Майор Шамиков вошел в нашу жизнь как-то сразу. Уже в первые дни после прихода в подразделение он удивил всех своим поступком. А было так.
В воскресенье в плавательном бассейне шли соревнования. Одного пловца в нашей команде не хватало. Солдат Волков, руководитель команды, то и дело подбегал к политработнику:
— Снимут нас, товарищ майор.
Окинув взглядом столпившихся болельщиков, Шамиков попытался разыскать среди них своих офицеров, но никого не увидел. Судья вторично вызывал пловцов. И вот тогда майор не выдержал, поднял руку.
— Я плыву. Минутку! — отозвался он.
Болельщики с удивлением переглянулись, а майор — наш новый заместитель командира по политчасти — начал торопливо раздеваться. Откровенно говоря, многим тогда было не по себе — в подразделении нас, молодых офицеров, немало, а на плавание никто не вышел.
После этого случая политработник стал нас тормошить, подбадривать. А мы ему высказывали то, что нас беспокоило. Разве это дело, что за последние два года подразделение растеряло кубки, призовые места, что о спорте мало кто думает, а о молодых офицерах будто бы забыли вовсе?
— Что было, то прошло, — в раздумье ответил Гиса Ажакович Шамиков, — давайте начинать все сначала. Только дружно. В следующий выходной проведем спортивный утренник.
— А получится? — спросил кто-то с сомнением.
— Получится.
— Спорткомитет на то есть, с него и спросим.
Работу майор Шамиков повел по-новому. На заседании партийного бюро как-то он предложил план лекций по искусству, литературе, достижениям техники.
— А кто читать будет? Где взять специалистов?
— У нас они есть, — ответил майор. — Удивляетесь? Напрасно. Коммунист Лемаев учился в художественном училище. Любит живопись, посещает выставки. Для лекций на технические темы инженеры найдутся. Да и техники многие в академиях учатся заочно.
Так у нас появились свои лекторы. На один час в неделю мы собирались в спецклассе и спорили об искусстве. Сначала это было непривычно: макеты ракет, радиотехнические схемы, в рамках алгебраические формулы, кривые синусоид и тут же репродукции шедевров мировой культуры. Начали с Репина. Мы встречались с задумчивым взглядом вернувшегося в свою семью изможденного арестанта. Нас поражал человек, отказавшийся от исповеди. Мы каждый раз уносили отсюда что-то новое.
Потом мы выезжали в театр, опять же по инициативе заместителя командира по политчасти, провели свой «Огонек». Все будто ожили, потянулись к новому человеку.
И все же то, о чем я хочу рассказать дальше, было неожиданностью. Когда точно это началось, пожалуй, никто не заметил. Новый политработник стал ходить на занятия почти что ежедневно. На время он, казалось, отложил все другие свои дела в сторону и взялся за изучение сложного и многообразного процесса обслуживания техники. И не случайно. В качестве организации этой работы мы хромали на обе ноги. Каждый месяц с трудом выполняли задания.
Сказать, что мы примирились со всем этим, опустили руки, было нельзя. Наоборот, не раз обсуждали ход регламентных работ на партийном собрании, на заседании бюро заслушивали коммунистов-специалистов. Но дело, получив толчок, постепенно почему-то вновь хирело.
Однако учения проходили успешно. Солдаты и офицеры работали дружно, расчеты показывали безупречную слаженность, перевыполняли задания.
— Вот бы, — говорили мы, — работать каждый день с огоньком, без заторов.
Но так не получалось. То у нас в расчетах не хватало людей, то диспетчеры напутали в графике, то не вовремя приходили тягачи. Время шло, а этим будто бы зависящим и не зависящим от нас причинам не было конца и края.
Майор Шамиков присматривался ко всему долго, советовался со своим командиром, интересовался мнением коммунистов. И слышал одно: так дальше, без душевного огонька, энтузиазма работать нельзя. Все чаще речь об этом заходила на заседании партийного бюро. Гиса Ажакович припирал молодых специалистов доводами:
— Прежде чем ссылаться на других, давайте разберемся у себя. Поднимем свои резервы. А они у нас есть. Если, скажем, не хватает одного номера в каком-то расчете, то почему бы не перебросить с другого? У нас специалисты широкого профиля, если не все, то большинство. И к тому же вы забыли о составлении графиков, взаимозаменяемости.
— А что планы? Лишь бы написать? — отозвался офицер Бондарев.
— Бумага все вытерпит, — поддержали его другие.
Однако майор стоял на своем. Он знал, что работа вслепую, не продуманная заранее, приводит не только к задержкам, но и к срыву.
Недостатки в работе Гиса Ажакович теперь видел как на ладони. Многие из них можно бы устранить, но как быть с теми, которые тянутся корнями к людям других подразделений — к шоферам, например, на диспетчерский пункт?
Ночью объявили учение. Прошло оно обычно, и потому, видно, многие офицеры были в то утро спокойны. Не ожидали, что в дверь постучится посыльный, что придется краснеть перед командиром и отвечать за ночную работу.
Собравшиеся заняли места на диване и на стульях у окон. Командир сообщил всем, что разбор учений проведет майор Шамиков.
Некоторые офицеры переглянулись между собой с недоумением.
Майор вздумал их учить работе с техникой? Будто бы они не разбираются сами. Да нет, надо же! Он, кажется, перепутал свои обязанности? Ну что ж, посмотрим, чем он будет потчевать? Это даже интересно.
Шамиков спокойно встал, отложил в сторону прозрачный карандаш с плавающей в нем рыбкой и начал:
— Мы вчера провели очередное учение. Что оно показало?
И вот то, что оно показало, он выразил в процентах. И сделал вывод:
— Если рассчитывать на будущее, то мы должны с каждым учением повышать боевую готовность. Для этого все подразделения должны работать по единому плану.
Офицеры оставались пока безучастными к его словам: то, что говорил он, не было открытием.
Майор подошел к графику. Начал спокойно, обстоятельно:
— Квадратами я обозначил расчеты, они все участвуют в боевой работе. Под номером один — штаб, наш мозг. Он думает, планирует, от него зависит весь ход работы. Если ошиблись в штабе, то ошибаются все. Под номером два — водители, наши ноги и руки. Они подают технику, они обеспечивают ее вывоз. Кто, как не они, должны получать задание от штаба и заранее планировать свою работу? Расчет КИС я определяю сердцем. Но без тесного взаимодействия друг с другом мы жить не можем. И вот я считаю нужным остановиться на ошибках каждого расчета…
Кое-кто недовольно заворочался на месте, послышалось редкое покашливание: началось самое неприятное. Каждый теперь прикидывал в уме свои просчеты, отыскивал ошибки. Кто знает, за что придется держать ответ?
Уже после первых замечаний майора командир поднял капитана Бондарева, и тот, краснея, стал отчитываться за свои упущения. Надо было отвечать прямо: почему, скажем, расчет приступил к работе, не имея необходимых инструментов? Что скажете вы, товарищ Тарасов? Кто за это будет спрашивать, может, комиссию ждете?
И клубок постепенно разматывался; там, где натыкались на камень, сдвигали его, шли за ниткой.
Офицеры теперь вставали один за другим, отчитывались; на майора посматривали искоса. Иные не хотели сдаваться сразу, пытались уколоть политработника необъективностью, но он спокойно выкладывал факты, а факты — вещь убедительная.
Уже на выходе из кабинета кто-то сказал:
— Ну и майор, хотя бы предупредил, а то как снег на голову.
В общем, взбаламутил он кое-кого. Мы, правда, никому не сочувствовали. Взбаламутил? Может быть, и да, но зато дела у нас пошли лучше. На первом же партийном собрании состоялся принципиальный разговор об улучшении хода регламентных работ. Коммунисты потом с большим одобрением говорили о заместителе командира по политчасти:
— Не отступил, не побоялся трудностей.
А майор Шамиков по-прежнему каждый раз бывал с нами на регламентах, так же, как и мы, не досыпал ночей, и возвращался под утро с покрасневшими глазами. Он видел все сам, где нужно — вмешивался, на одних напирал, к другим обращался с просьбой. Он болел душой за боевую готовность, за четкую организацию регламентных работ. Он по-партийному вторгался в нашу жизнь.
Бывали и у него ошибки, промахи, да и мы не хотели делать из него безошибочного человека. Но, имея с ним дело, мы готовы были ему помочь в любое время. А главное — он преподнес коммунистам, в особенности нам, молодым, хороший урок партийной принципиальности и непримиримости к недостаткам. Многие ведь и раньше видели их, знали свои слабости, не хуже его разбирались во всех тонкостях работы. Но никто не решался обнажить ошибки с такой прямотой и откровенностью.