Заговорщики Гора

Глава 20

Я, стоя на коленях на циновке около переднего правого колеса первого из наших трех фургонов, которым обычно правил Астринакс, и смазывала маслом его сбрую, смягчая кожу ремней. Его стреноженный тарларион пасся поблизости.

Теперь, когда мне разрешили речь, меня, как и Джейн с Евой, начали использовать для обслуживания фургонов. Этим утром мы сделали несколько ходок к местному роднику с вёдрами и наполнила наши бочки. Также нам поручили собрать фураж для тарларионов и хворост. Это намекало на то, что вскоре нам предстояло покинуть шестисотый пасанговый камень, да и Акведукскую дорогу в целом. Я тешила себя надеждой, что после стольких дней в пути, мы, наконец-то, вернёмся в Ар. Правда, тот факт, что мы набрали сена и топлива для костра скорее указывал на то, что мы могли бы отправиться дальше в высокие кручи Волтая. Чем выше в горы, тем беднее растительность. Вероятно, через некоторое время путешественник, если и встретит какую-нибудь живность, то это будут дикие верры и крошечные снежные урты, шныряющие среди скал. С другой стороны, с водой высоко в горах проблем возникнуть не должно. Её можно достаточно легко получить из снега, который на вершинах многих пиков обычно лежит круглый год. Я понятия не имела, куда подевались Лорд Грендель и слепой кюр. Не исключено, конечно, раз уж мы так далеко забрались в Волтай, что они уже вступили в контакт со своими соплеменниками. Однако если бы это на самом деле произошло, то, казалось бы, нам можно было бы возвращаться в Ар, так что, очевидно, этого не случилось. Пятеро охотников на рассвете покинули лагерь, по-видимому, чтобы выслеживать тарсков. Исходя из того, что мне было известно о волтайских тарсках, я не завидовала им в их предприятии. Порой я задавалась вопросом, почему мужчины так поступают. Понятно, что они во многом отличаются от нас очень. Более значимым, возможно, было то, что десять фургонов каравана Паузания также отбыли где-то за ан до полудня.

Астринакс, Леди Бина и Господин Десмонд, в подчинении которого меня временно передали, беседовали по другую сторону фургона.

Я тщательно, небольшими порциями, втирала масло в ремни сбруи. Такая процедура смягчает кожу, делает её более гибкой и продлевает жизнь сбруи. Это также помогает сохранить кожу во время длительного нахождения под солнечными лучами, особенно это касается высокогорья. С другой стороны это спасает и от влаги, так как кожа, намокнув, например, во время дождя, при высыхании может садиться и коробиться. И в том и в другом случаях, очень вероятно, что это приведёт к ослаблению и растрескиванию, и как следствие к разрыву от напряжения в процессе перевозки.

Прошлой ночью, неожиданно и необъяснимо для меня самой, у меня вырвались слова. Аллисон, рабыня, призналась в своей любви к Десмонду из Харфакса, к свободному мужчине. Какая наглость, какое высокомерие! Она что, решила, что была свободной женщиной, любовь которой имела неоценимую ценность, бесценный подарок, любовь, которую стремились заслужить? Так нет же, она была рабыней, а рабыня — меньше чем грязь под сандалиями свободного человека. Чем может быть её любовь? Всего лишь глупостью, шуткой, поводом для веселья, нелепостью, оскорблением, источником смущения. Как ей повезло, что её не избили. Будь Десмонд её хозяином, каковым он не являлся, она, скорее всего, уже на следующее утро оказалась бы на невольничьем рынке. Разве рабыня не должна держать свои мысли при себе? Разве она не должна скрывать свою любовь к своему господину? Тем не менее, сотни рабынь, в доме Теналиона, на улицах и рынках Ара, в походных лагерях и в других местах, говорили мне, что широко распространено, практически универсально, что девушка влюбляется в мужчину, у ног которого она стоит на коленях, в того, чей ошейник закреплён на её шее. Несомненно, причин для этого существует великое множество, но можно предположить, что главная связана с природой, с всепроникающей природой, институционализированной и усиленной цивилизацией. Кто-то владеет, а кто-то принадлежит. Кто-то — господин, а кто-то — рабыня.

Женщина хочет подтверждения своей ценности, и на сцене аукциона, слыша, как мужчины предлагают за неё цену, у неё пропадают любые сомнения относительно этого вопроса. Конечно, она чего-то стоит, раз уж мужчины сочли целесообразным покупать и продавать её как товар. Женщина хочет быть привлекательной, и теперь она уверена, что привлекательна, поскольку её отметили клеймом и заключили в ошейник. Женщина хочет быть желанной, и она находит, что желанна, поскольку мужчины больше всего хотят ту женщину, которая им принадлежит, свою собственность. Женщина сама жаждет принадлежать, и именно в неволе она находит себя принадлежащей, бесправной собственностью. Трудно носить ошейник и цепи мужчины, его шнуры и наручники, и не быть его, не принадлежать ему полностью и беспомощно, самыми разными способами. Трудно выдержать деспотичное насилие, наложенное на неё в течение длительного времени, эксплуатацию, которую она должна часто и безропотно выносить, и не закричать о своём подчинении, завоевании и покорении, чего она сама отчаянно хочет, и не запросить о большем, о ещё одной близости, ещё одной ласке, ещё одном экстазе.

Как беспомощно, с какой надеждой, мы ползём к ногам наших владельцев!

Хорошо используемая господином рабыня является самой довольной и счастливой из женщин, самой сексуальной и женственной, самой женщиной из женщин.

И как трагично, учитывая всё вышесказанное, что так часто она не смеет признаться в своей любви к своему господину, и страдать, вынужденная скрывать свои чувства в глубинах своего сердца.

Мы жаждем встретить своего любимого господина, так неужели и он, в некотором смысле, не мог бы жаждать найти свою возлюбленную рабыню?

Безусловно, при этом он ни в коем случае не должен проявлять слабость в отношениях с нею!

Пусть он обращается с ней как с ещё большей рабыней, чем когда-либо раньше. Это то, чем мы хотим быть, его рабыней, потому что мы — женщины.

Прежде, чем присоединиться к Астринаксу и Леди Бине, Десмонд из Харфакса прошёл мимо меня.

— Тал, Господин, — поприветствовала я его, не поднимая головы и не отрываясь от своей работы.

— Тал, кейджера, — бросил он мне, не замеляя шаг.

Он не стал игнорировать меня, как делал это раньше, когда я находилась под наказанием модальностью немой рабыни, чем причинял мне жуткую боль, но при этом он уделил внимания мне не больше, чем он уделил бы Джейн или Еве. Слезинка мокрой дорожкой перечеркнула мою щёку. Конечно, я не должна была позволять себе произносить те роковые слова: «Я люблю вас, Господин». Но мне казалось, что это не столько я сказала их, сколько они сами сказали себя. Разумеется, я знала, что любовь рабыни ничего не стоит. А что, кто-то этого не знал? И как мне повезло, что моя смелость, моя оплошность, не была вознаграждена плетью!

Я продолжила круговыми движениями втирать масло в широкий ремень сбруи.

Да, размышляла я, всё выглядело так, словно это не я сама произнесла те слова, это они сами произнесли себя. В действительности, я не должна была отвечать за них. В некотором смысле они были бессмысленны. Можно было считать, что их вообще не было. И тем не менее, верно было то, что они были произнесены. Таким образом, думала я, на самом деле я его не люблю. Этого просто не могло быть! Это — недоразумение. Ну правда, как я могла его любить? Не он ли, причём много раз, обращался со мной как с той, кем я была, как с рабыней? Не он ли был со мною резким, жестоким, не заботящимся о том, что я о нём подумаю? Разве он не ударил меня? Как можно забыть о том, что это он без какой-либо серьёзной причины, наказал меня ужасной модальностью немой рабыни, и множество раз смотрел на меня с непередаваемым презрением? Разве у меня было мало причин презирать его? Я должна ненавидеть его, уговаривала себя я. Он должен быть мне отвратителен. Особенно после того, как он облил меня презрением вчерашней ночью. Ведь это он оставил меня связанной. Насколько смущена я была, когда Джейн и Ева, проснувшись, нашли меня не только прикованной к стержню, так же как и они сами, но ещё и со связанными за спиной запястьями.

— Что Ты опять натворила? — поинтересовалась Джейн.

— Ничего, — пожала я плечами.

— Тогда почему он тебя связал? — спросила Ева.

— Ему захотелось так поступить, — сказала я.

— Ага! — воскликнула Ева, расплываясь в счастливой улыбке. — Он хорошо тебе напомнил, что Ты — рабыня.

— Да уж, — буркнула я, — о чём, о чём, а о том, что я — рабыня, он мне хорошо напомнил. А теперь развяжите меня.

— Тебе следовало бы гордиться, — усмехнулась Ева.

— Гордиться? — удивилась я. — Чем?

— Если мужчина связывает женщину, — ответила Ева, — то это, несомненно, означает, что он показывает, что она ему интересна, как рабыня. Разве это не является своеобразным способом застолбить её для себя?

— Развяжите меня, — снова попросила я.

— Это может сделать только Господин Десмонда, — заметила Джейн.

— То есть, вы хотите, чтобы он нашёл меня по-прежнему связанной? — осведомилась я, сердито шевеля руками, бесполезно пытаясь выкрутить запястья из верёвочных петель, и в расстройстве, снова и снова, дёргая ногами, натягивая цепь кандалов, закрепленную на центральном стержне.

— Конечно, — кивнула Джейн.

— Дай-ка я взгляну на узлы, — попросила Ева.

Я повернулась к ней спиной и протянула запястья.

— Видишь, — сказала Джейн.

— Вижу, — подтвердила Ева.

— Не думаю, что у нас получится развязать эти узлы, — заявила Джейн.

— В любом случае, — подытожила Ева, — мы не имеем права это делать. Скоро, чтобы выпустить нас из фургона, придёт господин Десмонд. Вот он и проявит внимание к этому вопросу.

— Или, если ему захочется, — добавила Джейн, — он может оставить всё как есть, и тогда тебе придётся есть из миски, стоя на коленях.

Десмонд из Харфакса развязал меня, но, это ведь именно он оставил меня связанной! Я не сомневалась, что он нашёл меня интересной как рабыню, но, с другой стороны, то же самое делали многие другие мужчины, например, возницы каравана Паузания. Так что я не видела в том, что он меня связал, никакого намёка на то, что у него имелись какие-то планы на меня. В конце концов, мой случай ничего общего не имел с ситуацией свободной женщиной, вместе с другими, захваченной в городе, и которой её похититель связал запястья за спиной собственными разноцветными шнурами, отличающимися от верёвок его товарищей, чтобы его добычу было легче отсортировать во временных рабских загонах за стенами города. Думаю, что, если в моём связывании и было какое-либо значение, то просто ещё раз преподать мне, как будто я нуждалась в таком уроке, что я была рабыней. Разумеется, у него не было никаких планов потребовать меня себе, тем более что я принадлежала другому человеку, Леди Бине. Безусловно, я не сомневалась и в том, что ему нравилось связывать меня. Но гореанам, похоже, нравится делать женщин беспомощными.

Какие же они животные!

Как они доминируют над нами!

Насколько беспомощны мы, находясь в их руках, в руках наших владельцев!

Как я теперь сожалела о тех глупых словах: «Я люблю вас, Господин». Конечно, я не могла их произнести. Они сами выскочили. Конечно, я не могла иметь в виду ничего такого! Однако я часто ловила себя на мысли, что представляю себя в ногах его кровати, голой, прикованной к его рабскому кольцу.

Какие необъяснимые фантазии!

Я задавалась вопросом, были ли я способна любить?

Могла ли я любить?

Я помнила, какой я была на Земле, и мне казалось сомнительным, что та Аллисон Эштон-Бейкер была способна на любовь. Она была слишком эгоистичной, слишком эгоцентричной, слишком самовлюблённой. Она была слишком честолюбивой и авантюристичной, а еще расчётливой и рациональной. Ее отношения с противоположным полом, если не были связаны с её развлечением, неизменно были проницательными, благоразумными и потребительскими.

С тех пор изменилось очень многое.

Теперь она была на Горе, причём была рабыней, девкой с клеймом на бедре и ошейником на горле.

Теперь она стала мягче, беспомощнее, уязвимее. Теперь она целиком и полностью зависела от воли других. Теперь у неё не было никакого статуса, и даже одеться, если это можно назвать одеждой, она могла только с разрешения других.

Да, очень многое стало иным.

Я чувствовала, что прежняя Аллисон Эштон-Бейкер, теперь носящая ошейник, могла любить. У меня было понимание того, что любой девушке, на чьей шее заперт ошейник, влюбиться ничего не стоит. Она надеется на любовь, она хочет любви, она должна любить.

Но сколь ужасно было то, что это нельзя было бы выразить словами, без того, чтобы не быть избитой или проданной!

Десмонд из Харфакса, я была уверена, считал меня неспособной любить. Он думал, что я для этого слишком тщеславна, слишком мелочна, слишком меркантильна.

Возможно, в своём суждении он был не так уж и неправ.

Но, при этом, он, как минимум, находил меня интересной как рабыню. Например, ему было приятно связывать мне руки за спиной.

У него, насколько я поняла, были предубеждения, имевшие отношение и к некоторым другим аспектам моего характера. Но почему кто-то должен жертвовать собой, или действовать вразрез со своими собственными интересами? Разве это не глупо, не иррационально?

Что человек может поделать со своим характером?

Уверена, девушка имеет право блюсти свои интересы.

Что такого, скажем, в воровстве леденца, если это можно сделать совершенно безнаказанно?

Конечно, никто не хочет быть пойманной за руку. Это могло означать стрекало или плеть, строгие кандалы, неудобное связывание, сокращение порции, рабский ящик и тому подобные вещи.

Рабыня ведь не свободная женщина.

Не странно ли, думала я, что от рабыни ожидается, что у неё должен быть лучший характер, чем у свободной женщины?

Рабовладельцы, само собой, уделяют внимание нашему характеру, и, я полагаю, обеспокоены им в период нашего обучения, примерно так же, как они беспокоились бы характером любого животного, скажем, слина или кайилы.

А вскоре мы сами начинаем хотеть улучшить себя.

Мы хотим оправдать доверие наших владельцев. Мы хотим быть достойными наших владельцев.

Внезапно я насторожилась, прекратив втирать масло в кожу ремня. Что-то, чего я сама не до конца понимала, с другой стороны фургона привлекло моё внимание.

— Сколько времени, как Вы думаете, нам здесь придётся провести в ожидании нашего проводника? — спросил Десмонд из Харфакса.

Разумеется, я знала, что любопытство не подобает кейджере, тем не менее, сдержаться не смогла, подползла немного поближе и прислушалась.

— Мы его уже дождались, — хмыкнул Астринакс, и я вспомнила, что обычно он дежурил в предрассветные часы.

— И где же он? — осведомился Десмонд.

— Ушёл, — ответил Астринакс.

— Тогда каким образом он сможет вести нас? — спросил Десмонд.

— Легко, — заявил Астринакс, и я услышала смешок Леди Бины.

— Не понял, — буркнул Десмонд.

— Наш проводник — это Паузаний, недавно выехавший со своим караваном, — объяснил Астринакс,

— Паузаний? — в голосе Десмонда из Харфакса послышалось удивление.

— Он, конечно, сам об этом не знает, — добавил Астринакс. — Он — проводник поневоле.

— А откуда сам Паузаний знает дорогу? — поинтересовался Господин Десмонд.

— От Клеомена, лидера охотников, — ответил Астринакс.

— Значит, дорога известна ещё как минимум Клеомену, — заключил Десмонд.

— Нет, — сказал Астринакс, — как раз он-то этого не знает. Он просто передал информацию о дороге.

— Что-то я запутался, — не понял его Десмонд из Харфакса.

— У Паузания, привёдшего караван, — пояснил Астринакс, — если можно так выразиться, был ключ без замка, тогда как Клеомен владел замком, от которого у него не было ключа.

— Слушай, а Ты не можешь говорить яснее? — проворчал Десмонд.

— Думаю, что Ты подозреваешь гораздо больше, чем хочешь показать, — хмыкнул Астринакс.

— Должно быть, это было сделано, — предположил Господин Десмонд, — с помощью колоды карт?

— Точно, — подтвердил Астринакс.

— А как Ты сам дошёл до этого? — поинтересовался Десмонд из Харфакса.

— Мне рассказали, — ответил Астринакс.

— Ого? — хмыкнул Десмонд. — И кто же?

— Тот, кто многое видит, но мало знает, — сказал Астринакс.

— А кто ему самому мог рассказать?

— Тот, кто мало видит, но много знает.

Должно быть, подумала я, он имел в виду Лорда Гренделя и его товарища, слепого кюра, которого он довёл от Ара до Волтая.

— Их не было с нами в течение многих дней, — заметил Десмонд.

Конечно, он должен был знать об этих двух животных, но вот откуда он мог знать, что один из них был слепым.

— Они всё время держались поблизости, — объяснил Астринакс.

— А с тобой они связывались во время твоих ночных дежурств? — уточнил Десмонд.

— Точнее, во время некоторых ночных дежурств, — поправил его Астринакс.

— Думаю, что этой ночью мне самому стоит заступить на дежурство, — заявил Десмонд.

— На твоём месте я бы этого не делал, — сказал Астринакс.

— Это почему же? — осведомился Десмонд.

— Можно не дожить до утра, — ответил Астринакс. — Сейчас не самое спокойное время, да и местность здесь небезопасная. Слишком серьёзное затевается дело.

— Ну, как знаешь, — не стал настаивать Десмонд.

— Хочу сообщить тебе ещё кое-что, переданное мне, и что будет небезынтересно для тебя, — добавил Астринакс. — Трачин и его товарищ Акезин — изгои. Не так давно они вступили в контакт со своей шайкой, прибывшей из Венны. Судя по всему, их рандеву должно было состояться именно около шестисотого пасангового камня.

Мне сразу вспомнился замеченный мною мигающий свет, который, как выяснилось, не укрылся от внимания и Господина Десмонда.

— Они готовят засаду, — подытожил Астринакс.

— Шайка большая? — уточнил Десмонд.

— Девять человек, не считая Трачина и Акезина, — ответил Астринакс.

— Я смотрю, информация у тебя детальная, — заметил Десмонд.

— Ничего удивительного, — пожал плечами Астринакс, — какие могут быть проблемы со сбором информации у того, кто превосходно видит ночью и обладает необычайно острым слухом. Тем более что разбойники не скрывались, спокойно готовили пищу и поддерживали огонь, чтобы отпугивать животных.

— Вряд ли мы сможем выстоять, если на нас навалятся одиннадцать отчаянных мужиков, — покачал головой Десмонд.

— Не думаю, что мы с ними вообще встретимся, — отмахнулся Астринакс.

— Опять Ты говоришь загадками, — проворчал Десмонд.

— Жизням разбойников ничто не угрожает, пока они не угрожают нам, — заявил Астринакс. — Так что, это скорее в их интересах, забыть о своих планах. Подозреваю, решение напасть на нас, станет последним в их судьбе. Потом изменить что-либо будет для них слишком поздно.

— Что же они так долго выжидали? — поинтересовался Десмонд.

— Это не они, это Трачин выжидал, — объяснил Астринакс. — Он вбил себе в голову, что у нас запланирована встреча с кем-то, возможно, столь же богатым как мы, или, что мы можем привести их к тайнику, в котором скрыты несметные богатства. Цели нашего предприятия, как тебе самому хорошо известно, кажутся весьма таинственными, даже нам с тобой. С какой стати кому-то приспичило идти на такой риск, как путешествие в Волтай, если не ради сокровищ какой-нибудь древней орды, или тайных копей, или чего-то подобного?

— Понятно, — протянул Десмонд.

— В общем, они решили подождать, — заключил Астринакс.

— Похоже на занесённый топор, готовый упасть в любой момент, — хмыкнул Десмонд.

— Только этому топору, — усмехнулся Астринакс, — может грозить куда большая опасность, чем нам.

— Как это? — не понял Десмонд.

— Ну, мы же не единственные на Волтае, — пожал плечами Астринакс.

— Интересно, наблюдают ли сейчас за нами? — пробормотал Десмонд.

— Не исключено, — сказал Астринакс.

— А что насчёт каравана Паузания? — спросил Десмонд.

— Я нисколько не сомневаюсь, что за ним присматривают даже тщательнее, чем за нами, — ответил Астринакс.

— Почему? — осведомился Десмонд.

— Очевидно потому, что для кого-то он намного важнее наших скромных персон, — предположил Астринакс.

— Почему? — повторил своё вопрос Десмонд.

— Откуда мне знать, — развёл руками Астринакс. — Но рискну предположить, что груз этого каравана для кого-то очень важен.

— Или для чего-то, — вставил Десмонд.

— Что Ты имеешь ввиду? — уточнил Астринакс.

— Да так, ничего особенного, — уклонился от ответа Десмонд.

— У меня, — вступила в разговор до сего момента молчавшая Леди Бина, — тоже есть кое-какая информация, возможно, представляющая для вас интерес, но я должна попросить, чтобы вы держали это в секрете какое-то время.

— Леди? — проявил вежливый интерес Астринакс.

— Я должна стать Убарой ста городов, и затем, позднее, когда планета будет должным образом объединена и организована, Убарой всего Гора.

Ответом ей стало молчание мужчин.

— Именно это мне дали понять, — добавила она.

— Кто дал понять, Леди? — спросил Астринакс.

Я боялась, что они с Десмондом могли подумать, что Леди Бина пошутила, или что она была безумной. Но ещё больше меня пугало то, что она могла сказать это совершенно серьёзно, находясь в твёрдом уме.

Я чувствовала, что при всей наивности или неправдоподобности её заявления, под угрозой мог, так или иначе, оказаться весь мир.

— Да так, кое-кто, — тоже уклонилась женщина от ответа, — но кое-кто очень важный.

У меня не было никаких сомнений, что эти иллюзии или фантазии, были внедрены в её сознание слепым кюром, гостившим вместе с нами в доме Эпикрата.

То, что здесь было вовлечено, и я была в этом уверена, имело отношение не столько к самой Леди Бине, сколько к тому, что кто-то счёл, что она могла бы иметь большое влияние.

— А когда я займу приличествующее мне место, — продолжила она, — не забуду своих друзей.

— Мы надеемся быть причисленными к их когорте, — невозмутимо сказал Астринакс.

«Бедный Астринакс, — подумала я. — Похоже, он думает, что она безумна».

— Итак, мы должны следовать за караваном Паузания, — поспешил сменить тему Господин Десмонд.

— Да, — подтвердил Астринакс, — но, очевидно, на некотором расстоянии.

— Это не должно представлять трудностей, — заметил Десмонд, — десять тяжелогружёных фургонов оставляют хорошо заметный след.

— Я тоже так думаю, — согласился Астринакс.

Я ещё тешила себя надеждой, что мы могли бы вернуться в Ар, быстро и благополучно, как только слепой кюр окажется среди своих товарищей. С другой стороны теперь мне казалось ясным, что практичность и целесообразность этого, столь очевидные и разумные для меня, могли не казаться таковыми, ни для Леди Бины, ни того, под чей присмотр меня передали. У них могли иметься более тонкие, более глубокие интересы в этой дикой местности.

— Караван Паузания сошёл с Акведукской дороги, — заметил Десмонд.

— В Волтайских горах сотни других дорог, — напомнил ему Астринакс.

— И тысячи мест, где нет даже троп, — добавил Десмонд.

— Позови Лика, Трачина и Акезина, — велел Астринакс. — Пора запрягать тарларионов и отправляться в путь.

На то, чтобы запрячь ящеров и повернуть фургоны вслед ушедшему каравану, требовалось время. Как же мне не хотелось покидать дорогу. Я встала рядом с циновкой, на которой остались лежать сбруя, фляжка с маслом и тряпки, и обвела взглядом окрестности.

У Гор Волтая есть и другое название — Красные Горы. Причиной тому их цвет, уныло красноватый, несомненно, следствие оттенка местной почвы. Волтай, насколько я знаю, является самой обширной из горных цепей Гора. Кроме того, они могут считаться самыми высокими и самыми труднопроходимыми. Тем не менее, даже в Волтае имеются деревни, разбросанные тут и там, обычно населённые пастухами, занимающимися разведением одомашненных верров. Как правило, хотя и не всегда, они располагаются в предгорьях. Лично мне известно только об одном городе, словно гнездо одинокого тарна, спрятанном в горах Волтая. Это Трев — город бандитов и разбойников.

Горы красивы, но своей, грозной красотой, от которой становится не по себе. В них за каждым камнем может скрываться ларл или слин, а в лесах более низких ярусов обитают дикие тарски. Как уже было отмечено, чем выше, тем беднее живность, и на более высоких уровнях, можно встретить разве что диких верров, да крошечных снежных уртов.

Солнце стояло высоко. Его свет, отражавшийся от снега, лежавшего на далёких пиках, резал глаза.

Разумеется, мне не хотелось покидать дорогу, терять из виду акведук. Мне было страшно, очень страшно. Но если бы я знала об этом мире больше, я боялась бы даже приближаться к Волтаю. И конечно, многие гореане именно так и делали. Даже Джейн и Ева, будучи, как и я сама, необученными и неграмотными варварками, знали достаточно, чтобы бояться Волтая. Не случайно ведь их двойными цепями приковали к рабскому столбу, едва приведя в лагере около Венны. Как неслучайно и то, что Астринакса ждала неудача в найме дополнительных возниц и охранников для нашего немногочисленного каравана.

Мне казалось, что мы уже достаточно углубились в Волтай, и мысль о том, что придётся идти дальше, пугала до дрожи в коленях.

Возможно, некоторые из вас предположат, что при таких обстоятельствах, настолько пугающих и неопределённых, у меня должны были возникнуть мысли о побеге, но это не так. Я предпочитала оставаться рядом с фургонами. Точно так же думали Джейн и Ева. Не думаю, что это было связано с тем, что с фургонами мы просто чувствовали себя в большей безопасности, хотя это, конечно, было верно. Конечно, никому из нас не хотелось попасть в зубы диких животных. Даже сбор хвороста был достаточно пугающим испытанием. Кроме того, мы, конечно, понимали, что у гореанской рабской девки не было ни малейшего шанса на удачный побег. Клеймо, ошейник, отличительная одежда рабыни, местные культурные особенности — всё против неё, и лучшее, на что беглянка может надеяться, если её, связанную по рукам и ногам, не вернут прежнему владельцу, это попасть в более суровую и тяжкую неволю. Мужчинам нравится владеть нами, и видеть на нас свои ошейники. А ведь за попытку побега могут подрезать подколенные сухожилия, скормить слинам или бросить в заросли кустов-пиявок. Разумеется, всё это нам было прекрасно известно. Также, по непонятным мне самой причинам, я хотела оставаться поблизости от этого мужлана, которого я так ненавидела, от Десмонда из Харфакса, который так ужасно со мной обращался, держал меня в таком презрении, так оскорбительно относился ко мне. Возможно, мои губы были созданы для того, чтобы быть прижатыми к коже его плети? Не могло ли быть так, что мои запястья принадлежали его рабским наручникам? Не могло ли быть так, что он был моим истинным владельцем? Но помимо всего выше сказанного, и даже, я думаю, скорее, в первую очередь, была и более глубокая причина того, что мы не убежали бы ни в коем случае, и причина эта была довольно проста. К этому моменту мы уже лучше чем когда-либо осознали, чем мы стали, да и были. Мы теперь окончательно поняли, каждой клеточкой наших тел, глубиной наших животов и сердец, что мы больше не были теми культурными конструктами, которые называют свободными женщинами. Теперь мы были чем-то другим, совершенно отличающимся, чем-то более естественным, более древним, более биологическим. Мы теперь были имуществом и собственностью, Мы теперь были рабынями. Следствием этого понимания становится радикальное преобразование женщины. Она больше не то же самое, чем была прежде. Она не мыслит для себя иной жизни. Мы не помышляли о побеге. Мы не могли убежать. Мы принадлежали.

Внезапно у меня перехватило дыхание, и я, пригнувшись, отступила назад, наполовину скрывшись под днищем фургона.

— Ты что, уже закончила со сбруей? — осведомился Десмонд из Харфакса, неожиданно появившийся из-за повозки, настолько неожиданно, что я не осознала его присутствия, пока он не заговорил.

— Почти, — пролепетала я и поспешила выбраться из-под фургона и вернуться на циновку, где немедленно опустилась на колени, что и неудивительно, ведь я была в присутствии свободного человека.

— Ну и кто тебе дал разрешение оставить работу? — поинтересовался он.

— Никто, Господин, — ответила я.

— Тогда почему Ты прекратила работу, не закончив её? — спросил мужчина.

Мне оставалось только промолчать, понурив голову.

— Ты подслушивала, — подытожил Десмонд.

— Да, Господин, — призналась я. — Простите меня, Господин.

— Любопытство не подобает кейджере, — напомнил он.

Я не решалась поднять голову.

— Я вот думаю, не стоит ли привязать тебя к колесу телеги и как следует выпороть, — сказал мужчина.

— Господин может сделать со мной всё, что пожелает, — выдавила я.

— Смотри, не проговорись о том, что услышала Джейн и Еве, — предупредил он.

— Нет, Господин, — облегчённо выдохнула я.

— В их поведении не должно возникнуть никаких изменений, которые могли бы пробудить подозрения у некоторых наших товарищей.

— Я всё поняла, — поспешила заверить его я.

— Ты ничего не слышала, — сказал он. — И ни о чём не подозреваешь.

— Я поняла, — повторила я.

— Соответственно, — продолжил Десмонд, — тебе не следует избегать Трачина.

— Господин? — не поняла я.

— Трачин находит тебя интересной, как рабыню, — пояснил мужчина, — так что весьма вероятно, что он может схватить тебя, может прижать тебя, потискать, приласкать и всё такое. Ты не должна сопротивляться его поползновениям.

— Рабыня не смеет сопротивляться вниманию свободного мужчины, — вздохнула я. — Она ведь рабыня.

— Более того, Ты должна ответить на его действия, — добавил Десмонд.

— Господин?

— Не волнуйся, — успокоил меня он. — Ты всё равно будешь не в состоянии что-либо поделать с собой.

— Понимаю, — прошептала я, небезосновательно опасаясь, что в его словах была немалая доля правды, в конце концов, я была рабыней.

— Ты — аппетитная шлюха, — заметил мужчина.

— Неужели другие не могли бы найти меня интересной как рабыню? — полюбопытствовала я.

— Конечно, могли бы, — сказал он. — Многие мужчины нашли бы тебя представляющей интерес.

— Почему? — спросила я.

— Потому, что Ты представляешь рабский интерес, — пожал он плечами.

Стоя на коленях, я обеими руками вцепилась в свой ошейник, словно собиралась сорвать его со своего горла.

— Радуйся, — усмехнулся Десмонд, — далеко не каждая женщина может похвастать тем, что она рабски интересна.

— Я ненавижу вас! — процедила я.

— Сколько у тебя займёт, закончить со сбруей? — поинтересовался Десмонд.

— Я уже почти доделала, — ответила я. — Осталось на пару — тройку енов.

— Заканчивай, — кивнул мужчина, — и сразу отнеси сбрую Господину Астринаксу.

— Да, Господин, — отозвалась я.

— Не позднее чем через ан мы выступаем, — сообщил он, отвернулся и ушёл.

— Да, Господин, — пробормотала я, глядя вслед удаляющемуся мужчине.

Признаюсь, я и сама была несказанно рада тому, что я оказалась в числе тех, кто мог бы представлять рабский интерес. А что, какая-то женщина не хочет представлять интерес для мужчин? Конечно, я знала, что была таковой, ошейник на моём горле недвусмысленно указывал на это. Именно для таких женщин как я мужчины возводят сцены рабских аукционов, чтобы нас могли увидеть и купить.

Я снова склонилась над своей работой. Вскоре я поймала себя на мысли, что мурлыкаю какой-то незамысловатый мотивчик. И только позже до меня дошло, что это была мелодия песни рабыни, слышанной мною давно, ещё в доме Теналиона.