Заносы

Назад в православие!

Мы уже привыкли к тому, что Юра опережает нас в своем развитии и с интересом следили за его метаморфозами. Но уход в христианство многим показался регрессом, о чем ему и намекнули. Юра так не считал.

«Будущее в нашей стране за православием, – твердо заявил он. – Это единственная опора для всего государства и каждого из нас!»

О том, что ему пришлось преодолеть на пути к традиционной религии и как это происходило, он описал в рассказе, отразившем его духовные искания. Рассказ был какой-то смутно-невнятный, и ни он, ни юрины пояснения не дали представления о причинах столь резкого поворота в его мировоззрении.

– Я тоже прошел это в свое время, – как-то странно и без энтузиазма сказал наш руководитель. – Вряд ли стоит на этом зацикливаться. Сейчас, мне кажется, надо идти дальше, копать глубже… Впрочем, я вам не навязываю своего мнения, – тут же оговорился.

Новенький парнишка прочитал свой рассказ – розовый сюр. У главного героя – романтика и мечтателя вдруг вырастают крылья. Оно, вроде бы и хорошо – летать можно, да люди смеются. И герой решает от них избавиться. Пьяный хирург заносит инфекцию – герой гибнет.

Весь семинар со смеха чуть ни надорвался – опоздал ты, парень – все кому надо, уже улетели!

У нас раньше полоса такая была – придет новенький, обсудит рассказ про крылья и полетел. Обсудит и полетел. Прямо не лито, а аэропорт. А потом письма из Вены, Парижа, Израиля, США.

– Да, – печально кивнул Александр Андреевич. – Это мы тоже давно прошли. Но уж если вам так нравится метафора, – неожиданно воодушевился, – если вас сюр увлекает, напишите о вороне!

– А что в ней интересного? – мы удивились.

– Она летает над Кремлем, питается такими салями, каких вы никогда не видели! Она замечает, как генеральный секретарь посмотрел на какого-то члена Политбюро. Она ловит обрывки разговоров, и отмечает с каким выражением лиц съезжаются и разъезжаются главы государств. Она держит свою когтистую лапу на пульсе нашего времени. Эх, друзья, серьезные времена на дворе!

Увы, эта тема оказалась для нас непосильной.

Юра же настолько увлекся традиционной религией, что даже стал нетерпим ко всему остальному, что было на него совсем непохоже. И знакомые у него появились жутко верующие и жутко православные.

Две его знакомые Лариса и Вера и меня в церковь водили, наставляли, требовали покончить с даосским прошлым. А Лариса даже призывала пострадать за Веру. Не за подругу свою, а за православную с большой буквы Веру. И пострадать поскорее, а то, мол, поздно будет. Ну уж нет, думаю, чего-чего, а пострадать у нас никогда не поздно. К тому же у меня и работа тяжелая, и квартиры нет – я и так страдаю. Да крещеный ли я – они спохватились! А как же, обязательно, еще в несмышленом возрасте матерью комсомолкой тайком от отца коммуниста. И сам я теперь православный член КПСС с даосским уклоном, под прикрытием экзистенциализма, и от такой несовместимости тоже страдаю, как и миллионы других верующих разных конфессий коммунистов-атеистов.

Они немного успокоились и повели меня послушать Антонова. Он читал «Житие Сергия Радонежского» подобно тому, как у нас на лито читают свои рассказы, только с большим чувством и время от времени прерываясь – вы только послушайте, как замечательно! – надеясь на соучастие в этом приобщении к забытым истокам. Но меня заранее предупредили, чтобы я чего не ляпнул, потому что у Михаила Ивановича сердце больное. И жизнь у него тяжелая. В заключении был, намекнули, но своих гонителей он, как истиный христианин, прощает.

«Трудно жить одному в лесу! – подумалось. – Голодно. А надо еще и медведя подкармливать. Шатун что ли? Медведи зимой спят. – И еще подумалось, – в какие дебри ни уйдет святой человек, везде его и люди и звери отыщут, потому как святость в миру – явление экстраординарное».

Смысл этих чтений был понятен – связать разрубленное время, традиции, восстановить преемственность культуры. Задача похвальная, но, боюсь, непосильная. Вместо этого устанавливалась явная связь коммунизма и православия. А может, просто проявлялась.

Я тоже попытался связать кое-что кое с чем в крохотной зарисовке о Льве Николаевиче Толстом и даже обсудил её на семинаре, после чего меня запретили, правда, пока в рамках одного литературного объединения.

И я перешел в другое.