Записки Летчицы

Мы – учпилоты

Весной того же 1934 года Бакинский аэроклуб получил собственный аэродром возле поселка Забрат. Вернее, это был просто участок степи, кое-где поросший жесткой верблюжьей колючкой и усеянный камнями.

Мы сами очищали поле: таскали на носилках камни, ворочали валуны, разравнивали бугорки. Ведь аэродром должен быть ровным и гладким, как стол. Бывало, поднимешь камень, а под ним – скорпион.

Почти все свободное время мы, комсомольцы-аэроклубовцы, пропадали на Забратском аэродроме. А когда началось лето, решили организовать свой студенческий авиалагерь. Бюро Пролетруда и Азкомитет союза нефтяников помогли нам добыть необходимые средства. Бакинский аэроклуб тоже охотно помогал нам. Мы получили еще один учебный самолет, а кроме того – палатки для жилья. Если добавить к этому новенькие синие комбинезоны и шлемы, которые раздобыл Сережа Осипян, энергичный заместитель начальника нашего аэроклуба по хозяйственным вопросам, – то следует признать, что снабжены мы были отлично.

В начале июля открылся наш студенческий авиалагерь. Неподалеку от аэродрома забелели палатки, в вечернее небо взметнулось пламя костра, и далеко по степи разнеслись веселые песни.

Учпилоты – ученики-пилоты – так мы теперь назывались.

…3 часа 30 минут утра. Бодрый звук трубы плывет над лагерем. Подъем! Поеживаясь от ночного холодка, выскакиваем из палаток. Еще темно. Зарядка, умыванье. После немудрящего завтрака мы выкатываем из ангара самолеты. Идет осмотр и проверка. Инструктор и техник садятся в машину, взлетают и делают круг над аэродромом.

А вот и солнце. Оно серебрит плоскости самолета, мягко освещает степь и нас, учпилотов в синих комбинезонах. Мы стоим на старте и ждем своей очереди.

Первые показные полеты… Мне очень хотелось, чтобы инструктором у нас был Ивлев – тот самый летчик, который «катал» нас во время экскурсии. Но и я и мои подруги попали к другому инструктору – Нарышкину.

Когад мы впервые увидели его – маленького, тщедушного – мы расстроились. Он показался нас стариком, хотя ему, должно быть, не больше тридцати. Да и Нарышкин, помнится, не испытал особой радости от знакомства с нами.

— Черт знает что, – ворчал он. – Дали каких-то девчонок на мою голову.

«Девчонок» было пять: Нина Таланкина, Тася Краева, Бегим Бабаева, Нина Габелова и я. Мы все жили в одной палатке. Я была самой младшей и к тому же – самой маленькой. Подруги считали своим долгом всячески меня опекать.

— Зуля, будь осторожна в воздухе.

— Зуля, не заплывай далеко. (Это когда мы ездили купаться в море).

— Тоже мне учпилот, – пробурчал Нарышкин, иронически прищурясь на меня. – Подросла бы немного чтоли…

И вот подходит моя очередь. Нарышкин берет меня в показной полет. Я залезаю в заднюю кабину и, перекинув ремни через плечи, пристегиваюсь к сиденью.

Приготовления закончены.

— Контакт!

— Есть контакт! От винта!

Заработал мотор. Самолет, покачиваясь и вздрагивая всем корпусом, стоит на красной черте, ожидая сигнала стартера. Взмах белым флажком – путь в воздух открыт. Машина бежит по взлетной полосе, набирая скорость. Рев мотора резко усиливается. Костыль чертит сухую землю аэродрома, волоча за собой облако пыли.

Но вот костыль отрывается от земли, хвост поднимается, машина бежит на колесах, беря полный разбег. Уходит, уходит земля… Мы в воздухе.

Хорошо ведет машину Нарышкин! Он сидит передо мной, в своей кабине, как-то легко и непринужденно точными движениями управляет самолетом. Должно быть, здесь, в воздухе, он чувствует себя лучше, чем я на земле…

Летим над промыслом. Высота небольшая – метров триста. Невольно думаю: не задеть бы колесами верхушки нефтяных вышек. Нарышкин оглянулся, весело посмотрел на меня. Затем он отдал ручку чуть вперед и, повернув влево, ввалил машину в глубокий вираж. Вот это да! Левое крыло нацелилось в землю, правое – в небо. Нос как бы бежит по линии горизонта, описывая правильную окружность. Дух захватывает!

Машина выравнивается, набирает высоту. Ровно гудит мотор. И меня вдруг охватывает такая радость, такое счастье и ощущение полета, что и передать не могу…

Кое-что мы, учпилоты, уже знали из теоретического курса. Теперь начинается практика. От шлема Нарышкина к моему шлему тянется резиновая трубка, она вставлена в дырочку возле самого уха. (Теперь не могу вспомнить без улыбки это примитивное средство связи). Слышу скрипучий голос Нарышкина:

— Внимание! Отпускаю управление, бери на себя!

Впервые моя рука ложится на ручку управления, нога ощущает упругую педаль. Я стараюсь точно выполнять команды Нарышкина. Я веду машину, и она мне повинуется! Она послушно взмывает кверху, когда я беру ручку на себя…

— Спокойно! Не рви! – командует Нарышкин, – Теперь отдай вперед…

Он терпеливо учит меня управлять самолетом. Понемногу я привыкаю, и с каждым полетом чувствую себя уверенней в воздухе.

Мы поначалу обхаживали самолеты как диких зверей, которых надо укротить. Знакомились с их повадкой, с их капризами. Иногда это ознакомление проходило небезболезненно. Помню, возвратился из очередного полета Виктор Ивлев. Он ловко посадил машину у красной черты, выключил мотор и выпрыгнул из кабины. Мы стояли рядом и Нина Габелова тронула рукой остановившийся пропеллер…

Не трогай! – заорал Виктор, но было уже поздно.

Мотор вдруг чихнул и, и пропеллер, сделав полоборота, ударил Нину по голове. Нина упала, потеряв сознание. Мы страшно перепугались. Пострадавшую увезли в ближайшую больницу – Сабунчинскую. На другой день мы с девочками навестили Нину. Она уже оправилась от удара и вышла к нам в коридор. Мы так и ахнули: не узнать нашу Нину Габелову. Голова обрита, лицо чудовищно распухло… Мы утешали ее как могли.

— Понимаешь, – объясняли мы наперебой, – оказывается, пока мотор горячий, за пропеллер браться нельзя. В цилиндрах есть еще остаток смеси, и если двинуть пропеллер, мотор может «чихнуть», и пропеллер крутанет в обратную сторону, понимаешь?

Нина кивала, в глазах у нее стояли слезы, и от наших сбивчивых объяснений ей легче не стало. И вообще никогда, никогда больше она близко не подойдет к самолету…

Через несколько дней Нина, как ни в чем не бывало, появилась в своем синем комбинезоне на поле аэродрома. Она продолжала летать, и в дальнейшем благополучно окончила летную школу.

Дни проходят в напряженной учебе. Над Забратским аэродромом не смолкает гул моторов. А вечерами, после полетов, когда смолкает дневная жара, мы собираемся возле палаток. Звучат мандолина и тар, шутки перемежаются взрывами смеха. Учпилот Алескеров трогает струны игитары, и возникает песня. Голос у Алескерова сильный, красивый.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Чтоб одолеть пространство и простор…

Мы дружно подхватываем припев:

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц…

Мы очень любили эту песню. Казалось – она сложена о нас. Ведь каждый из нас мечтал об этом – одолеть пространство…

Дальние перелеты… В те годы они только начинались.

В том самом ,1934 году, Михаил Громов продержался в воздухе без пополнения горючего 75 часов, пролетев более двенадцати тысяч километров и установив международный рекорд полета по замкнутому кругу. Мы без конца говорили об этом чуде, и я втайне мечтала о том, как я совершу когда-нибудь свой дальний перелет. Многие мои заветные желания осуществились, я стала летчицей и налетала много тысяч километров, но этой мечте – о дальнем беспосадочном маршруте – увы, не суждено было сбыться.

Нам, девушкам-учпилотам, хорошо были известны имена первых советских летчиц – Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко, Веры Ломако, сестер Казариновых и других. Они, как теперь принято говорить, служили для нас маяками.

Я уже испытала свои силы и была убеждена, что смогу летать не хуже наших парней.