Записки музыковеда

Глава 10. Снова о музыкантах с улыбкой

Эта глава — продолжение предыдущей.

Композиторские фамилии

В начале 1818 года в венском издательстве «Антон Долль» вышел сборник песен австрийских композиторов. Вскоре после этого в издательство пришло гневное письмо, в котором говорилось, что неизвестный авантюрист, воспользовавшись честным именем автора письма, опубликовал свою песню в сборнике, обманув таким образом издателей и публику.

Автором письма был некий Франц Шуберт. Речь шла о песне «Erlaufsee» — о живописном горном озере в Альпах. По иронии судьбы, это было первое опубликованное произведение великого Франца Шуберта.

А ведь Шуберт уже был к этому времени автором пяти симфоний, четырех опер, создал 4 струнных квартета, 2 мессы, множество фортепианных пьес и замечательных песен, среди которых такой шедевр, как баллада „Erlkönig“ («Лесной царь») на слова Гете.

И безвестным композитором Шуберта нельзя было назвать — его музыка широко звучала и была популярна в венских салонах. Только вот не издавали и не исполняли публично. После Шуберта осталась масса неизданных рукописей (симфоний, опер, сонат, месс). Даже ближний круг великого композитора знал его прежде всего как непревзойденного автора песен. А первый и единственный в жизни композитора публичный концерт состоялся только 26 марта 1826 года, за два года до смерти Шуберта.

Что же касается Франца Шуберта — автора письма в издательство, он известен ныне только благодаря описанному курьезу.

Александр Скрябин и его младший современник Вячеслав Скрябин имели между собой нечто общее. Они оба мечтали о преобразовании мира.

Вячеслав Михайлович Скрябин, известный под партийным псевдонимом Молотов, думал о преобразовании мира путем распространения и внедрения коммунистических идей.

А композитор Александр Николаевич Скрябин мечтал о сотворении некой всемирной мистерии. Для этого он задумал построить на берегу Ганга гигантский храм с возвышающимся над истинным храмом, Землей, алтарем, и уже начал присматривать земельный участок. Там огромная масса людей должна была совместным действием на основе синтеза всех искусств вовлечь в мистерию все человечество и объединить его в едином духовном порыве в великое братство.

Замысел Мистерии остался не реализованным. Трагический символ можно усмотреть в том, что работа над Мистерией была прервана нелепой смертью композитора в 1915 году (в возрасте 42 лет) от заражения крови.

Александр и Вячеслав Скрябины, вопреки широко распространенному заблуждению, не были родственниками. Но интересно, что у Вячеслава Михайловича родственник — композитор все же был. Это не кто иной, как его родной брат Николай. Причем, чтобы его не путали с Александром Николаевичем, Николай Скрябин взял псевдоним Нолинский (по месту рождения, городу в нынешней Кировской области, который, кстати, с 1940 по 1957 годы носил имя Молотовск).

История музыки знает немало композиторских династий. Наиболее известный пример — Бахи. В этом нет ничего удивительного, ведь музыка еще со времен деда великого Иоганна Себастьяна была семейной профессией Бахов. В Германии даже сложили поговорку, что «в Тюрингии каждый музыкант — Бах, а каждый Бах — музыкант». Композиторами были, например, четыре сына Баха — Вильгельм Фридеман, Филипп Эммануэль, Иоганн Кристиан и Иоганн Кристоф Фридрих. Причем, их слава при жизни намного превосходила славу великого отца.

Надо думать, какой-то магией обладает фамилия Чайковский, далеко не самая распространенная среди русских фамилией. Ведь, кроме Петра Ильича, еще хорошо известны композиторы Борис Александрович и Александр Владимирович Чайковские. Оба народные артисты СССР, профессора Московской консерватории, авторы многих замечательных произведений. Александр — племянник Бориса. А вот с Петром Ильичем оба в родстве не состоят.

Скромнее проявила себя фамилия Хачатурянов. Племянник Арама Ильича Карен, наверное, не столь велик, как его дядя, но тоже композитор видный. В советское время, например, очень большая популярность сопутствовала его балету «Чиполлино». Но Карен Суренович написал кроме этого балета еще множество замечательных музыкальных произведений.

В заключение — о композиторах — «тезках» своих произведений. Композитор Модест Табачников создал всем известную песню «Давай закурим», а Евгений Крылатов — не менее знаменитую «Крылатые качели».

Есть еще многолетний главный дирижер Симфонического оркестра кинематографии Сергей Скрипка, но он, к сожалению, музыки не писал.

Что у оркестранта на пульте?

В симфоническом оркестре перед каждым музыкантом на пульте стоит его партия. В ней напечатан текст исполняемого произведения, а дирижер руководит оркестром по партитуре, где все эти партии сведены воедино. Но так как в симфонических произведениях ни один инструмент не играет с начала до конца без перерыва, то в партиях отмечаются паузы, т. е. количество тактов, во время которых данный инструмент молчит. Иногда для лучшей ориентировки в ноты вписывается т. н. «реплика», т. е. мелодия или какой-то приметный момент (например, громкий удар литавр), звучащие за несколько тактов до вступления. Часто вступления показывает дирижер, но это не всегда возможно. Поэтому музыкантам рекомендуется «считать паузы» — количество тактов до вступления.

У меня в оркестре был отличный тромбонист, назовем его Н, к тому же находившийся на должности инспектора оркестра (это человек, который обязан следить за дисциплиной, обеспеченностью музыкантов инструментами и их состоянием, организацией и т. п.). Следить-то он был обязан, но в одном пункте у самого Н. дисциплина страдала. Он упорно не хотел «считать паузы» и из-за этого порой промахивался во вступлениях. После очередного такого раза я сделал ему внушение и предложил подумать.

На следующей репетиции я не поверил глазам. Н. внимательно смотрит на пульт и считает паузы! Внушение подействовало.

В перерыве, когда оркестранты вышли покурить, я подошел к его пульту. И… обнаружил там детектив.

В связи с этим я вспомнил анекдот, известный в музыкальных кругах.

Женщина-дирижер впервые исполнила со своим оркестром какое-то новое произведение. Успех был большим, и ее стали наперебой приглашать сыграть эту вещь с другими оркестрами. А так как автор передал ей для исполнения рукопись еще не напечатанного произведения, она возила ноты с собой.

Приезжает в город Х. После первой репетиции к ней подходит 2-й кларнетист. «Вы, кажется, впервые в нашем городе». — «Да». — «Хотите, я вам его покажу». «С удовольствием». Гуляют. Кларнетист: «А как вы относитесь к пиву с рыбкой?» — «Ой, очень люблю». — «Ну так мы как раз возле моего дома. Зайдем?». Словом, дирижер выходит из дома только утром.

Приезжает в город Y. Подходит второй кларнетист. «Вы, кажется, впервые в нашем городе». И далее все по тому же сценарию. То же и в городе Z.

Наконец, в следующем городе мадам дирижер подходит к пульту 2-го кларнетиста и видит на нотах вверху его партии приписку: «Коллега, дирижерша подписывается на пиво с рыбкой».

Дирижеры

Читатели задали мне несколько вопросов о дирижерской профессии. И я решил поговорить об этом немного подробнее.

Профессия, в самом деле, непростая. Во-первых, это один из редких примеров сочетания умственной и физической деятельности, и еще неизвестно, какой больше. Кто не верит — попробуйте с поднятыми руками, да еще совершая ими некие движения, два часа простоять перед оркестром в тяжелом фраке! Последнее, правда, уже в прошлом. Кто-то сжалился над бедными дирижерами и ввел моду проводить концерты в свободной шелковой блузе. Не так красиво, зато гораздо легче.

Кроме того, работа дирижера требует многих качеств, среди которых не последнее — предельная концентрация. Ведь ты должен управлять оркестром, слыша порой до 30 и более голосов! Кроме того, дирижер — единственный, кто в музыке играет не на инструменте (я включаю сюда и певческий голос), а стоит во главе группы людей из нескольких десятков человек, у каждого из которых — свой характер и отношение к музыке.

Оркестр нередко — коллектив единомышленников, но это не преуменьшает того факта, что часто отношения между дирижером и оркестрантами не самые простые. Я много раз думал, с чем это связано? Решил: с тем, что музыканты — люди амбициозные, а дирижер больше на виду, и, помимо этого, имеет гораздо больше инициативы в исполнении музыки.

Поэтому оркестранты часто ищут способ подшутить над дирижерами. Вот анекдот, которые мне рассказал один оркестрант на дружеском банкете (правда, не совсем для дамских ушей, но пусть та, кто не хочет его знать, пропустит). «Маэстро, знаете ли вы, что между дирижером и презервативом нет никакой разницы. С ним надежнее, но без него гораздо приятнее».

А вот еще один. Некто спрашивает своего соседа, оркестрового музыканта: «Если ты выпьешь немного водки перед концертом, это тебе не повредит?» — «Я всегда так и делаю» — «А если грамм сто-сто пятьдесят?» — «Труднее, но играть смогу». — «А триста?» — «Нет играть уже не смогу, но сто процентов, смогу дирижировать».

Когда дело касается трактовки музыки, каких-то нюансов в ее интерпретации, дирижер вынужден прибегать к словесным пояснениям. Но от многословия в этом отношении меня отучил мой учитель, замечательный дирижер Владимир Игоревич Вербицкий, который, несмотря на почтенный возраст, до сих пор активно работает в Австралии, где признан одним из лучших тамошних дирижеров всех времен. Он говорил: «Твой язык — это твои руки. Говори, но говори как можно меньше. Ведь каждый оркестрант — сам хороший музыкант и многое понимает без тебя. Попробуй просто повторить, и ты увидишь, что стало лучше. Каждый что-то заметил и исправил».

Однако, есть любители говорить пространно и цветисто. В этом случае оркестранты не упускают случая поиздеваться. Пара примеров.

Флейтист играет в симфонии лирическое соло. Дирижер недоволен. Прерывает и начинает рисовать перед ним образы: «Представьте себе. Весна, ласковое солнце, все уже расцветает, поют птицы, а вы спешите на свидание к своей любимой… и т. д.». Флейтист выслушал, сыграл снова. Дирижер: «Ну вот, вы все и поняли. Теперь отлично». Флейтист: «Ну так бы и сказали, сыграй потише».

Или. Дирижер, обращаясь к кому-то из солистов: «Здесь необходимо сыграть фиолетовым звуком». Оркестрант играет. Оркестр идет дальше. Солист вдруг поднимает руку. Дирижер: «Что случилось?» — «Маэстро, извините, я ошибся. Вы просили сыграть фиолетовым звуком, а я сыграл лиловым».

Иногда такие шутки бывают очень болезненными. Был такой знаменитый дирижер Александр Михайлович Коган, которого часто звали Александром Махалычем. Очень талантливый, с великолепным слухом и техникой, но крайне самоуверенный. Он, например, часто недостаточно хорошо знал партитуру и ориентировался нередко на свою память и слух. Увидит, музыкант поднял какой-то инструмент, вспоминает, что, ага, здесь вступление, и показывает его. Чаще всего попадал, но бывало и промахивался. Однажды играли симфонию Малера. Коган видит, поднялись 8 валторн. Он дает вступление, а вместо валторн видит восемь кукишей. Не знаю, проучили ли его

Но есть дирижеры, которые при работе с оркестром рождают шедевры, которые потом многие повторяют и над которыми хохочут.

— Я сейчас скажу вам, какие тут ноты, вы очень удивитесь;

— Смотрите одним глазом на партию, а двумя на меня;

И наоборот: — В приличном оркестре на дирижера не пялятся;

— Фаготы еще в рот не взяли, а трубы уже кончили!

— Пронумеруйте такты. Глаза могут сместиться, а цифры нет.

И то, что мне нравится больше всего: «Звук вашего инструмента напоминает бензопилу. С той лишь разницей, что пильщик делает нечто полезное».

Непревзойденным мастером образного словесного объяснения был Ростропович. Один из музыкантов его оркестра рассказал случай, когда игралась симфония Прокофьева, и оркестр никак не мог справиться с одним фрагментом. Там сначала идет неторопливая перекличка инструментов. Затем — резкий возглас, оркестр на секунду замолкает, и следует стремительный нисходящий пассаж. Вот что сказал Ростропович:

«Коммунальная кухня на 12 хозяев. Кто варит борщ, кто уже обедает, а кто гладит утюгом штаны. Все лениво переговариваются Вдруг открывается дверь, пришедший с улицы сосед кричит: «За углом апельсины дают!». И вся квартира устремляется по лестнице вниз».

Долгожители?

Где-то, когда-то мне попадалась информация,

что дирижёры весьма долгоживущие человеки

(один из моих читателей)

Вот срок жизни некоторых знаменитых дирижеров прошлого и нашего века: Мравинский — 83 года, Светланов — 74, Караян — 80, Тосканини — 90, Бернстайн — 72. То есть можно заметить, что это вполне соответствует среднему уровню продолжительности жизни многих других групп населения. Почему же, действительно, о дирижерах бытует стойкое мнение, что они долгожители? Я считаю, причин несколько.

Первая — это то, что дирижеры, как генсеки, чаще всего умирают «на боевом посту». Судите сами: Юрий Темирканов успешно дирижирует и сейчас, в 84 года, Рикардо Мути — в 81, а Зубин Мета — и вовсе в 87. До самой смерти дирижировал Герберт Караян. Я присутствовал в 1996 г. на концерте знаменитой американки, в то время 72-летней Сары Колдуэлл, которая, правда, дирижировала в этот вечер сидя, и не только по причине почтенного возраста, но и необыкновенной тучности. Кстати, С. Колдуэлл принадлежит такое высказывание о России:

«Если в этой стране можно продать зелёную зубную пасту, то можно продать и оперу».

Думаю, что как говорил в одной из своих миниатюр Хазанов, «стриптизить до смерти» помогает дирижерам отличная физическая форма, выработанная многолетними упражнениями во время концертов и репетиций.

Во-вторых, музыканты говорят: дирижер — профессия второй половины жизни. Недаром на факультет оперно-симфонического дирижирования в консерватории принимают только после окончания какого-либо исполнительского факультета или, по крайней мере, параллельно с ним. Дирижировать, в принципе, хотят все музыканты. Но в силу разных причин, далеко не все это желание реализуют. Одни, как например, Ростропович, Спиваков, Рудин, Башмет, Баренбойм, вначале полностью раскрываются как выдающиеся солисты и часто, уже став дирижерами, продолжают успешную сольную карьеру. Другие, наоборот, сразу сосредоточиваются на дирижерской деятельности. Те же Светланов, Мравинский, Тосканини — дальше сами умножайте этот ряд — никогда не были выдающимися солистами. Вообще-то, между той и другой группой существует некоторый антагонизм, примерно как между кадровыми офицерами и резервистами, пришедшими из запаса.

Рассказывают, что Пласидо Доминго, который стал дирижировать на закате своей оперной карьеры, однажды пересекся на гастрольных путях с Рикардо Мути. Они выступали не в одном городе, но в достижимой близости друг от друга. Доминго присылает Мути сообщение:

«Дорогой маэстро! Если у вас есть время и желание, я был бы счастлив видеть вас на своем симфоническом концерте». Ответ Мути: «Дорогой маэстро, благодарю вас за лестное приглашение, но быть не смогу: как раз в это время у меня сольный вокальный концерт».

Словом, то, что поздно начато, хочется и закончить как можно позже.

Но есть и исключения. Густаво Дудамель в 19 лет стал руководителем Национального симфонического оркестра Венесуэлы. А знаменитый Вилли Ферреро и вовсе начал дирижировать, когда еще не знал нот и не умел говорить. В 6 лет он уже давал концерты, стоя на стуле. Рассказывают, что это было феноменальное зрелище.

В любом случае, дирижеров «короткожителями» не назовешь. Вот кого назовешь — так это композиторов. Судите сами. Моцарт прожил 35 лет, Шопен — 38, Шуман и Перселл — по 36, Шуберт — 31, Перголези — 26, Бизе — 36.

Но и здесь есть исключения, да еще какие! Великий Ян Сибелиус свои первые произведения создал в начале 1880-х, то есть когда Чайковский еще не написал ни «Пиковой дамы», ни 5-й и 6-й симфоний, ни «Щелкунчика», ни Первого фортепианного концерта. А окончил жизненный путь, когда уже не было в живых Прокофьева.

Почти до девяноста лет дожил Игорь Стравинский.

А выдающийся советский композитор Владислав Людкевич лично присутствовал в 1979 г. на своем столетнем юбилее!

Музыканты: память и забывчивость

Среди качеств, которые необходимы для музыканта, не последнее — память. Музыкант изучает и запоминает большое количество нотного текста, который ему в большинстве случаев предстоит играть наизусть. Без нот играют на концертах все солисты, поют вокалисты, нередко дирижируют. В Южной Корее даже существует устойчивая традиция — там наизусть играют симфонические оркестры. Конечно, это происходит только на концертах — на репетициях такое просто невозможно. Ведь дирижер в процессе репетиции часто останавливает оркестр. Также нередко произведения играются не целиком, а лишь выборочными кусками, требующими особой работы. В нотах для этой цели стоят буквы, отмечающие фрагменты текста, часто также нумеруются такты. И нет никаких проблем для музыкантов, когда дирижер говорит, например: цифра В, третий такт — и все оркестранты точно знают, откуда им начать.

Но и на концерте играть без нот оркестр может с трудом. Если кто-то потерялся, при наличии нот тут же сосед ему покажет, где оркестр в данное мгновение находится.

Я спрашивал одного знакомого дирижера, который работал некоторое время в Южной Корее, для чего нужно играть наизусть? Он ответил, что точно никто не знает, но если такой вопрос задает музыкант, это грозит ему увольнением.

О феноменальной памяти некоторых музыкантов буквально ходят легенды. 14-летний Моцарт во время поездки по Италии услышал «Miserere» Грегорио Аллегри. Партитура сочинения была «засекречена» и недоступна для широкой публики, так как Ватикан, хранитель единственной копии рукописи, желал сохранить секрет шедевра в тайне и запретил его копирование под угрозой отлучения от Церкви. К партитуре имели доступ только музыканты, исполнявшие его один раз в год в Сикстинской Капелле. Моцарт записал это сочинение по памяти — нота в ноту!

Невероятной памятью обладал Глазунов. Его учитель Римский-Корсаков рассказывал, что однажды 19-летний Глазунов услышал из-за дверей новое сочинение, которое Римский-Корсаков показывал другому своему ученику. Не чуждавшийшийся приколов Александр Глазунов, войдя в класс, объявил, что напрасно Николай Андреевич обманывает, это — всем знакомая музыка. После чего сел за рояль и сыграл пьесу с начала до конца.

Профессор Московской консерватории, сам замечательный пианист, Лев Николаевич Власенко рассказывал мне об из ряда вон выходящей памяти своего ученика Михаила Плетнева. В консерваторские годы Плетневу достаточно было один раз проиграть произведение, чтобы запомнить его и играть наизусть. Но это еще не всё. Он помнил наизусть все возможные концерты для фортепиано с оркестром (прежде, чем сыграть концерт в оригинальном виде, солист проходит его в классе под аккомпанемент второго рояля, исполняющего роль оркестра). Так вот, Плетнев мог проаккомпанировать по памяти любой концерт.

Отличался необыкновенной памятью Эмиль Григорьевич Гилельс. Он был вообще личностью легендарной. Недаром увековечен в знаменитой одесской песенке:

И Миля Гилельс, кто ж его не знал,

Его все звали просто Милька рыжий,

А ща он за Одессу забывал,

Ему б все только в Лондоны-Парижи.

Так вот, однажды в поездке по Франции некий композитор преподнес ему ноты своего нового сочинения, посвященного Гилельсу. Пианист во время переезда в поезде в следующий город изучил ноты глазами(!), а вечером уже исполнял пьесу на концерте.

Но бывают случаи, когда даже великолепные музыканты забывают нотный текст. Особенно часто это случается с певцами: ведь им надо держать в уме два текста — музыкальный и литературный. В этом случае, чтобы не заметила публика, им советуют петь все что угодно, вплоть до домашнего адреса. И что вы думаете, часто сходит с рук.

Вообще, педагоги всегда учат будущих исполнителей ни в коем случае не останавливаться во время концерта: играть любую белиберду, импровизировать, пока не вспомнишь. Учил этому, конечно, своих студентов и наш великий фортепианный педагог Генрих Густавович Нейгауз. Говорят, что на концерте одного своего ученика, когда тот забыл текст, поимпровизировал — и вспомнил, Нейгауз вскочил со своего места и закричал на весь зал: «Молодец, мерзавец, ловко выкрутился».

Но учить-то он учил, но и сам, бывало, забывал. Он вообще редко давал по этой причине концерты, хотя был, без сомнения, выдающимся пианистом. Ходят слухи, что Нейгауз просто побаивался сцены. Во всяком случае, есть очевидцы того, как однажды Генрих Густавович позабыл, да так и не вспомнил текст одного из сочинений. После энной попытки он громко захлопнул крышку рояля и сказал в публику: «Я это больше никогда не играю!»

В консерваторские годы я был на концерте моего профессора, великолепной пианистки Анны Семеновны Барон. Конечно, собрался весь класс, пришли многие коллеги. Среди прочего, солистка исполняла сюиту «Карнавал» Шумана. Это сочинение, как многие знают, состоит из большого количества связанных единым сюжетом небольших пьес. Одни — это танцы, другие (например, «Разговор», «Радость встречи») — жанровые или лирические сценки, третьи — портреты реальных (Паганини, Шопен) или вымышленных лиц, четвертые — изображения карнавальных масок (Арлекин, Пьеро). А все в общем — это мелькание и блеск карнавала. Так вот, одну из частей Анна Семеновна просто забыла сыграть. Это была пьеса «Панталоне и Коломбина». После концерта, поздравляя солистку, профессор Евсей Михайлович Зингер в присутствии всего класса сказал: «Ася, чему ты учишь своих студентов? У тебя карнавал без панталон!».

Музыкант из оркестра Ростроповича рассказал мне такую историю. Однажды Мстислав Леопольдович предложил концертмейстеру виолончелей своего оркестра, отличному солисту, исполнить «Вариации на тему рококо» — лучшее произведение для виолончели с оркестром Чайковского. Тот согласился, но посетовал, что его инструмент для этого недостаточно хорош. Ростропович сказал, что одолжит для такого случая свою виолончель. И одолжил — конечно, не Страдивари, а свой второй инструмент, тоже замечательный, работы Лоренцо Сториони.

На концерте солист забыл сыграть 2-ю вариацию. Ростропович быстро сориентировался и сориентировал оркестр, и слушатели практически ничего не заметили. После концерта Ростропович обратился к солисту: «Юра, моя вина. Надо было дать тебе Страдивари. Я забыл тебе сказать, что на этом инструменте нет второй вариации».

Слезы советских скрипачей

Я прочел в блоге Сергея Сезина маленькую заметку о том, что в предвоенные и военные годы по нашим рекам ходили теплоходы под названием "Климакс". От души посмеялся, и по этому поводу мне припомнилось вот что.

В советские времена наши скрипачи и другие струнники (безусловно, лучшие в мире) страдали от отсутствия в продаже хороших струн. А без качественных струн никакой Страдивари не спасет.

Те, кто ездил за границу, старались привезти настоящие струны, например "Томастик", оттуда. Другие покупали на родине, из-под полы, втридорога. Те же, кто не мог позволить себе ни того, ни другого, довольствовались чудовищными отечественными струнами. Они изготавливались из бычьих и коровьих жил. Знаете, что было написано на пакете с набором таких струн? "Энгельсовский мясокомбинат".