Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

Глава CLVII БЛЕСТЯЩИЙ ПЕРИОД

— Ты сам — прекрасный человек, — не выдержал я, заключая его в свои объятья.

Невозможно было поверить, что такого необыкновенного человека коснулось безумие. Я так ему и сказал, поведав о подозрениях психиатра. Мои слова, видимо, не на шутку испугали Кинкаса: дрожь пробежала по его телу и он сильно побледнел.

Примерно в это же время я снова помирился с Котрином, причем мы оба предпочли не выяснять причин нашей с ним размолвки. Примирение это было весьма кстати для меня, ибо я страдал от одиночества, а моя бездеятельная, праздная жизнь наполняла меня ощущением безмерной усталости. Вскоре после нашего примирения Котрин предложил мне вступить в орден терциариев[74]. Я обратился за советом к Кинкасу Борбе.

— Ну что ж, если хочешь, можешь вступить на время. Я как раз сейчас пишу главу о догматах и обрядах. Гуманитизм должен стать религией будущего, религией единственно истинной. Христианство годится для женщин и нищих, да и другие религии стоят не больше: все они покоятся на слабости и невежестве.

Христианский рай не лучше мусульманского, а что касается буддистской нирваны, то это вообще мечта паралитиков. Но ты увидишь, что такое гуманитическая религия. Завершающее поглощение, сокращательная фаза, восстановление первоначальной субстанции, а не разрушение ее, и так далее. Ты можешь вступить в этот орден, но не забывай, однако, что ты мой верный халиф.

Мои желания были теперь достаточно скромны; я вступил в орден, честно выполнял свои обязанности и могу сказать, что эта фаза была самой блестящей фазой моей жизни. Тем не менее я не стану ничего рассказывать ни о моей помощи беднякам, ни о моей работе в больнице, ни о наградах, полученных мною за добрые дела, решительно ничего.

Возможно, для общественной экономики были бы небесполезны мои соображения по поводу того, что все награды в мире не могут сравниться с тем непосредственным чувством внутреннего удовлетворения, которое испытывает человек, принося пользу другим людям. Но я поклялся хранить молчание и не собираюсь нарушать свою клятву. Кроме того, подобные чувства с трудом поддаются анализу, да и начав говорить об одном из них, придется затем сказать и о других, — глядишь, и целая глава ушла на психологические экскурсы. Посему я лишь повторяю, что это был самый блестящий период моей жизни. Проходившие передо мной картины были печальны: печальнооднообразными делало их несчастье, — оно ведь так же утомительно, как и беспрерывное наслаждение, и, пожалуй, даже еще утомительней. Но радость, даруемая неимущим и страждущим, была ценным вознаграждением, и не только для тех, кому оказывалось благодеяние. Нет, радость эта была наградой и для меня — наградой столь дорогой и великой, что она даже сумела внушить мне почтение к моей собственной особе.