Отец, который меня уже и ждать перестал, с нежной благодарностью заключил меня в свои объятия.
— Это окончательно? — говорил он. — Могу я наконец…
Ничего пока что не отвечая, я пошел снять мои немного тесные сапоги. Почувствовав облегчение, я глубоко вздохнул, лег, вытянулся во всю длину, и ноги мои, а за ними и все остальное погрузилось в относительное блаженство. И я подумал, что тесные сапоги — едва ли не самое великое из земных благ, так как, больно сжимая нам ноги, они дают нам повод разуться и испытать наслаждение. Истязай же свои ноги, смертный, чтобы потом, сняв тесные сапоги, познать дешевое счастье, совершенно в духе сапожников и Эпикура. Пока эта мысль раскачивалась на небезызвестной трапеции, взгляд мой был обращен к Тижуке; и я видел, как образ бедной хромоножки меркнет за дальностью расстояния, и чувствовал, что и сердце мое не замедлит сбросить тесные сапоги. И — что бы вы думали? Оно их действительно сбросило. Дней через пять или шесть я уже наслаждался тем быстролетным, но несравненным блаженством, какое испытываешь, избавившись от острой боли или неприятных забот. И я заключил, что жизнь — остроумнейшее изобретение, она заставляет нас страдать от голода, чтобы у нас была возможность насладиться, утолив его, и посылает нам мозоли, ибо без них было бы неполным наше земное счастье. Истинно, истинно говорю вам: вся человеческая премудрость не стоит пары тесных сапог.
А ты, моя Эужения, ты так их и не сняла; ты, прихрамывая, прошла по дороге жизни, обиженная природой и любовью, грустная, словно бедные похороны, одинокая, молчаливая труженица — и вот ты тоже здесь, по эту сторону… Не знаю, впрочем, было ли твое существование необходимо веку. Как знать? Возможно, в человеческой комедии одним шутом было бы меньше.