Заносы

С горящим факелом

Главное здание музея пребывало во тьме и молчании. Жаркие искры, летевшие по всей России от некогда бушевавшего творческого вулкана, медленно остывали, надежно собранные и охраняемые от неправильного понимания и ложной интерпретации. Великий русский писатель и общественный деятель, неуемный буян и супротивник всему официально-общепринятому Лев Николаевич Толстой, казалось, навечно импринтирован(?) в наше сознание как русский гений, недопонимавший классовой сути развития общества.

Как можно не понимать таких простых вещей?!

Во дворе какие-то люди деловито и неуклюже топтались вокруг сложенного в кучу деревянного хлама, пытаясь развести свой костер. Весело ругались и зубоскалили.

Как бы музей не подожгли, подумалось, за сто метров видно, что пьяные!

Нажав кнопку звонка, подождал. Кто там у него сегодня? На окованной металлом двери засветился глазок. Лязгнул запор.

– Меня тут проверяют время от времени, – пояснил Юра, пропуская меня внутрь.

– Там какая-то пьянь костер разводит, – предупредил его на всякий случай.

– Это пожарники, – успокоил. – Все нормально.

В подвале у него дым коромыслом. Но, как известно, Лев Николаевич тоже буянил в юности. Да и потом тихим нравом не отличался, хоть и перешел на рисовые котлетки. Так что преемственность сохраняется.

– Боря, гегемон, – представил меня Юра и достал из-под лавки здоровенную квадратную бутылку без опознавательных знаков. – Спирт, – предупредил, – неразбавленный. – Налил в мензурку грамм пятьдесят, объясняя, как врач больному, что это нужно выпить сразу. – Штрафная. Иначе с тобой разговаривать никто не будет.

Я спорить не стал. Порядок есть порядок. Это на заводе я обязан за пьяницами следить и напиванию препятствовать. А здесь я сам подшефный, и, если наставник говорит «надо», значит, надо!

– Товарищ игемон, – заплетающимся языком вдруг обратился ко мне совершенно пьяный мурлик, кулем сидевший в тени у стеночки, – когда революцию будем аса… усу…щесвлять? Ситуация назрела. Верхи уже не могут, а низы хотят… Но им не дают!

– Стасик что-то сегодня совсем! – бросил Юра. – Не обращай внимания!

А мне понравилось, что человек даже в таком состоянии проявляет заботу о завтрашнем дне страны.

– В девять ноль-ноль! – сказал ему строго. – Сбор у Призрака. И чтоб ни в одном глазу! А то опять хрен чего получится!

– Поэл, – кивнул Стасик и снова привалился к стеночке.

В центре помещения, похожего на тюремную камеру, под самой лампочкой с самодельным картонным абажуром, оживленный парнишка с горящими глазами рассказывал, как он провел лето. Точнее, они. Сам рассказчик Алик, его приятель Вася, который сидел рядом, и Наташа. Она сидела у самой стены рядом с озабоченным судьбой родины Стасиком, и самодельный абажур затенял их почти целиком. Стасик время от времени отклеивался от стеночки и вставлял свои реплики – то смешил, то раздражал. Пить ему больше не давали, хотя, может, и зря – выпил бы и успокоился. Юра скромно, как гость, сидел у своего стола и помалкивал, что было совершенно на него не похоже. Вдохновенно жестикулирующий Алик в ярком сиянии 100-ваттной лампочки, хоть и в центре комнаты, хоть и в перекрестье взглядов, оставлял какое-то странное, но знакомое впечатление – что-то вроде ширмы, за которой главное. А что – непонятно. Словно конферансье, заполняющий паузу, он, завершая репризу, уже другим, торжественным голосом вот-вот объявит выход известного артиста или сногсшибательный трюк. Но Алик, никого не объявляя, продолжал повествовать.

Приняли еще по мензурке. Я перестал анализировать и принялся веселиться, но не вписался в ситуацию и автоматически был сброшен в отстойник пассивных слушателей.

С сигаретой между пальцами Алик, округляя глаза на резких поворотах сюжета, рассказывал, как они втроем вышли в Белое море на байдарке. Тоже, оказалось, любители высоких широт. И чего понесло?! «Самоубийцы, что ли?» – недоумевали местные жители, пытаясь отговорить от опасной затеи. Но ребята, загоревшись, уже не могли погаснуть. Счастливо избежав беды, они добрались до острова, разбили палатку и жили, как робинзоны. Алик и Вася ловили рыбу, Наташа готовила на костре.

Алик, сразу видно, парень хороший и совсем простой. Неожиданно сделав паузу, искренне удивился, что название и реальный цвет моря находятся в вопиющем несоответствии.

– Совершенно! – объявил он, обводя присутствовавших круглыми глазами, да еще и плечами пожав.

– Это ты верно заметил, – вынырнул я на поверхность разговора, как водяной из тины. – Мутация! Белое море относится к категории морей-мутантов. Так же как и Черное, которое в последнее время сильно посинело и тоже перестало соответствовать своему названию. И даже Красное море сегодня утратило свое отношение к мировому коммунистическому движению.

Алик сбился с ритма и с раскрытым ртом уставился на меня.

– Боря так шутит, – успокоил Юра. – Продолжай!

После очередной мензурки я начал кое-что понимать. Алик явно павлинился перед девушкой, а Юра ему это позволял, бережно охраняя от необдуманных выпадов гегемона. Остальные почему-то поддерживали эту игру. Вася, демонстративно не претендуя на лидерство, краткими репликами дополнял Аликово красноречие. Реплики Наташи были еще более редкими и краткими. Но, когда она говорила, становилось тихо, а в душной атмосфере комнаты будто проскакивали электрические искры. И после ее слов еще некоторое время звучала напряженная тишина. Только Стасик время от времени бухал что-нибудь несусветное, когда ему удавалось на миг отлепиться от стенки. Прислоненный, он, по-видимому, говорить был не в состоянии.

– Хорошие ребята! – сказал я другу, когда мы вышли проветриться. – Завидую! Все им ново, все интересно.

– Ага, – кивнул Юра, застегивая ширинку, – только задолбали уже! Третий час подряд рассказывает!

– Удивительно, что ты это покорно терпишь. А что за девушка? Чья она?

– Алика. Не понял, что ли? Жениться собрались.

– Алик хороший парень. А эта Наташа, кто она?

– Наташа, – как-то странно сказал Юра и замолчал. Выпрямился, посмотрел в апрельское небо, по сторонам. – Наташа, – повторил, – разве ей Алик нужен!..

– А кто? – поинтересовался я не без ехидства.

Юра смерил меня сочувствующим взглядом с головы до ног.

– Не ты.

– А я при чем?! Пусть выходит, за кого хочет! Я ее даже не рассмотрел. Свадьба скоро?

– Сами не знают.

– Не решили?

– Ну-у… Сначала, вроде, решили – давно дружат. – Юра хмыкнул. – А в начале лета у меня с ней роман вспыхнул. Да так, что она и Алика забыла. Ну, мы с ней переспали, а теперь они разбираются. Разобраться не могут.

– Алик знает?

Юра пожал плечами.

– Догадывается, наверно.

– Надо было тебе лезть в их отношения! – осуждающе сказал я.

– Не понимаешь! – он вяло махнул рукой и снова огляделся по сторонам.

Костер в глубине двора полыхал вовсю. Пьяные люди колготились вокруг него с песнями и криками. Сквозь раскрытые форточки в ярко освещенных окнах низкого корпуса напротив неслась громкая музыка.

– Пожарники гуляют! – уважительно сказал Юра. – Эти водку не пьют. Только коньяк. Закусывают шоколадом. Богатые! У них там стереомузыка.

– Вообще-то, пожарные должны гасить огонь, – заметил я. – А потом, откуда у них деньги?! Это же не высокооплачиваемая работа.

Юра неопределенно пожал плечами, и мы отправились в подвал.

«А мы разведе-ом костер на снегу!» – во всю глотку орали пьяные пожарники. Их рев вместе с яркими искрами костра поднимался в ночное небо столицы предвестием отчаянного сумасбродства.

Мы вернулись к ребятам, но оказалось, что Алик уже все рассказал и начинает повторяться. Скоро он и сам это заметил. Да и время позднее. Наташа поднялась и вышла на свет.

Наваждение!!!

Вася быстро подал ее пальто, помог надеть. С благосклонностью принцессы приняла она помощь.

Вот он, гвоздь программы!

Я даже не мог встать, хотя все уже, кроме Стасика, были на ногах. Не в силах оторвать глаз, как прикованный смотрел, не понимая, как это вообще возможно!

Я «узнал» ее! Полумиф-полуреальность – девушка, танцующая на развалинах Персеполя с горящим факелом в руке. Обманчиво мерцающий образ, для которого нет границ во времени и пространстве. Мне он явился из романа Ивана Ефремова «Таис Афинская» и поначалу вызвал недоумение – греки же совсем не такие, подумалось. Потом я решил, что писатель просто наделил свою героиню чертами женщины, которую любил, – пошел на поводу чувств вопреки исторической достоверности.

А через год, словно сошедшая со страниц книги, Таис материализовалась в Москве. На этот раз ее звали Маргарита. А мне как раз предложили должность мастера на нашем заводе. Добросовестный крановщик, я вовремя ходил на работу и с работы, грузы переставлял аккуратно и получку приносил домой. По выходным вместе с женой посещал родственников и знакомых, по вечерам – театры. Нас называли идеальной парой. У нас были понятные цели и реальные планы. Будущее просматривалось вполне определенно и на много лет вперед.

Но явившаяся из азиатских далей Маргарита словно активизировала заложенную в моих генах программу, о которой я и не подозревал. Вдруг оказалось, что такое мое существование ущербно и неполно, что главная часть меня, словно незаконно репрессированная, уже годы томится в глухой камере без права голоса и переписки, и сам я – лишь половина человека – убогий раб обстоятельств, сам того не осознающий.

Словно неземной свет для обитателя серой мглы, даже внешне она была другой. Ее серые глаза в зависимости от времени дня и настроения могли вдруг стать голубыми, зелеными и даже светло-карими! Завораживающая магия живого калейдоскопа! А когда я узнал, что Маргарита гречанка, всерьез повеяло мистикой. И я понял, как зыбок и непрочен мир вообще и мой собственный в частности, если в него вдруг божественной походкой входит девушка с горящим факелом в руке.

По судьбе потянуло запахом гари. Когда мы расстались, многое изменилось. Рука потянулась к перу, перо – к бумаге… Болезнь приняла необратимую форму.

И вот Наташа!

Те же нездешней красоты и пластики движения, тот же пылающий факел в руке. Видит ли его бедный Алик? Она сожжет его и не заметит! Скорее всего, именно из-за нее они отправились в свое рискованное путешествие на байдарке. Повезло – вернулись живыми. А дальше?

Юра пошел провожать гостей, а я, как тупой робот, тяжело поперся за ними, гадая, как история, литература и жизнь смыкаются в реальном пространстве. Нет, это не совпадение, это что-то другое – Таис, девушка Александра Македонского, ставшая после его смерти женой фараона Египта, Маргарита, гречанка из Джамбула… Наташа. Это не совпадение. Это единая сущность. И что теперь? Они все от нее без ума. А для нее одним умалишенным больше, одним меньше – без разницы.

– До свидания! – полуобернулась Наташа и скрылась во тьме.

Туда же под обе рученьки Алик и Вася поволокли Стасика. Еще одна жертва неземного обаяния!

А костер полыхал, искры летели вверх, гремела музыка, и пьяные голоса неслись над ночной Москвой. «Кто ночь раздвигал плечом туды и сюды, тот знает, они почем, такие костры!» – орали под музыку богатые пожарники.

Мы вернулись в подвал. Сели к столу. Двое и квадратная бутылка.

– Да-а-а… – сказал я ошарашено.

– То-то и оно, – буркнул Юра.

Больше рассуждать на эту тему не стали. Приняли по чуть-чуть, только чтобы сбить стресс. Помолчали, думая об одном, но каждый по-своему.

– Ладно, – сказал я. – Веди!

Такие игры!

По ночам в пьяном виде он играет в тюремного надзирателя. Пожарники научили. Они же арестовывают и приводят всех, кто им под руку подвернется. Не дай Бог к ним попасть! Но мне все равно деваться некуда – сдаюсь добровольно. Я странный бомж – без определенного места жительства, но с определенным местом работы и даже общественными нагрузками и подшефными. Заводские знают: где бы я ни был, в положенный час исправно появлюсь на своем рабочем месте. Буду цеплять, отцеплять, ровнять деревянные прокладки, наставничать и еще много чего. Закончится смена – пропаду неизвестно где, и вновь появлюсь и надену спецовку, и снова куда-то исчезну. Никто не знает, где я живу. Некоторые думают, что это – тайна. Вовсе нет, просто я и сам не знаю заранее, куда меня занесет. Сегодня точно у Льва Николаевича остановлюсь, потому что искать другой ночлег уже поздно, а завтра – неизвестно.

Мой адрес – не дом и не улица, а столица необъятного и непонятного государства Москва – огромный странноприимный дом!

И нищий, и бездомный – мы все сюда идем.

Приходим и…

– Встать! Руки за спину! Смотреть перед собой! Вперед марш!

Делаю, как велят.

– Шаг влево, шаг вправо – попытка побега. Прыжок на месте – попытка улета. Присел – пендаля за попытку провалиться сквозь землю!

Это понятно. Идем по узкому ярко освещенному коридору. Обоих слегка покачивает. Но мы уже не друзья, а заключенный и надзиратель.

– Стой! Налево! Лицом к стене!

Подчиняюсь без пререканий. Как знать, глядишь, и такой опыт сгодится когда-нибудь.

Гремя связкой ключей, Юра отпирает окованную металлом дверь, и, получив жесткий толчок в спину, я влетаю в кромешную тьму камеры прямо к высвеченному лучом коридорного света матрасу на полу. Железная дверь, глухо лязгнув, захлопывается. Снаружи звякают ключи, слышится сопение и ругань – ключ выпал из скважины, а пьяный надзиратель никак не может вставить его обратно. Наконец легкий щелчок замка и глухое ворчание за дверью: «Десять лет за антисоветский образ мыслей и за 101-й километр гусей пасти!»

Сегодня приговор построже, отмечаю, – не понравилось, как я на Наташу уставился.

Шаги удаляются и замолкают. Но тут же звонок и глухие удары в наружную дверь.

– Юр, открой! – орут явно нетрезвые люди.

Громкий стук резко открывшейся двери, возня, пыхтение.

– Сюда его! Давай-давай!

Какое-то напряженное топтание и вдруг сдавленный крик:

– Куда вы меня тащите?! Не имеете права! Я что, преступник?

– Разберемся!

– Право у прокурора!

– Ну, мужики, кончайте! Поймите по-человечески! Сил больше не было! Штраф возьмите! Зачем сажать!? У меня червонец с копейками. Отпустите, а!

– Разберемся!

– Комендант, составьте опись изъятого! Так, десять рублей, пятьдесят четыре копейки и ручные часы «Слава». А ты, парень, давай! Не будешь нарушать! Здесь тебе не деревня Зюзино!

– Ну, мужики!

Рядом со скрежетом металлической обшивки по бетонному полу раскрывается дверь соседней камеры, снова возня и пыхтение. Дверь захлопывается, замок щелкает два раза, и вот уже кто-то изнутри колотит в нее кулаками.

– Отпустите! Мне завтра на работу с утра.

– Заткнись и сиди тихо! Будешь хорошо себя вести – завтра утром выпустят, а нет – срок дадут.

– Что он натворил? – спрашивает «комендант» Юра.

– Антисоветчик! Ссал на памятник Фридриху Энгельсу! – и заржали в три глотки. – Разбирайся, а мы пойдем еще кого-нибудь посмотрим, – и затопали к выходу.

Юра закрыл за ними дверь и вернулся к камере с новым заключенным.

– Так, новенький, фамилия, имя, отчество, год и место рождения! Быстро!

– Сразу фамилия! Что я такого сделал?! Другие вон чего – и то ничего!

– Будешь кочевряжиться – тебе же хуже!

– Смолин моя фамилия. Евгений Сергеевич. 1953-го года рождения.

– Вы хоть догадываетесь, куда попали, Евгений Сергеевич? – официальный голос из коридора не предвещает ничего хорошего, и в соседней камере становится тихо. – Нам неоднократно сообщали, что вы систематически и целенаправленно ведете антисоветскую пропаганду. Критикуете наш строй, негативно отзываетесь о руководстве Партии и государства. Вам сделали скидку на молодость, но вы и не думали исправляться. Из сопливого критикана вы превратились в махрового антисоветчика!

– Я ничего не превращался! – испуганно донеслось из соседней камеры. – Никого не критиковал! Че, у нас все нормально. Я доволен.

– А кто говорил, что из-за этих старых пердунов мы скоро все с голоду подохнем?! Все, мол, дорожает, с мясом перебои, продукты пропадают! Это чьи слова?!

– Это… это не я! – испуганно залепетал Евгений Сергеевич. – Я так не говорил!

– А кто так говорил?

– Откуда я знаю?! Мало ли кто! Любой мог сказать. А я при чем?

– Тебе, щенок, советская власть не нравится?! Демократии захотел? Многопартийной системы? Родину готов продать за импортную тряпку! Ты хоть понимаешь, гаденыш, на кого свою письку поднял?! – с гневным пафосом проревела охрана.

– Да я на него почти не попал! – отчаянно закричал «антисоветчик». – В основном на клумбу.

– Ты оскорбил все мировое коммунистическое движение! Страну опозорил!

– Но никто же не видел!

– Родина все видит, слышит и знает! И никто не уйдет от наказания! Дай волю, вы и самого Владимира Ильича Ленина обоссыте!

– Начальник, что вы!? Разве можно?! Ленин – это святое! Что же я, не понимаю? Просто невмоготу стало! Я исправлюсь, честное слово! Я ж не виноват, что в туалет захотел!

– Невиноватых у нас нет.

– Но я же ничего особо вредного не сделал! Я даже сразу и не понял, что это Фридрих Энгельс. Стоит себе мужик – ну, думаю, и хрен с ним! А так я, наоборот, за нашу советскую власть!

– Родина тебя кормила, поила, воспитала, образование дала! Ты перед ней в вечном долгу! Как вы не понимаете?! Мы и так со всех сторон во вражеском окружении, а тут еще свои вредители гадят на каждом шагу! Каленым железом будем выжигать!

Как пугающе быстро мы перевоплощаемся! Как легко нас заставить играть даже в сомнительные игры, только бы роль получше, только бы с привилегиями! Иллюзорное бытие. Утратившие истинный облик и подобие мы ищем себя там, где нас нет, перебирая всевозможные скоморошьи маски своего времени. И, заигравшись, перешагиваем невидимую черту. Кошка играет – мышка плачет. В общем, Смолина надо поддержать.

Я поднимаюсь с матраса и устремляюсь к узкой полоске света под дверью, по пути зацепив что-то левой рукой. Изо всей силы стукнув кулаком по железу, вступаю в это странное действо.

– Всех не пересажаете! – ору во всю глотку. – Россия вспрянет ото сна! Темницы рухнут, и мы вас самих на хер перевешаем!

Увы, проявленная мной солидарность повергает Смолина в ужас.

– Ой, бля, куда я попал!? – скулит он в отчаянии. – Ну, ни за что! Ни за что!

– Ма-а-алчать! – орет охрана. – Ты этого врага народа не слушай! Ему терять нечего! Завтра на Колыму отправляется. А ты еще можешь выйти, если будешь хорошо себя вести!

– Начальник! Я готов искупить свою вину! Клянусь! Я для Родины все сделаю! Я все подпишу! Может, что и ляпнул, когда спьяну! Клянусь, больше этого никогда не повторится! Я и сам ненавижу этих диссидентов проклятых! Они же все на подачки Запада живут и вредят. А мне скрывать нечего. Это Леха говорил про пердунов! Я вспомнил. И что с мясом перебои. А я нарочно поддакивал. Интересно, думаю, диссидент он или нет!

– Ну и как?

– Вроде, нет, но недовольный сильно. И то ему не так, и это. Строит из себя! И мастеру про меня настучал, будто я пьяный на работу пришел в понедельник. А я ни в одном глазу был. Есть в нем что-то такое – не наше.

– А почему сразу не сообщил?

– А я не знал, куда.

– Ладно, молодец, давай рассказывай, что, где, когда! Все подробно.

– Мне скрывать нечего. Честно! Я все расскажу! – клянется Смолин и начинает свое хитровато-бестолковое повествование о трудовых буднях сборочного цеха ЗИЛа и об Алексее Ивановиче Смирнове, который «умный больно – в начальники лезет, а сам еще вчера в своей деревне щи лаптем хлебал».

«Нет, Смолин мне не друг, не товарищ и не брат, хоть мы и сидим в соседних камерах, – тупо разговариваю сам с собой, опершись обеими руками о железную дверь. – Не пойду с ним в разведку».

Длинное и нудное признание Евгения Сергеевича утомляет Юру. Он даже принес из своей комнаты стул и поставил его рядом с дверью, за которой томится Смолин. Но тот, наконец, заканчивает.

– Начальник, меня выпустят? – спрашивает жалобно.

– Выпустят-выпустят, – успокаивает подобревший надзиратель и от души зевает на весь коридор. – А вообще, пиздишь много! Обоих на Колыму! Надоели, козлы! – забирает стул и уходит к себе, бросив на прощание: – Шутю!

Моя рука, скользнув по стене с правой стороны двери, неожиданно натыкается на выключатель. Щелчок. Поворачиваюсь. Прямо на меня, побелевший от негодования, смотрит великий русский писатель Лев Николаевич Толстой! За ним еще один, дальше и по сторонам еще, еще, еще… Господи! Я же столько не пил! Левее и тоже в мою сторону хмурится черный, как эфиоп, Александр Сергеевич Пушкин. За ним другой, но совсем белый!..

В черепной коробке что-то щелкнуло и заскрипело. Финиш. Определив направление, я ринулся к матрасу, рухнул на него и сразу же провалился в гулкое черное пространство.

Весь остаток ночи мне снился поход Александра Македонского, пожар в Персеполе и девушка с горящим факелом на развалинах. Богатые пожарники ходили вокруг и пели странные песни. А потом из-за угла высунулся Смолин с копьем в руке и заорал: «Подъем!»

Хмурое утро встретило запахом гари, то ли от сгоревшей столицы персов, то ли от потухшего костра пожарных особого назначения.

– А этот хрен где? – кивнул я на соседнюю камеру.

– Еще до шести выпустили, – усмехнулся Юра. – Бежал, как заяц по метели. Так и не понял, по-моему…