупостью, рассказывать всё это, но целый ан слова лились из меня неудержимым потоком, порой перемежаясь благодарными слезами.

— Что Вы со мной сделали? — всхлипнула я, наконец, лежа на земле около мужчины, связанная его желанием и глядя на него, освещённого тлеющими угольками костра.

— А разве не ясно? — спросил он.

— Господин? — не поняла я.

— Я раздел тебя, — пояснил мужчина.

— Я понимаю, — вздохнула я.

— Ну что ж, пожалуй, пора тебе на общую цепь, — сказал он мне. — Ты развязана.

Я поднялась на ноги, и он, взяв меня правой рукой за левое плечо, отвёл к общей цепи, к которой уже были пристёгнуты несколько девушек. Усадив меня рядом с ними, мужчина отомкнул браслет кандалов с моей правой лодыжки, прокинул его под цепью и снова защёлкнул на прежнем месте, тем самым присоединяя меня к общей цепи. В этом лагере цепь была натянута не между деревьями, а между двумя тяжёлыми столбами, вкопанными приблизительно в двадцати шагах один от другого.

— Итак, Господин, — вздохнула я, — рабыня раздета.

— Есть много способов раздеть рабыню, — пожал плечами мужчина.

— Это я уже поняла, — сказала я.

— Приказать ей снять одежду, или самому сорвать с неё тунику, это всего лишь два самых простых, — сказал он.

— Я понимаю, — кивнула я.

— Безусловно, — улыбнулся мой сопровождающий, — это приятно.

— Несомненно, — буркнула я.

После того, как я раскрыла перед ним столь многое о себе, практически выставив напоказ внутренний мир той, кто носила мой ошейник, я почти надеялась, что услышу приказ раздеться, или почувствую его руки на моём декольте, срывающие с меня тунику.

Но он просто отвёл меня к цепи, к другим девушкам.

— Рабыня принадлежит целиком и полностью, вся, без остатка, — развёл он руками.

— Рабыни это понимают, — прошептала я.

— Каждая мысль рабыни, — добавил кузнец, — даже самое тонкое, самое малейшее её чувство принадлежит господину.

— Да, Господин, — согласилась я.

Он выпрямился, и я поспешила встать на колени.

— Господин, — позвала я, глядя на него снизу вверх.

— Держи колени вместе, — бросил мужчина, причём в его голосе явно слышалось раздражение.

Я быстро сжала их, еле сдерживая улыбку, и думая, что у меня действительно есть власть.

— Кажется, что эта рабыня отдана под присмотр Господина, — заметила я.

— Верно, — подтвердил он.

— Это ведь у вас ключ от её кандалов.

— В данный момент, — кивнул мой надсмотрщик.

— И Вы ещё в Аре узнали, что рабыню зовут Аллисон, — продолжила я.

— И что с того? — осведомился он.

— Но рабыня, — сказала я, — по-прежнему не знает имени Господина.

— Десмонд, — наконец-то представился кузнец.

— Это не гореанское имя, — сказала я.

— Вполне гореанское, — несколько удивлённо ответил он.

— Я в этом уверена, — настаивала я.

— Оно, из окрестностей Харфакса, — заявил Десмонд.

— Ох, — теперь настала моя очередь удивляться я.

— Мой Домашний Камень, — сообщил мне он, — это камень Харфакса.

— А что делал Господин в Аре? — не удержалась от вопроса я.

— Любопытство, — хмыкнул он, — не подобает кейджере.

— Да, Господин, — вздохнула я.

— Я слышал, — сказал он, — завтра в Венне пройдут забеги тарларионов. Оно и понятно, сейчас самый сезон. Хочешь посмотреть?

— Да! — воскликнула я. — Да, Господин!

— Впрочем, — пожал он плечами, — если хочешь, то можешь остаться в закрытом фургоне, прикованной к стержню.

— Я прошу позволить мне сопровождать Господина, — поспешила попросить я.

— Если Ты пойдёшь, — усмехнулся он, — то Ты должна будешь сделать это так, как положено кейджере.

— Что это означает? — поинтересовалась я.

— Увидишь, — пообещал Десмонд.

— Да, Господин, — вздохнула я.

* * * *

На трибунах ипподрома суетились люди, одни спускались вниз, другие поднимались им навстречу.

Гореанская толпа представляет собой довольно красочное зрелище, особенно по праздникам, или во время публичных мероприятий, вроде соревнований, бегов и тому подобных. Несомненно, вам это всё знакомо, но, возможно, оно для вас знакомо настолько, что Вы просто перестали это замечать.

Некоторые рабыни, как и я сама, сидели на скамьях короткими цепями прикованные к кольцам. Однако большинство были свободны и спокойно бродили между рядами, хотя и со скованными за спиной руками. Я предположила, что с такими украшениями на запястьях для них было бы трудно стянуть что-нибудь мелкое, посмей они это сделать. С другой стороны у меня были веские основания подозревать, что имелись более тонкие причины, лежащие в основе таких прекрасных ограничений свободы. Разве это не напоминает девушке о том, что она рабыня и только это? Соответственно, на неё вполне подобающе наложить подобные ограничения. Впрочем, мужчины это те ещё монстры, которым, похоже, нравится видеть женщин беспомощными перед ними, полностью зависимыми от их милосердия. И для какой женщины, оказавшейся в столь беспомощном положении, не станет понятно, что она — женщина. Кроме того, это, конечно, помогает нам ещё острее осознать различие между нами и свободными женщинами, как будто нам недостаточно скудности наших туник и очевидности прекрасных, тонких, запертых на наших шеях ошейников на фоне богатства их одежд и вуалей!

На глаза мне попалась длинноволосая девушка с превосходными ногами, одетая в короткую синюю тунику. То ли её хозяин был из касты писцов, то ли он просто предпочитал синий цвет.

Мимо, по проходу парой рядов ниже прошёл продавец сладостей, предлагавший тасты.

Мне очень хотелось, чтобы тот, под чьим надзором я находилась, мужчина в одежде чёрно-серого цвета кузнецов по имени Десмонд, возвратился как можно скорее. Пусть я его ненавидела, но я жаждала почувствовать свою беспомощность в его присутствии. Я желала быть такой, чтобы он мог эксплуатировать меня так, как ему нравилось.

Далеко внизу, на широкой площадке, обнесённой поручнями, я заметила двух девушек в туниках цветов работорговцев, то есть в жёлто-синих. Как и у других рабынь на ипподроме их руки были скованы наручниками за спиной, но, что интересно, эти две невольницы были соединены за шеи ярдом цепи. Я встала, чтобы рассмотреть получше. Казалось, что-то в этой паре зацепило моё внимание, чем-то они меня заинтересовали. Было в них что-то знакомое, что-то, чего я никак не могла взять в толк. Может быть, думала я, мне случалось видеть ту или другую из них, а возможно и обеих сразу, где-нибудь в Аре, скажем, у прачечных ванн или на рынке. Возможно, они были в некотором роде подобранной парой, и их собирались продать в такой ипостаси. С другой стороны казалось маловероятным, что они могли быть близнецами, поскольку одна была блондинкой, волосы другой были почти такими тёмными, как и мои. В таком случае, возможно, их подбирали исходя из неких других критериев, или, даже не подбирали, если не считать того, что каждая из них, несомненно, представляла немалый интерес как рабыня.

После спасения, если это словом можно использовать в данном случае, слепого кюра, я узнала гораздо больше о прошлом Лорда Гренделя. Кое-что мне стало известно от Леди Бины, но куда больше, что интересно, благодаря переводчику. Поскольку появившийся в нашем доме новый постоялец оказался совершенно неспособен произносить звуки человеческой речи в целом и гореанского языка в частности, Лорд Грендель научил меня пользоваться переводчиком, чтобы у меня было средство понимания вновь прибывшего и коммуникации с ним. Леди Бина в подобном обучении не нуждалась, ей это устройство уже было хорошо знакомо. Но что интересно, моя хозяйка, казалось, относилась к вновь прибывшему с неподдельным уважением, и даже испытывала перед ним страх, если не благоговение.

— Он — настоящий кюр, — прошептала она мне как-то.

Разумеется, Леди Бина проявляла к нему гораздо больше уважения или почтения, чем она обычно адресовала своему собственному коллеге, или другу, или телохранителю Лорду Гренделю, над которым она, казалось, зачастую откровенно потешалась, при всей его преданности ей и при всей её зависимости от него, демонстрируя терпеливое, терпимое, жалостливое презрение. Она расценивала его как неполноценного, как урода, как будто он мог бы быть чудовищем или калекой. Возможно, в некотором смысле, он таким и был. Я не знала. Безусловно, она понимала его полезность. Иногда, пока мы ещё не покинули снимаемое жильё, я задерживалась поблизости от Лорда Гренделя и слепого кюра, имя которого я слышала много раз, но была не в состоянии даже начать его выговаривать. Никаких гореанских фонем, эквивалентных этим звукам в переводчике не нашлось, похоже, он просто не был запрограммирован на это. Когда его имя произносилось на кюрском, прибор просто делал паузу в гореанском переводе. Иногда, когда эти два монстра разговаривали по-кюрски, я старалась держаться неподалёку, прижав к уху включенный переводчик, звук которого был понижен до предела слышимости. У меня не было сомнений, что они могли расслышать гореанские слова, издаваемые устройством, причём из любого конца комнаты, и, не исключено, даже более ясно чем я сама, прижимавшая его к уху, но их это, похоже, совсем не интересовало, по крайней мере, они не обращали на это особого внимания, если вообще обращали. Казалось, спустя какое-то время, они вообще перестали замечать этот факт. Разве что в самом начале слепой кюр проявил интерес к тому, что прибор включён, но Лорд Грендель поспешил заверить его в безопасности подобных вольностей, назвав меня «любопытным маленьким животным», с чем вновь прибывший согласился, добавив, что мол «все они такие». Его реакция только подтвердила мои подозрения о том, что о человеческих рабынях он кое-что знал. Он был слеп и не мог меня видеть, и, конечно, никогда не видел меня раньше, но я нисколько не сомневалась, что он легко мог найти меня по запаху, даже если бы я спряталась среди сотни рабынь. Само собой, у меня не было сомнений и в том, что он мог повторить тот же трюк и с Леди Биной, скажем, вычислив её среди сотни свободных женщин. Точно так же, и даже более пугающе, могло бы быть в случае со слином, которому дали бы запомнить наш запах. Несмотря на обилие разрозненной информации, полученной от Леди Бины и от слепого кюра благодаря переводчику, я так и не пришла к пониманию того, что имело отношение к далёким мирам, экзотическим технологиям, необычному оружию, странным традициям и праздникам, разнообразным расам и культурам, пугающим фактам истории и таинственными планам, фракциям и войне, похоже, имеющей место в данный момент, но некоторые вещи я для себя уяснила. Например, я поняла, что они были остатками развитой цивилизации, народы которой, разрушив свой собственный мир, переселились в искусственно созданные сферы, чистые и незагрязнённые радиацией и отходами производства, и теперь жаждали получить себе новые и лучшие миры. Мимоходом я собрала больше информации и о Лорде Гренделе. Оказывается, в планы некоторых кюров входило заключить союз между ними и людьми Гора, чтобы поделить поверхность планеты и жить в мире, по крайней мере, какое-то время. Предположительно, это могло бы быть приемлемым для тех, кто был хранителями двух миров, моего прежнего, на моём родном языке называемого Земля, и теперешнего, именуемого Гор. Я имею в виду Царствующих Жрецов Гора, таинственных существ, к которым относятся с большим страхом, как люди, так и кюры. Предположительно, Царствующие Жрецы, кем бы они ни были, или независимо от того, кем они могли бы быть, заинтересованные в том, чтобы защищать обе планеты системы Тор-ту-Гора, и Землю, и их собственный неповреждённый мир, не будут против такого союза, при условии, что их законы относительно оружия и технологий будут уважаться. Насколько я поняла, эти законы, были разработаны, чтобы не дать опасную силу в руки излишне агрессивных существ, по своей глупости, не способных использовать эту силу с умом. Лорд Грендель предполагал, что кюры действительно начнут с мирного сосуществования, но затем, постепенно, устранят людей Гора, за исключением, возможно, той их части, которая могли бы быть полезной в качестве домашнего скота, для работы и пищи, и заберут себе всю поверхность планеты. Следующей фазой было бы постепенное заселение всего Гора кюрами, увеличение их численности и занятие ими стратегически важных мест. Кульминацией стало бы нападение и устранение Царствующих Жрецов посредством завезённого контрабандой оружия и помощи технологиями из металлических миров, после чего весь мир окончательно будет принадлежать кюрам, вечно соперничающие группы которых, смогут оспаривать и делить его по своему усмотрению и привычными для себя методами. Согласно плану, в первой фазе следовало найти подход к людям, и чтобы облегчить эту задачу, был проведён ряд экспериментов с целью создания гибрида, частично кюра, частично человека, который, как предполагалось, смог бы взаимодействовать с людьми Гора. Впрочем, с этими планами пришлось распрощаться уже после первого такого эксперимента, в результате которого на свет и появился Грендель, монстр, как с точки зрения людей, так и кюров, позднее ставший Лордом Гренделем. Интересно, но можно считать, что у него было несколько отцов, поскольку генетический материал, которым была оплодотворена человеческая яйцеклетка, был взят у нескольких кюрских мужчин. В конечном итоге получившийся зародыш был пересажен той же человеческой женщине, из которой первоначально была взята яйцеклетка. После того, как ей показали младенца, она убила себя. Таким образом, Лорд Грендель являлся отчасти кюром, отчасти человеком, но, очевидно, люди не приняли его за своего, так что, программа была свёрнута. Что интересно, его не приняли и кюры, и в результате в своём родном стальном мире он фактически стал изгоем. Следующий план кюров заключался в том, чтобы переманить на свою сторону кого-нибудь из людей, соблазнив или подкупив, а затем поддерживать его своей силой и средствами, чтобы тот продвигал их проекты. Была предпринята попытка завербовать некого человека, чьего имени они не называли. Насколько я поняла, это был воин, настроенный против Царствующих Жрецов, отвергнутый и преследуемый ими. Очевидно этот воин, не только отказался от предложенной ему миссии, но и каким-то образом оказался вовлечённым в политику стального мира, приняв участие в восстании, приведшем к смене власти в рассматриваемом стальном мире.

Лично я, особых отличий между Лордом Гренделем и другим кюром не заметила. С другой стороны, самим кюрам определённые различия были очевидны и, вероятно, вызывали отвращение. Например, пальцев на руках и ногах Лорда Гренделя было только по пять, а не по шесть, как на конечностях нормальных кюров. Очевидно, хватало и других, более тонких нюансов, но они, по крайней мере, большинство из них, для меня казались незначительными. Возможно, самым интересным было то, что Лорд Грендель мог воспроизводить человеческие фонемы. Можно, конечно, предположить, что были и другие отличия, внутренние, которые не так легко обнаружить, отличия в физиологии, возможно, в чувствительности, в характере, сознании и так далее. Лорд Грендель, как я уже упоминала, утверждал, что являлся кюром. Вновь прибывший, кстати, воспринимал его как кюра, но он был слеп и не мог видеть особенностей своего товарища.

Я окинула взглядом стадион.

Для следующего забега на старт выводили двуногих тарларионов, животных быстрых и агрессивных, так что соревнования с их участием всегда представляют опасность для участников. В таких забегах довольно сложно спрогнозировать победителя, они с трудом поддаются анализу, всё из-за непредсказуемости животных, порой становящихся упрямыми, своенравными и опасными. Иногда фаворит может заартачиться, и первым к финишу придёт совершенно неизвестный ящер. Далеко не все зрители рискуют играть на тотализаторе на таких гонках.

Толпа заслонила от меня двух закованных в наручники и скованных цепью за шеи кейджер. Тот факт, что они были в сине-жёлтых туниках, цветах Работорговцев, намекал на то, что их могли привести на бега, чтобы предложить как товар. Я предположила, что в таком месте мужчины вполне могли предложить за них хорошую цену. Впрочем, я подозревала, что если бы меня саму выставили на продажу сейчас, то мужчины не поскупились бы на предложения. Разве я теперь не отличалась от той, кем я была раньше, в то время, когда на меня только надели ошейник? Разве кузнец не ходил за мной по пятам? Разве он не встал между мною и монстром? Безусловно, в нашу первую встречу на рынке Цестия он обошёлся со мной довольно грубо, а около Шести Мостов властно воспользовался моими губами в тот момент, когда я была не в том положении, чтобы сопротивляться. А в фургоне он дал мне одеяло, правда вынудил меня за это готовить ему ужин, да ещё и потребовал, чтобы я встала на четвереньки, словно я была какой-нибудь тарскоматкой, и кормил меня с руки. Безусловно, за еду я ему была благодарна, но потом он приказал мне лечь около него как простую рабыню, которой я, впрочем, и была, «связал меня своим желанием», и заставил говорить и рассказывать. И я рассказала ему всё, раскрылась перед ним, поведала о своём прошлом, о своих мыслях, надеждах, страхах и чувствах, обнажилась перед ним полностью, как только рабыня могла бы обнажиться перед господином. А затем, когда я практически исповедалась перед ним, выставила себя напоказ, была настолько открыта, настолько уязвима, настолько беспомощно обнажена, он сообщил мне, что он всего лишь «раздел меня». И я действительно чувствовала себя раздетой, точнее раздевшейся перед этим мужчиной! Как хорошо он теперь знал меня! Что осталось у меня в запасе, что осталось скрыто от него? Но не зря ведь говорят, что кейджера принадлежит вся, целиком. Затем он пристегнул меня к общей цепи вместе с остальными девушками. Но поскольку той ночью, лежа на голой земле, прикованная к общей цепи, я была счастлива, несказанно счастлива, что мне дали выговориться. Но при этом меня мучил вопрос, как получилось, что ему, господину, могли быть интересны мысли и чувства кейджеры, если только он не делал вид. Ведь фактически, мы, кейджеры, были всего лишь животными, нужными для работы и интимного использования, которых можно наказать, если вызовут недовольство. Впрочем, подумала я, он мог принадлежать к тому типу рабовладельцев, которые не будут удовлетворены чем-то меньшим, чем владением всей кейджерой. Конечно, любая кейджера знает, что она принадлежит вся, целиком и полностью. Закон в этом плане не имеет двусмысленного толкования. Но как порой пугает её понимание того, что это правда, что она принадлежит целиком и полностью.

Я рискнула предположить, что наездники готовили своих животных к заключительным забегам, которым предстояло стать кульминацией этого дня.

Тор-ту-Гор всё ещё слепил глаза яркими лучами, но тени от тентов, растянутых над трибунами, уже удлинились настолько, что накрыли ближайший трек. На той стороне стадиона я заметила рабов-мужчин, поливавших водой беговую дорожку.

Зрители потянулись обратно на трибуны.

А мне, всё также сидевшей на скамье, сжимая ноги, одна из которых была прикована к кольцу ряда, только и оставалось, что глазеть на толпу, выхватывая взглядом рабынь, одетых в разноцветные туники. Среди них я заметила одну девушку в короткой тунике, белой с широкими диагональными чёрными полосами. По-видимому, подумала я, её хозяин был мужчиной старомодным, традиционалистом, если так можно выразиться. Такие туники, как мне объяснили, в недалёком прошлом были настолько распространены, что их фактически можно было считать своеобразной универсальной униформой кейджер, однако позднее, к счастью, стали популярными рабские туники самых разнообразных расцветок и фасонов, с разными разрезами, декольте и так далее. В распоряжении рабовладельцев появилось великое множество вариантов одежды для своей собственности, если, конечно, они захотят её одеть. Мы девушки, впрочем, как и все женщины, крайне заинтересованы в том, чтобы всеми способами усилить впечатление от нашей внешности, с тем, чтобы быть привлекательными, и даже красивыми, так что мы не могли не одобрить такое положение дел. Конечно, последнее слово в любом случае останется за господином, но редкий рабовладелец останется неуязвимым к удовольствию, которое прекрасная рабыня может представить к его рассмотрению. И, разумеется, ему вряд ли захочется, чтобы его девушка появлялась на улице в вышедшей из моды одежде, ведь это могло бы заставить окружающих усомниться в его вкусе или кошельке, или в том и другом одновременно. Теперь у нас появилась возможность конкурировать друг с дружкой сотней новых способов, почти как у свободных женщин, соперничающих посредством множества вариантов собственных роскошных, ярких, красочных, красиво декорированных предметов одежды. Безусловно, нет ни единого шанса, что кто-то может перепутать короткую, лёгкую, мало что скрывающую тунику рабыни с одеждами сокрытия и вуалями свободной женщины. На глаза мне снова попалась рабыня в белой с чёрными полосами тунике. Не без зависти я отметила, что она была девушкой весьма привлекательной, и у неё были прекрасные ноги.

Я немного покрутила запястьями, заключёнными в браслеты, державшие мои руки за спиной. Насколько отличалось всё это от моего прежнего мира, подумалось мне. Здесь никто не придавал особого значения мелькающим в толпе хорошеньким девушкам в ошейниках, коротких туниках и с закованными в наручники за спиной раками, за исключением чисто утилитарного интереса. Какой поразительный контраст они представляли на общем фоне, как выделялись в толпе хорошо одетых мужчин и женщин! Но, несмотря на это, насколько само собой разумеющимися считались здесь такие красотки! Они были не больше, чем культурной банальностью. А вот на моей прежней планете подобнее зрелище, скажем, появление в толпе прекрасной молодой женщины, босой или в лёгких сандалиях, практически полуголой в своей короткой тунике, с ошейником, запертым на горле, с руками, беспомощно закованными за спиной в наручники, возможно даже ведомую на поводке, немедленно привлекло бы к себе большое внимание.

— Ой! — пискнула я, поскольку полоса ткани, внезапно накинутая сзади, закрыла мне обзор.

Ткань дважды обернули вокруг моей головы и завязали узлом на затылке. Я ничего не видела!

— Господин? — осторожно спросила я, но ответом мне стал только смех.

Я почувствовала, как чья-то рука собрала в кулак мои волосы и потянула их назад и вниз, вынуждая меня запрокинуть голову, поворачивая лицо вверх, к трепыхавшемуся на ветру, полосатому тенту, видеть который я не могла.

В следующее мгновение грубые мужские губы накрыли мой рот и сокрушили мои губы. Из-за руки, сжимавшей мои волосы я не могла не то отвернуться, но даже пошевелиться. Говорить я тоже не могла, да мне на это не было дано разрешение.

Всё что я могла, это стонать, ёрзать, напрягаться всем телом и, боюсь, непроизвольно дрожать, поскольку я ощущала, что моё тело могло предать меня, уступив его напору.

Чем я могла помочь себе?

Я была рабыней!

Я боялась, что ещё мгновение, и я к потехе окружающих, могла начать жалобно прижиматься к нему. Если бы он дотронулся до меня, как можно было бы трогать рабыню, уверенно, бескомпромиссно и собственнически, думаю, что моё тело само судорожно прыгнуло бы навстречу его прикосновению.

А потом губы исчезли так же внезапно, как появились, и я услышала ещё более громкий смеха вокруг себя.

Я вскочила на ноги, в испуге и страдании крутя головой, но неспособная что-либо увидеть, беспомощно дергая руками, пытаясь вытащить ладони из браслетов.

— На колени, шлюха, — раздался неприятный мужской голос, и я, напуганная происходящим, немедленно упала на колени перед ним и поспешно прижалась лбом к цементному полу.

— Она и вправду, шлюха, — послышался другой голос.

Неужели они заметили начало моей реакции?

— Хуже, — усмехнулся другой мужчина, — она — рабыня.

— Насколько они беспомощны, — заметил ещё один.

— Она — горячее маленькое животное, — прокомментировал первый.

— Десять бит-тарсков за неё, — заявил второй, и собравшиеся подержали его новым взрывом смеха.

И в этом смехе я различила и весёлые женские голоса. Вот если бы вас самих, сердито подумала я, нарядили в туники, завязали вам глаза и подвергли такому вниманию, посмотрела бы я, так ли уж сильно вы отличаетесь от меня!

Чуть позже я почувствовал сильные руки, сомкнувшиеся на моих плечах. Меня рывком поставили на колени, а потом сняли повязку с глаз.

— Господин! — воскликнула я. — Что они сделали со мной!

Быстрая злая пощёчина жёстко оборвала меня на полуслове. Щека вспыхнула болью. Слёзы брызнули из глаз.

— Что-то я не помню, — прорычал тот, в чьём попечении я находилась, — чтобы тебе давали разрешение говорить.

Я умоляюще уставилась на него.

— Можешь говорить, — бросил он.

За ним стояла Леди Бина, державшая программку в руке, и чуть позади держались Астринакс и Лик, выполнявший обязанности телохранителя.

— Что они сделали со мной! — снова сквозь слёзы, воскликнула я.

— Изнасиловали твои губы, — проворчал Десмонд, и уточнил: — Тебя ведь не использовали под лавкой, не так ли?

— Нет, Господин, — ответила я.

— Впрочем, это в любом случае не имело бы никакого значения, — пожал он плечами, — насколько я понимаю, рабское вино тебе уже давали.

— Да, Господин, — подтвердила я.

Он поднял со скамьи передо мной бит-тарск и, продемонстрировав его мне, передал монетку Леди Бине, тут же спрятавшей её в свой кошелёк.

— Я не видела, кто сделал это со мной, — сказала я.

— Какая разница, — отмахнулся кузнец. — Главное, что бит-тарск был заплачен.

— Бит-тарск? — удивлённо переспросила я.

— Взгляни туда, — указал он, — и туда. И вон туда.

Я проследила за его пальцем и увидела рядом ниже и значительно правее рабыню, и ещё одну слева от меня с правой стороны от меня четырьмя рядами ниже. Лица обеих были закрыты повязками. Потом я, переведя взгляд ещё ниже, туда, где ходил продавец сладостей, я заметила другую рабыню, внезапно напрягшуюся и задёргавшуюся, потому что ей на глаза накинули полосу ткани. Крупный мужчина запрокинул ей голову, и в своё удовольствие поцеловал её в губы. Девушка пыталась сопротивляться, но была совершенно беспомощна. Был ли это тот же самый мужчина, спросила я себя, который только что прижимался к моим губам?

— Это — игра, одно из развлечений Веннского ипподрома, — пояснил Десмонд, — собирать поцелуи с губ оставленных без присмотра кейджер.

— В таком случае, почему меня оставили без присмотра? — поинтересовалась я.

— Не понял, — удивлённо уставился на меня он.

— Меня передали под вашу ответственность, — сказала я. — Почему же Вы оставили меня одну? Почему не остались и не защитили меня?

— Но бит-тарск же заплатили, — пожал плечами мужчина.

— Это я видела, — буркнула я.

— Ты ведь не свободная женщина, — напомнил он. — Ты — кейджера. Уверен, на улице, на рынке, или в любом другом месте, когда Ты шла одна, тебя частенько шлёпали по заднице, даже притом, что на тебе была туника рабыни женщины?

— Да, — вынуждена была признать я, что не добавило мне благодушия.

— Не исключено также, — предположил Десмонд, — с твоих губ срывали мимолётный поцелуй.

— Возможно, — не подтвердила, но и не опровергла я.

Мне казалось, что ни ему, ни Леди Бине, ни её мохнатому товарищу не было нужды знать о таких вещах. Иногда какой-нибудь прохожий мог внезапно облапить меня, прижать к себе и поцеловать. Такие вольности здесь делались почти с той же непринуждённостью, с какой можно было бы поглядеть на закат, взъерошить мех любимого слина, или потрепать по холке кайилу. В конце концов, я была товаром, имуществом, девкой в ошейнике, вещью, которую можно было купить и продать, домашним животным, возможно, красивым и желанным, но животным с отмеченным клеймом бедром, самкой, рабыней, простой кейджерой. Как-то раз бездельник, подпиравший стену, махнул мне, шедшей мимо него на рынок, рукой, давая понять, что я должна подойти к нему. Поскольку это был свободный человек, у меня, конечно, не было никакого иного выбора, кроме как повиноваться. Он поставил меня перед собой и потребовал, чтобы я сжала руки за спиной. Само собой, я сделала, как он велел. С рабыней, отправленной на улицу без сопровождения, много чего может быть сделано. Что она может противопоставить свободному человеку, как она может не подчиниться ему? Затем парень взял меня рукой за подбородок, приподнял немного и скомандовал: «Губы рабыни». Он был очень близко ко мне. Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться и, закрыв глаза, ждать. А он взял мою голову, и прижал меня губами к стене. «Целуй это, шлюха, в течение трёх енов, — приказал он, — а потом можешь вернуться к своим делам». Так я и простояла все три ена, прижавшись губами к стене и держа руки за спиной и отсчитывая про себя ины, опасаясь, что он мог стоять сзади и контролировать меня. Некоторые прохожие посмеивались надо мной. Несомненно, я была не первой рабыней, которую они видели в подобной ситуации. Наконец, досчитав до конца, я, со слезами на глазах, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев, оторвалась от стены, ещё лучше осознавая своё рабство. Я была в смятении. Да, жестоко он обошёлся со мной, но, неужели он не нашёл меня желанной? Неужели я была настолько ничтожной, как рабыня, настолько непривлекательной? Разве мои губы по его команде не сложились в губы рабыни, готовые для его внимания? Разве этого я ждала, закрыв глаза, что меня проигнорируют или отвергнут, что мои сложенные для поцелуя губы прижмут к каменной стене, у которой мне придётся стоять как дурочке, на потеху проходившим мимо незнакомцам, некоторые из которых будут смеяться надо мной? Какой беспомощной, слабой и никчёмной чувствовала я себя все эти три ена! Мною пренебрегли, меня проигнорировали, меня презирали, причём презирали не так как презирают любую рабыню за то, что она — рабыня, но презирали даже в том, что касается основного предназначения рабыни! Разве ошейник на женщину надевают только для того, чтобы она его носила? Разве его наличие бессмысленно? Это что, всё, для чего он нужен? Надеть и оставить на её шее, чтобы она не могла его снять? Так неужели и на меня ошейник надели для того, чтобы отвергнуть и забыть? Может он был сигналом о моей неинтересности? Чего мне могло недоставать? Я оказалась настолько никчёмной рабыней? Неужели, я не была привлекательной, и даже красивой, хотя бы немного? Моему отношению к собственной ценности, как женщины и как рабыни, был нанесён сокрушительный удар. Чего мне недоставало? Молодые люди, те, которых я знала на своей прежней планете, на многое бы пошли ради моего поцелуя. Они были готовы даже заплатить за это, интересуй меня такие вещи! Но если я действительно была неинтересна для мужчин, тогда зачем было меня и моих сестёр по сообществу, которые все однозначно были красавицами, привозить на эту планету, раздевать, обучать, держать в клетках, показывать и продавать на невольничьих рынках? Мне вспомнилась пага-рабыня, которую я видела неподалёку от таверны. Она занималась тем, что завлекала мужчин в заведение своего владельца. Меня потрясла её глубокая, полная потребностей и жизненной энергии чувственность. Я чувствовала потребность убедиться в своей привлекательности, возможно, потому что я была рабыней женщины, а не мужчины. В чём ценность рабыни, если она, в своём ошейнике, не представляет интереса для рабовладельцев? Я на какое-то время задержалась на той улице, выжидая подходящего случая, и наконец, остановила свой выбор на красивом молодом Тарнстере. Такой, я была уверена, должен интересоваться губами рабыни. Отчаянно надеясь, что он не ударит меня и не прогонит, я поспешила заступить ему дорогу, встать перед ним на колени и, вцепившись в его левую ногу, прижать голову его ноге, как это делала виденная мною паговая девушка. А затем я подняла голову и, встретив его глаза, повторила слова той кейджеры: «Господин не откажется поцеловать рабыню?». «Конечно, не откажется», — ответил он и, подняв меня, потратил несколько инов на то, чтобы попробовать мои губы. «Господин доволен?» — поинтересовалась я, затаив дыхание. «Более чем, — улыбнулся тарнстер, — Ты из какой таверной?». «Увы, Господин, — радостно воскликнула я, спеша поскорее уйти, — У меня есть только таверна моей красоты». Признаюсь честно, что я была обрадована, но, одновременно с этим, я была обеспокоена, поскольку его прикосновение растревожило меня. Конечно, меня не мучили рабские огни, но я была рабыней и хорошо знала о том, что мой ошейник не простое украшение, и у него имеется множество глубинных значений. Моим самым незабываемым опытом в этом отношении, конечно, была встреча с кузнецом неподалёку от Шести Мостов. После того, как он спас меня от девушек из дома Дафнии, у него появилась возможность пообщаться со мной так, как ему нравилось, благо мои руки были заняты удерживанием белья, водружённого на мою голову, и не могли ему как-то помешать. Когда он перешёл от своих вопросов к делу, мне только и оставалось, что стискивать пальцами большую, мягкую кипу сверкающих простыней и полотенец, чтобы они не рассыпалась по мостовой и не испачкались. Ему удалось возбудить меня и, боюсь, он хорошо показал мне, к своему удовлетворению, как очевидно и планировал, мою рабскую сущность.

— Вас совсем не волнует, — спросила я, — то, что со мной сделали?

— Но бит-тарск ведь был уплачен, — пожал он плечами.

— Вы всё видели? — спросила я.

— Конечно, — кивнул Десмонд.

— Вы все? — ужаснулась я.

— Да, — подтвердил он.

— Понятно, — сникла я.

— Леди Бина, кстати, была вполне довольна, — сообщил мне кузнец.

— Ох? — выдохнула я, озадаченно посмотрев на свою хозяйку.

— Да, Аллисон, — сказала Леди Бина. — Мне было любопытно посмотреть, отберут ли тебя для игры.

— Госпожа? — ещё больше удивилась я.

— Да, — кивнула она. — Кажется очевидным, что Ты представляешь интерес для мужчин, или, по крайней мере, для некоторых из них.

— Думаю, — вступил в разговор Астринакс, — нам не помешала бы ещё пара — тройка, таких как она.

Его слова наводили на мысль, что я могла быть не единственной рабыней, для которой у Леди Бины имелись планы для использования. Я заключила также, что интерес мой для мужчин мог иметь не последнее значение в этих планах. Впрочем, разве есть что-то новое в том, что кейджеры представляют интерес для сильного пола? С чего бы ещё мужчинам клеймить их и надевать на них свои ошейники?

— А Вы отметили реакцию нашей маленькой варварки? — поинтересовался Десмонд, обращаясь к Леди Бине.

— О чём Вы? — уточнила та.

— О том, что она начала ёрзать, — за него ответил Астринакс, — ещё немного и она отдалась бы ему как шлюха в ошейнике, коей она, впрочем, и является.

— Госпожа! — попыталась протестовать я.

— Затяни он поцелуй на мгновение дольше, — усмехнулся Десмонд, — и она начала бы тянуться к нему всем своим маленьким соблазнительным телом, голым под этой насмешкой на одежду из реповой ткани.

— Господин! — вспыхнула я.

— Да ладно тебе, смазливая шлюха, — усмехнулся Астринакс, — это было очевидно. Этого не заметил только тот, кто не смотрел в твою сторону.

— А что думаете Вы, благородный Лик? — полюбопытствовала Леди Бина.

— У неё неплохие бёдра, — отметил тот. — На хорошем рынке за неё могли бы отвалить почти серебряный тарск, при благоприятных условиях, конечно. Она — горячая маленькая штучка. А это немаловажно. Думаю, что на цепи алькова она показала бы себя с самой лучшей стороны.

— Тавернеры ищут таких девок, — добавил Десмонд.

— Как у тебя с рабскими огнями? — осведомился Астринакс. — Горят?

— Нет! — отпрянула я.

Лицо Десмонда, уставившегося на меня, расплылось в усмешке.

— Нет! — повторила я.

Разумеется, я знала, что пожелай мужчины сделать такое со мной, я буду не более неуязвима перед ними, чем любая другая рабыня, быстро и непоправимо превратившись в переполненную потребностями, умоляющую о ласке рабыню, их рабыню.

— Это приятно, — сказал Десмонд, не сводя с меня взгляда, — разжигать и раздувать такие огни в животе рабыни.

Не выдержав его взгляд, я отвела глаза. Как же я его ненавидела!

Он смотрел на меня как на ту, кем я была, как на рабыню.

Никогда ещё мне не приходилось встречать такого мужчину, такого, перед которым я чувствовала бы себя более слабой, более беспомощной, более рабыней.

— Кроме того, нам понадобятся ещё и несколько мужчин, — заметил Астринакс.

— Зачем это? — удивилась Леди Бина.

— Из-за фургонов, — объяснил мужчина.

Я не поняла смысла его замечания, поскольку мне казалось, что одного возницы вполне достаточно для управления фургоном, особенно, учитывая тот факт, что фургоны были небольшими. На данный момент, у нас было как раз три фургона. Астринакс правил первым, Лик последним, а Десмонд сидел на передке второго фургона, того самого, в котором везли меня. Тарларион второго фургона, был привязан за кольцо вставленное в прокол в носу, к задку первого фургона, точно также тарларион третьего фургона был привязан ко второму. Соответственно, мне казалось, что трёх возниц было бы вполне достаточно. Безусловно, я слабо разбиралась в таких вопросах, к тому же, не исключено, что Астринакс собирался вернуться в Ар, вместо того, чтобы сопровождать нас до Волтая.

— Забег вот-вот начнётся, — заметил Астринакс.

— Ты на кого поставил, Десмонд? — поинтересовалась Леди Бина.

— На синего, Леди, — ответил кузнец, — я всё-таки из Харфакса.

— А я решила на сей раз рискнуть и поставить на жёлтого, — сообщила она.

— Отличное решение, — похвалил Астринакс.

— Преданность — замечательная вещь, Десмонд, — заявила женщина, — но далеко не всегда это благоразумно.

— Кому-то удобно считать так, — пожал он плечами.

— И это всё? — спросила я. — Меня взяли, завязали глаза и поцеловали, и это — всё?

— Бит-тарск же был заплачен, — пожал плечами тот, на чьём попечении я находилась.

— И всё? — не отставала я.

— Да, — кивнул он.

— А я бы, — заявила я, — предпочла бы поставить на красного.

— Почему? — полюбопытствовал Десмонд.

— Потому, что он не синий, — буркнула я.

— Ясно, — нахмурился он, беря меня за плечи.

— Что Вы делаете, Господин? — только и успела пискнуть я, как была повёрнута на сто восемьдесят градусов, и к моим глазам прижалась повязка, вытащенная им из-за пояса, куда он убрал её незадолго до этого. Полоса ткани снова была дважды обёрнута вокруг моей головы, и завязана на узел на затылке. Я опять, как и прежде, оказалась лишена способности видеть то, что происходило вокруг меня. В расстройстве я задёргала руками, но браслеты надёжно удерживали их за спиной.

— Значит, я не смогу посмотреть соревнования, — заключила я.

— Возможно, — сказал Десмонд.

— Это всё равно не имеет для меня особого значения, Господин, — заявила я.

— И что же в таком случае, имеет для тебя значение? — осведомился он и, не дожидаясь ответа, бросил: — Твоё разрешение говорить отменено.

Я почувствовала слёзы, навернувшиеся на глаза, быстро намочившие и охладившие ткань их темницы.

Мне запретили говорить!

Я опустилась на скамью, терзаясь от ярости и беспомощности, а затем прозвучал гонг, возвестивший о начале забега, посмотреть который мне было не суждено. Толпа вокруг меня пришла в движение, оглушив меня криками, топотом и аплодисментами. Я кожей ощущала её возбуждение людей, их азарт и волнение, но ничего не могла видеть!

«Мне всё равно», — говорила я себе, пытаясь заверить саму себя в отсутствии интереса к таким вещам.

Иногда в гомоне толпы слышались крики протеста и даже гнева, но почему, по каким причинам, я не понимала. Дважды над трибуной пролетал вздох тревоги или страха, возможно, животное упало или было выбито с беговой дорожки.

Конечно, всё это не имело для меня никакого значения.

Я никогда не видела гонки двуногих тарларионов, впрочем, фактически, я точно так же не могла похвастаться, что видела состязания малых, более быстрых четвероногих тарларионов. Такие животные поделены на классы, и то, что мне повезло наблюдать ранее, были забеги четвероногих тарларионов более тяжёлого класса, крупных, массивных животных, у которых маневрирование, смена направления или положения, зачастую приводили к шатанию, столкновениям, ударам, рёву и давке. Ниже, ближе к ограждению, можно было ощутить, как дрожит земля от их топота. Эти животные были родственны военным тарларионам, удар которых может смести фаланги, разметать насыпи, частоколы и полевые укрепления.

Вы должны понимать, что меня нисколько не заботил тот факт, что мне завязали глаза. Ну кому могли быть интересны такие вещи?

Я чувствовала, как вокруг меня то и дело вскакивают люди, слышала их оглушительные крики.

Насколько беспомощной и удручённой я себя чувствовала! Как я ненавидела это животное, заботам которого меня перепоручили. Он обращался со мною не так, как я могла бы желать, не так, как мне было бы приятно, а именно так, как хотелось ему, как он считал нужным.

На мне был ошейник!

Как волновалась вокруг меня толпа!

Часто ли кейджерам выпадает шанс посмотреть такие зрелища? Может, я предпочла бы сидеть в полумраке закрытого рабского фургона, прикованной кандалами к центральному стержню?

Здесь всё было новым, непривычным, отличающимся от всего, что я видела прежде, волнующим меня. Я ведь не была рождена гореанкой. Я была всего лишь рабыней, привезённой из другого мира. И мне так хотелось посмотреть, понять, разобраться в происходящем, побыть частью этого, пусть и в роли ничего не стоящей рабыни.

Я попыталась, запрокинув голову, выглянуть под повязку, хотя бы различить смутную линию не несущего никакой информации света, но так ничего и не смогла разглядеть. Лента, дважды обёрнутая и завязанная на узел, широко охватывала мою голову.

Мысленно простонав от осознания своей беспомощности, я решила, что не должна сдаваться, не должна давать ему поводов для удовольствия. Впрочем, уже в следующее мгновение я поняла, что мои проблемы, столь важные для меня самой, абсолютно несущественны для него.

Я могла продолжать сидеть с завязанными глазами, или попросить его об избавлении, как рабыня просит своего господина.

Я продержалась два забега, а потом дико, отчаянно, в страдании, сползла с лавки на колени к ногам того, в чьей ответственности я находилась, прижалась мокрой от слёз щекой к его бедру, а затем раз за разом принялась умоляюще целовать его ногу.

Через некоторое время я почувствовала, как его рука легла на мои волосы. К моему облегчению рука не отпихнула меня, а всего лишь легонько придержала мою голову у его бедра.

— Я прошу позволить мне говорить, Господин, — попросила я.

— Говори, — разрешил он.

— Я хотела бы посмотреть, — сказала я.

— Ты этого просишь? — спросил Десмонд.

— Да, Господин, — поспешила ответить я. — О да, Господин!

И тогда он развязал узел, и снял повязку с моих глаз.

— Скоро начнётся следующий забег, — сказал Астринакс, поворачиваясь к Десмонду. — Могу сходить, сделать ставку за тебя.

— На синего, — кивнул тот, у чьего бедра я стояла на коленях, передал монету Астринаксу, и положил руку на своё колено прямо перед моим лицом.

Я немедленно склонила голову и, поцеловав его руку, прошептала:

— Спасибо, Господин, — сказал я.

— Ты — хорошенькая маленькая штучка, Аллисон, — хмыкнул мужчина.

— Рабыня рада, если Господин ею доволен, — отозвалась я, и жалобно посмотрев на него снизу вверх, позвала: — Господин.

— Что? — спросил он.

— На мне наручники, — сказала я, — я беспомощна. Быть может, Господин мог бы поправить мою тунику на левом плече.

Этот момент беспокоил меня в течение уже довольно долгого времени.

— Нет, — отмахнулся Десмонд.

— Нет? — удивилась я.

— Нет, — повторил он. — Меня совершенно устраивает то, как она лежит сейчас.

— Я поняла, — вздохнула я.

— Возможно, это могло бы поднять твою цену, скажем, на бит-тарск или два.

— Как Господину будет угодно, — проворчала я.

Он, конечно, был тем ещё животным, но с другой стороны, почему бы девушке возражать против того, что может немного улучшить её цену?

— Уверен, — усмехнулся кузнец, — тот парень, что прижал к себе оставленную без присмотра кейджеру, не возражал.

— Можно не сомневаться, что не возражал, — согласилась я. — Возможно, именно благодаря этой крошечной небрежности в одежде на меня и обратили внимание.

— Вовсе нет, — сказал он. — Даже в тунике рабыни-служанки Ты была более чем соблазнительным маленьким животным, достойным того, чтобы стать добычей охотника.

— Добычей?

— Вот именно, — кивнул Десмонд. — Интересная маленькая добыча.

— Понимаю, — прошептала я.

— Уверен, Ты знаешь, как мужчины смотрят на женщин, — усмехнулся он.

Я замолчала, переваривая сказанное им. Я чувствовала страх, но, одновременно с этим странное волнение. Нас ищут, нас преследуют, на нас охотятся, нас хватают, надевают на нас ошейники, нами владеют наши владельцы, делающие с нами всё, что им понравится. Они делают нас своими, де-юре и де-факто.

— Тёплый сегодня выдался денёк, — констатировал мужчина.

— Да, Господин, — поддакнула я.

— На кого бы Ты поставила в следующем забеге? — поинтересовался Десмонд.

— На синего, — ответила я. — Конечно, на синего, Господин.

Такой ответ показался мне наиболее подходящим, так как именно этому цвету отдавал свои предпочтения тот, под чьим присмотром я находилась.

— Отличный выбор, — похвалил мужчина.

— Спасибо, Господин, — отозвалась я.

— Аллисон, — позвал меня он.

— Да, Господин?

— Твоё разрешение говорить отменено, — сообщил Десмонд.

— Да, Господин, — разочарованно вздохнула я.

С этого момента я не имела права говорить. Он не хотел, чтобы я разговаривала. Всё вернулось на круги своя. Я снова была вынуждена молчать.

Было проведено ещё четыре забега, в некоторых из которых принимали участие до двадцати, а то и тридцати тарларионов. Каждый забег состоял из пяти кругов вокруг длинного стадиона. Время от времени состязания выходили из-под контроля, превращаясь в толчею, и порой доходило даже до несчастных случаев, но никто из наездников или животных не погиб. Соревнования, конечно, проводятся на различных дистанциях, и каких-то животных предпочтительнее использовать в более коротких забегах, а каких-то в более длинных. Тут всё зависит от быстроты и выносливости каждого конкретного ящера. То же самое касается кайил и рабынь-бегуний, выведенных для этой стези или найденных. Кто-то лучше вступает на коротких дистанциях, а кому-то больше подходит бег на дальние расстояния.

Остаток дня меня, к моему облегчению, меня больше не оставляли без присмотра. Кто-то из мужчин Астринакс, Лик или Десмонд оставался рядом со мной. А когда Леди Бина спускалась с трибуны к столам или киоскам, ей всегда составлял компанию кто-нибудь из них. Я заключила, что её тоже нежелательно было оставлять без сопровождения. Я подозревала, что здесь не обошлось без пожеланий Лорда Гренделя.

По окончании соревнований мы, смешавшись с толпой, спустились с трибуны и вышли на широкую открытую площадку между ограждениями и уходящими вверх рядами скамей. Отсюда уже можно было выйти на фургонно-тележный двор, по периметру которого располагались постоялые двора, а чуть дальше начинались биваки путешественников и возниц. Фактически, во время скачек, эта область зачастую так запружена людьми, что не протолкнуться. Просто очень многие предпочитают наблюдать за состояниями отсюда, возможно, чтобы иметь лучшее представление о животных, или по причине близости к столам приёма ставок.

Земля под ногами была усыпана мусором, бесполезными купонами ставок, выброшенными программками, палочками от таст, обертками от продуктов и так далее. Убирать всё это, скорее всего, будет поручено рабам-мужчинам. Я видела одного такого мужика, мускулистого, с тяжелым ошейником на шее. Такие как я были не для таких как он. Безусловно, любую из нас запросто могли бросить к одному или к нескольким, таким как он, в наказание нам или для поощрения им, скажем, за хорошую работу или за успешный бой, если речь идёт о рабе-гладиаторе. Что интересно, у нас имелось понимание того, что такие как они, даже несмотря на их ошейники, для нас являлись господами. На Горе у меня появилось понимание того, что мы все, в некотором естественном смысле, возможно, по законам природы, принадлежали мужчинам. Конечно, не все мы принадлежали фактически и носили ошейники.

Я внезапно замерла как вкопанная, пораженная увиденным, чуть не закричав, но вовремя спохватилась, вспомнив, что не имею права открывать рот, не получив на то разрешения.

— Что с тобой? — спросил озадаченный Десмонд.

А я чуть не плакала от переполнявших меня чувств. Я задёргалась в браслетах, державших мои руки за спиной.

Те две тоже смотрели на меня, не веря своим глазам.

И тогда, как бы это ни было неразумно, но будучи не в состоянии ничего с собой поделать, мы бросились друг к другу, я и они, скованные за шеи, одетые в короткие сине-жёлтые туники цветов касты Работорговцев.

Их миниатюрные запястья также были связаны за спиной, как того требовали от рабынь правила Веннского ипподрома.

Плача, рыдая от радости, мы прижимались друг к дружке, и целовались снова и снова.

Внезапно до меня дошло, что у них, так же как и у меня, не было разрешения говорить. Несомненно, они, так же как и я, прошли обучение и изучили страх наказания. Забыв обо всём от радости, переполненная эмоциями, чтобы приблизиться к ним, я неосторожно покинула предписанную мне позицию следования, позади и слева от того, в чьём подчинении я находилась, но он не спешил наказывать меня за это. Думаю, что удивлены были все, и Леди Бина, и Десмонд, и Астринакс, и Лик, и даже надсмотрщик, сопровождавший эту пару, коренастый мужчина со стрекалом в руке и праздничных регалиях касты Работорговцев. Зачастую они носят тёмные одежды или туники, лишь с парой маленьких, но хорошо заметных шевронов, один — синего цвета, другой жёлтого, на левом рукаве около запястья, чтобы идентифицировать свою касту. Но иногда они не афишируют свой род занятий, скажем, когда приближаются свободные женщины.

Мы бесполезно тянули запястья из браслетов, и если бы не эти неумолимые аксессуары, надетые на нас владельцами, несомненно, мы бы радостно обнялись друг с дружкой.

Слезы ручьями текли по нашим щекам.

— Вниз! — рявкнул работорговец, вероятно, первым пришедший в себя и посчитавший целесообразным прервать столь необычную сцену.

Обе его босоногих подопечных, немедленно упали на колени и опустили головы до земли.

Как волнующе это было, видеть их рабынями!

И как хорошо их выдрессировали!

И, несомненно, они тоже впервые увидели меня как ту, кем я теперь была, босой рабыней, в тунике и ошейнике.

— Можно мы посмотрим на них, — предложила Леди Бина.

— Поднимите головы, — приказал работорговец, и его подопечные тут же подчинились.

— Смазливые, — прокомментировал Астринакс, оценивающим взглядом окидывая двух, стоящих на коленях девушек.

Я отметила, что они держали колени плотно сжатыми, и задумалась над тем, как долго им ещё это будет разрешено.

На мгновение маши глаза, мои и этих двух рабынь, встретились. Шею каждой охватывала тонкая, плоская полоса металла группа. Их ошейники были заперты и повёрнуты замками назад.

Обе они теперь были кейджерами, причём превосходными. Я подумала, что к этому моменту они стали ещё привлекательнее, чем они были прежде, в общежитии нашего женского сообщества на Земле.

— Можете говорить, — разрешил работорговец своим подопечным.

— Аллисон! — хором воскликнули они.

Я бросила дикий, полный мольбы взгляд на того, кому я в данный момент подчинялась.

— Можешь говорить, — кивнул тот.

— Джейн! — крикнула я. — Ева!

— Только на колени встать не забудь, — добавил он, усмехнувшись.

— Джейн, Джейн! — всхлипнула я, опустившись на колени. — Ева! Ева!

— Аллисон! — радостно вторили мне они.