Я возвращался домой, смакуя поцелуй Виржилии. Бросился в постель, но сон бежал от меня. Я слышал, как пробили все ночные часы. Прежде, когда я не мог уснуть, постукивание маятника раздражало меня. Сухое, мерное, неторопливое тиканье, казалось, уносило мгновения ускользавшей жизни. Воображение рисовало мне сатану, сидящего между двумя большими мешками — мешком жизни и мешком смерти. Сатана бросал монетки жизни в мешок смерти, приговаривая:
Одной монеткой меньше…
Одной монеткой меньше
Одной монеткой меньше…
Одной монеткой меньше…
Примечательно, что, если часы останавливались, я заводил их снова: мне хотелось непрестанно слушать томительное тиканье, считать потерянные мною секунды. Многие творения человека обречены на смерть; часы будут существовать вечно, и последний из людей, прощаясь с дряхлым, остывающим солнцем, взглянет на часы, чтобы узнать точное время своей смерти.
В ту ночь я не испытывал ни досады, ни скуки — я был счастлив. Восхитительные фантазии толкались в моем мозгу, подобно тому как благочестивые кумушки толкаются в день процессии, чтобы получше разглядеть одетого ангелом певчего. Не потерянные, но выигранные мгновения-монетки слышались мне в тиканье часов. А потом я вообще перестал что-либо слышать, ибо дух мой, этот коварный озорник, вылетел в окно и понесся на легких крыльях к дому, в котором жила Виржилия. На подоконнике ее окна мой дух встретился с духом Виржилии, они весело поздоровались и принялись болтать. Мы не могли уснуть, ворочаясь в своих постелях, усталые, озябшие, а эти бездельники как ни в чем не бывало повторяли на подоконнике старый диалог Адама и Евы.