Змея за терновым троном

Глава 8 Эрик Сати

Кто злится на свою боль –

тот непременно её победит. И. С. Тургенев,

«Отцы и дети»

Субботнее утро. Чикаго разделён стеной ливня. Погрузившись в потоке мыслей, я проезжаю нужную остановку и бегом возвращаюсь под разъярёнными тучами, выжимающими воду без передышки. Обувь насквозь промокла, одежда прилипла к телу, а волосы превратились в мочалку. Я укрываюсь под строительными лесами вместе с такими же счастливчиками без зонта и пытаюсь отдышаться. В голове по кругу бродит одна и таже фраза: я в деле. Ощущение, что если перестать её повторять, то всё окажется сном. Расследование убийства тёмного принца в наших руках, и это кажется чем-то невероятным. И не просто убийство! Мы будем вести самое громкое дело последних лет! О нас узнают все от волшебных земель до самых тёмных уголков закрытых кварталов. Если справимся, то непременно расплатимся с долгами и заработаем громкое имя.

Если.

Дрожь галопом пробегает по телу, сводя его лёгкой судорогой: то ли это внезапный страх, то ли холод улицы успел пробраться и до костей. Несмотря на летний зной, дождь ощущается отнюдь не теплой ванной с нежной пеной, а острыми льдинками, забирающимися вглубь кожи. Ожидание становится в тягость. И пока снаружи я сражаюсь со стихией, укрывая себя руками от ветра, опасения изнутри ведут неравный бой с чувством всепоглощающей радости. Такие вопросы как «Почему мы?» и «В чём подвох?» намерено задвигаются на задворки сознания. Стоит небу выдохнуться, я тут же отправляюсь в путь и добираюсь быстрее, чем ожидалось.

В агентстве из приоткрытой полки стола доносится лёгкое посапывание Фифа, а чуть дальше по коридору приглушённо играет пианино.

— Келл?

На экране смартфона 8:32. Офис открывается через полчаса. Обычно подруга приходит к 8:50 и до того успевает забежать за выпечкой. Надеясь, что ещё не поздно, я набрасываю ей пару строк:

Хэй! Захвати мне капучино. Люблю тебя!

Ответ прилетает почти сразу:

Есть, мэм! Так точно, мэм!

И ещё через пару секунд:

Стоп! Ты на работе? Ещё же нет и девяти. Выходной! Кто ты? Куда ты дел мою подругу?

Она прикрепляет Агента Джея из «Люди в Чёрном», и широкая улыбка озаряет моё лицо. Накидываю пару стикеров в ответ и иду к кабинету. Вчера я настолько устала, что уснула прямо в верхней одеже, а утром очнулась под мягким отцовским пледом. Папы и след простыл. Зато на столе ждал ароматный и ещё тёплый завтрак: оладьи и абрикосовый джем. Глаза полноценно открылись, лишь когда меня с ног до головы окатил ледяной дождь. Всё остальное время внутри велось отчаянное сражение с Морфеем.

Тяжело подстраиваться под биоритмы жаворонка, будучи с детства совой. К сожалению, взрослый мир диктует свои правила, а ты или следуешь им, или Илон Маск.

Кеды противно хлюпают. Я ругаюсь и возвращаюсь к столу Келл. Подруга всегда хранит в нём запасной комплект одежды на случай, если в очередной раз обольётся кофе: кроссовки, носки, футболка и спортивные штаны. Достаю мешок, стараясь не потревожить брауни, и раскладываю вещи на диване. Вместе с ними вылетают фантики и упаковки от клубничной Фрутеллы. Ох, Келли! Фиф бурчит из мусорного ведра и шуршит бумагой ножками в вязанных носочках.

Наши размеры с Келл не совпадают, поэтому придётся изловчиться. Заболеть от переохлаждения не входит в мои текущие планы. И хоть моё здоровье крепче, чем у большинства людей, тело полукровки не застраховано от пневмонии.

— Пап?

Из приоткрытого кабинета доносятся мелодичные звуки. Отец часто включает классический репертуар, когда требуется сосредоточиться на работе. Мне же, напротив, музыка служит средством отвлечения или ухода в другую реальность.

Я набираю на стационарном телефоне номер и ставлю на громкую связь, пока пытаюсь стянуть прилипшую, как пиявка, одежду. Идут гудки.

— Ты рано, Келли. Доброе утро.

— Привет, пап. Когда-нибудь нас ограбят, а ты пропустишь всё веселье. Я звала тебя.

Секундная заминка.

— Не говори такие страшные вещи! Мы с мисс Келли не переживём, если украдут кофеварку, — он хихикает в трубку, вызвав во мне прилив теплоты.

На мгновение кажется, что всё по-старому: я и папа подкалываем друг друга. Только после вчерашней ссоры всё это не более, чем иллюзия.

— Промокла под дождём, переодеваюсь, — уже менее эмоционально объясняю я.

— Конечно. Зайди ко мне после, милая.

Его голос звучит поникшим. Он привык, что я всегда возвращаю подачу.

— За тем и здесь.

Не в этот раз, пап.

Я выключаю телефон и долго вожусь в попытке влезть в вещи на размер меньше. Когда мучения подходят к концу, то удивляюсь, что даже могу ходить, не треща по швам. Нежно-розовые спортивные штаны коротковаты и смотрятся нелепо. А вот белая футболка оверсайз с надписью «girl power» сидит как родная. Непривычно, зато куда привлекательнее цистита. Беру в охапку мокрый свёрток и несу на кухню, на ходу набирая сообщение:

Я одолжила твою запаску.

Спасибо! Girl pwr!

Наша небольшая кухня располагается на втором этаже рядом со складом, где мы храним документы и бесполезный хлам, который все, кроме меня, считают чем-то важным. Если бы не любовь отца к собирательству, то я бы давно избавилась от половины барахла. Раньше там ютилась проявочная, но как только комфорт победил ламповый винтаж, и я перешла на современный фотоаппарат, помещение превратилось в кладбище минимализма.

Этажи соединяет металлическая лестница с проржавевшими островками, молящими о реставрации. Каждый мой шаг по ней отражается неприятным звоном и режет слух, заставляя кривиться. Я невзлюбила эту рухлядь с самого детства, потому что лязг разносится такой, будто у нас снимают японский фильм ужасов. В такие моменты радуешься, что поблизости нет колодца или телевизора, а из микроволновки вылезали пока лишь тараканы.

Однажды я и вовсе навернулась со ступенек и вывихнула лодыжку. Врач велел не посещать школу пару недель, чтобы тело восстановилось. В результате большую часть больничного я провалялась в кровати, объедаясь мороженым вместе с мамой за сериалом «Девочки Гилмор».

Добравшись до кухни, я сразу же подхожу к окну. Оно ведёт на пожарную лестницу, где мы часто сушим полотенца, чтобы не тащить их каждый раз домой. Поднимаю обветшалую раму вместе с пылью и вылезаю наружу. В меня врезается свежесть улицы и отдалённый шум проезжающих машин. Начинаю развешивать одежду и сетую на перила. Они давно проржавели, как и всё здесь. Часть из них накрыта садовой плёнкой: так вещи защищены от грязи. Во внутренний двор редко заходят посторонние, поэтому я полностью сосредотачиваюсь на разглаживании мокрых складок на ткани.

Откуда ни возьмись по затылку пробегают мурашки, а по венам растекается беспокойство, заставляющее пульс учащаться. Я окидываю взглядом улицу и нахожу источник. За мной пристально наблюдают два глаза. Черноволосый фэйри стоит, сложа руки на груди, лениво уперевшись спиной о забор. На нём простая футболка и потёртые джинсы. Сухой, как песок на Бора-Бора. Моря Посейдона! Принц Кайден собственной персоной. Я пялюсь на него, держа мокрые носки.

Насколько нелепа нарисовавшаяся картина? Спорю, что на десять Нептунов из десяти. Сумбурные варианты происходящего пытаются найти выход в моем сознании, натыкаясь лишь на стены непонимания. Что ему надо? Почему прошёл не через лавку? Стоит помахать или это слишком?

Принц с видимым раздражением расцепляет руки, будто чаша терпения переполнилась, и указывает пальцем на наручные часы. Затем он надувает красный пузырь из жвачки, и по двору разносится хлопок. Его бровь взлетает на крыльях надменности, и я несколько раз моргаю представлению. Увы, самоуверенная физиономия никуда не исчезает. Чистокровный ведёт себя так, будто это он смотрит сверху вниз, а не наоборот. Гнев вспыхивает и выжигает изнутри, подпитавшись ещё тлеющим конфликтом с отцом.

Я поднимаю запястье и разглядываю на нём воображаемый циферблат. Губы складываются в букву «О», а рука касается лба в притворном обмороке. Ядовитый прищур гостя даёт понять, что ответ дошёл до адресата. Готова поспорить, что он надумывает запрыгнуть на пожарную лестницу, как дикая пантера, и содрать мою ухмылку вместе с кожей.

Развернувшись от греха подальше, я пролезаю назад на кухню. Не знаю, какая муха меня укусила. Возможно, вчерашние слова задели куда больше, чем хотелось верить. Проглотила язык, общаясь с высокопоставленным чистым? Твоя правда, папочка. Однако я не я, если прогнусь перед статусным болваном. Осталось не переусердствовать в своей благотворительной сучести.

Гордость переполняет меня изнутри, и я чуть было не подпрыгиваю от своей смелости, пока спускаюсь вниз. По мере приближения к кабинету звуки классической музыки становятся громче. Я толкаю дверь бедром и захожу внутрь.

— Исида меня прости, но почему возле нашего забора ошивается тёмный принц, да ещё смеет указывать? Я опаздываю, но не в курсе?

На столе дымится кружка кофе, и что-то подсказывает, что она не первая за сегодня. Я пробегаюсь по внешнему виду моего детектива и кривлюсь: волосы взъерошены, рубашка мятая, синяки под глазами. Не что иное, как первые признаки приближающейся депрессии. Обычно такое случается с ним на каждую годовщину смерти мамы: выпадает из жизни на пару недель, взвалив все дела на дочь.

Что на этот раз?

Я сжимаю руки в кулаки и ощущаю, как ладони потеют. Сердцебиение учащается. Резко хватаю узду, пока ещё могу, и делаю глубокий вдох. Затем провожу рукой по футболке и касаюсь кулона под ней. Привычный ритуал немного отпускает, но тревога всё ещё дышит в затылок.

— Присядь, милая. Нам нужно поговорить.

Вместо того, чтобы послушаться, я подхожу к проигрывателю и провожу рукой по старомодному комоду под ним. Мне нужно успокоиться. Годовщина только через месяц. Слишком рано для драмы. Я снимаю виниловую пластинку и вкладываю её в конверт, лежащий рядом. Комнату пропитывает тишина. С обложки светло-оранжевого винила на меня смотрит бородатый мужчина в очках. Крупным и нелепым шрифтом написано: «Satie». Если бы я увлекалась классической музыкой, то непременно бы знала, кто это. Однако альтернативный рок и инди — моя любовь навсегда и навечно.

Почувствовав, что сердечный ритм зашёл в спокойную колею, я кладу винтажного деда на полку и плюхаюсь в кресло, поджав под себя ногу.

— Эрик Сати, — папа кивает в сторону полки со своей коллекцией: — Мастер минимализма. Стал основоположником авангардного жанра «фоновой» музыки. Француз и реформатор первой четверти двадцатого столетия.

— Дай угадаю: непризнанный гений, умерший от неразделённой любви?

Я тереблю кольца и рассматриваю гладко срезанные следы сучков на деревянной столешнице, стараясь отвлечься.

— Можно сказать и так. Только умер он от цирроза печени.

— Очень познавательно! — наигранно растягиваю я и добавляю: — И романтично.

— Он оказал огромное влияние на композиторов своего времени. Клод Дебюсси, Дмитрий Шостакович и многие другие вдохновлялись его творчеством.

— Ты позвал меня сюда, чтобы провести лекцию? — Оглядываю его и вздыхаю. — Выглядишь ужасно. Пожалуйста, скажи, что не теряешься.

Отец отрицательно качает головой.

— Не переживай. Просто не выспался.

Он потирает рука об руку, и из сухости его пальцев рождается шорох. Взгляд из-под очков беспокойно бегает между документами и папками.

— Почему ты передумал? — с места в карьер прыгаю я.

Уставшие глаза находят мои, и в них отражается сомнение.

Я указываю большим пальцем за спину.

— Там, у нашего забора, ждёт принц, который вот-вот взорвётся от нетерпения. Впрочем, не он один.

Молчание повисает на выгоревшей потолочной лампе. Оно непоседливо раскачивается от дуновения вентилятора, как маленькая девочка на качелях, считающая часы до возвращения родителей, которых больше нет.

— Ты была права, дочка… — мнётся отец. — Когда сказала, что будь твоя… Будь наша мама сейчас здесь, то не бы упустила такое громкое дело. И мы не должны.

Я ёрзаю на стуле.

— Не договариваешь.

Папа рассматривает фотографию в рамке и, не отрываясь от неё, продолжает:

— Она погибла не из-за случайности при ограблении, Фэй. Маму убили намеренно.

В моих висках стучат сотни барабанов, и сознание медленно уплывает. Я сжимаю подлокотники кресла, стараясь оставаться собранной. Больше всего на свете мне не хочется снова вспоминать тот день, но я не могу. Алая рука хватает меня за горло и тащит на глубину: в тёмную и холодную зияющую рану моего сердца.

— Милая…

Он открывает рот как рыба, но я не в состоянии разобрать слов. Кадры из прошлого сменяются один за другим. Вот я на кухне нашего старого дома. Мне четырнадцать. Лежу на кровати и слушаю лекцию в наушниках. Чувствую странный запах. Спускаюсь вниз по лестнице. Играет назойливая песня. Как же я её ненавижу! Патрик лает и подвывает на улице. Весь первый этаж в чёрном дыму. Кое-как мне удаётся рассмотреть силуэт на полу: обездвиженное тело в луже крови. Так много крови! Я слышу крик. Это мой? Картина отдаляется, и я меняюсь ролью с наблюдателем. Это всё ещё я или кто-то другой? Девочка трясёт тело мёртвой женщины, будто куклу. Её руки в крови. Снова кровь. Приторный запах металла проникает в ноздри, и мы становимся с ним одним целым. Паника сковывает прутьями лёгкие. Кислорода не хватает. Я задыхаюсь. Сердце бьётся о грудную клетку, как невиновный узник о решётку перед казнью. Внезапно врывается родной голос:

— Фэй! Фэй! Приди в себя, дочка!

Меня трясёт или трясут меня. Кабинет начинает приобретать знакомые очертания.

— Мама…

— Дорогая, мамы здесь нет. Это твой папа, Бэн. Прости, милая, я не ожидал, что спровоцирую приступ. Их так давно не было…

Переключатель щёлкает, и я возвращаюсь, всё ещё тяжело дыша. Папа сидит на коленях подле меня с глазами на мокром месте и поглаживает мои дрожащие руки своими шершавыми пальцами. Пытаюсь сосредоточится на теплоте прикосновений, однако мои собственные ладони кажутся чужими.

Зевс меня дери! Ненавижу, когда такое происходит.

— Пап?

— Да, Фэй? Я здесь. Может, принести воды?

Отрицательно качаю головой, но он всё равно встаёт и уходит. «Останься,» — хочется крикнуть ему вслед, чего я от бессилия не делаю. В комнате становится неуютно. Слышу учащённое дыхание, и понимаю, что оно принадлежит мне. Приходится опустить голову на колени, чтобы стабилизироваться. Начинаю считать до десяти: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Вспоминаю, что на мне надето в мельчайших деталях. Затем пытаюсь вдохнуть все запахи в помещении и разложить их на детали. Понемногу отпускает.

Посттравматический синдром — тень, следующая за мной попятам с тех пор, как мамы не стало. Накатывающий ужас, выраженный паническими атаками, не спутать ни с чем. Порой к этому хаосу примешивается деперсонализация и дереализация. Кажется, будто покидаю тело и наблюдаю за ним со стороны. При этом наступает стойкое ощущение, что чувства вовсе не мои, а принадлежат другому. Бывает, что ощущаю себя игроком в компьютерной игре или актрисой бродвейского представления. Иногда эмоций нет и вовсе, как если забыть, где нужный тумблер. Чаще всего триггером подобных проявлений становится чужая кровь, стресс или опасность, поэтому я стараюсь избегать травмирующих ситуаций. Вот только жизнь любит преподносить сюрпризы, да и в пузыре существовать невозможно.

Последний приступ произошёл полгода назад, когда погиб наш пёс, Патрик. Его сбила машина, когда тот сорвался с поводка и побежал за проклятой кошкой. Я не смогла вовремя позвать на помощь, потому что стала задыхаться: не справилась и проявила слабость. Могла ли я спасти его, если бы взяла себя в руки? Почему тело оборачивается предателем, когда так нуждаюсь в нём? Спустись я раньше, мама бы осталась жива? Почему я не согласилась на прогулку в парке, когда она предлагала? Виновность сжигает меня изнутри уже многие годы, оставляя лишь сожаления и черноту.

Соврала бы, если бы сказала, что привыкла. Курс психотерапии смог сократить количество приступов, но не купировать полностью. Жизнь на таблетках — бег по фальшивой радуге от себя самой. Они снимают симптомы, а проблема не исчезает, как бы я ни старалась.

— Держи, — папа протягивает стакан воды, и я жадно выпиваю его до дна. — Фэй? — нерешительно прощупывает он, и я с трудом отдираю глаза от стеклянного дна.

— Почему ты молчал?

Между нами разрастается невидимая стена, которая и без того продирала небо. Отец расхаживает из угла в угол, потирая щетину, и, наконец, садится за стол.

— Верил, что так будет лучше.

— И оно стало лучше?

Боль искажает родные черты.

— Возможно, я ошибался. Мы этого никогда не узнаем.

Сглатываю и давлю в себе ребёнка, желающего устроить истерику.

— Расскажи, как всё было. Правду.

Он набирает в лёгкие воздуха и начинает свой рассказ, а я всё ещё сжимаю стакан, будто бы он помогал оставаться здесь, в реальности. Мне не хочется возвращаться вновь к болезненным воспоминаниям, но препарировать их — единственный способ добраться до истины.

— Я сказал, что преступника не нашли. Эта часть истории правда. Мне позвонили и сообщили, что в доме дым, собака отчаянно лает, а к двери никто не подходит. Когда я примчался, то обнаружил окровавленную дочь, молча качающую тело матери. Не знаю, сколько ты провела так, милая. Должно быть, мучительную вечность в немом крике о помощи. Соседка забрала тебя к себе, как только приехали Гончие.

— Помню их.

Папа кивает.

— Да. Одного из них звали Матиас, оборотня. Лидер отряда.

Пытаюсь дотянуться до воспоминаний самостоятельно:

— Мы с Патриком провели вечер в доме приятной пожилой пары. Они напоила меня зелёным чаем… — Я морщусь. — Горьким.

— Ты ненавидела зелёный чай, — улыбается отец и тут же забирает улыбку назад. — В это время Гончие стали осматривать место преступления. Матиас сразу учуял в воздухе следы думага. Вампирша попробовала кровь на вкус, сказала, что чувствует горький привкус миндаля — перчанку. Редкое сочетание ингредиентов. Сначала они решили, что это преднамеренное убийство, однако… — Челюсть напрягается, и злость раздувает вены на его шее. — Рассмотрев кухню детальнее, обнаружили мамины цветы, что она выращивала для сборов и сухие травы.

Я сильнее сжимаю стекло, борясь с нарастающей тревогой.

— Женщина настояла на версии, ссылаясь, что за нашей мамой, вероятно, проследили от торгового квартала до дома. Решили, что травы, которые она покупала для чар, можно собрать в думаг. Большинство согласилось, узнав, что Элеонор являлась нелегалом. Читай между строк — лёгкая мишень, ведь расследовать вряд ли станут. Наркоманы готовы пойти на многое ради пары вдохов. Это они мне пытались внушить.

— Это самая большая глупость, какую доводилось слышать.

— Именно! Я пытался объяснить, какой абсурд они несут! Снова и снова она твердили, что виной состоятельный образ, созданный своим домом и частным агентством. Я знал, что в те года волшебные существа часто грабили своих, потому что обворовать человека означало гораздо больше неприятностей. Только не сходилось. Вор не взял ничего ценного, в том числе и трав. На это у них также нашёлся аргумент: его спугнул ребёнок.

— Отец вскакивает с кресла, ударяет ладонями по столу, и я подпрыгиваю. — Чушь! Бюрократическая яма!

— Пап…

Он делает пару глубоких вдохов и снова садится.

— В какой-то момент Матиас усомнился в доводах остальных. Ему казались странными обстоятельства убийства. Зачем обычному наркоману так усложнять себе жизнь? Это случается крайне редко. Да и идти в приличный район днём сродни безумству даже для отчаявшегося. До этого грабители проникали в дома, пока хозяева отсутствовали. Я уверял, что ублюдок целенаправленно пришёл с ядом, дабы убить. Казалось, что их лидер разделял сомнения на этот счёт, но предпочёл согласиться с товарищами. Их не смутило даже использование дымовой завесы, Фэй! Кто возьмёт с собой подобный арсенал, идя лишь на кражу? Кто-то, кто хотел создать хаос и лишить возможности наложить защитные чары.

Они продолжали стоять на своём: вор запаниковал и вынуждено устранил жертву, потому что, судя по следам, та сопротивлялась. Уму не постижимо! Гончие снова и снова повторяли: думаг заставляет творить страшные вещи, а ломка убивает остатки рациональности и чувство самосохранения. Я бы сказал им, кто лишён рациональности!

— Они всё равно закрыли дело?

— Официально — зависло. Нелегальное положение матери поставило крест на дальнейшем расследовании. Матиас сказал, что ему жаль. Жаль, понимаешь? — Папа издаёт смешок, сводя руки на затылке. — Года идут, а система продолжает гнить. Он сказал, что в этом деле много странностей, но у него связаны руки, потому что сверху поступил приказ сосредоточится на отлове нелегалов. Никто не даст ресурсов на расследование смерти неизвестной, пусть и чистокровной, домохозяйки: одной меньше, одной больше.

— И после этого ты взялся за расследование сам?

— Нет. Не сразу. Оборотень дал мне визитку и велел назвал его имя тому, кто будет по ту сторону линии. На ней был написан номер телефона, накарябанный ручкой. В тот же день я позвонил по нему. Это оказалось отделение Своры.

— Свора? Она не занимается убийствами нелегалов, если Гончие не передают расследование выше.

— Так и есть. Я сделал, как сказал Матиас: назвал его имя. Через час, вечером, у порога стояла женщина. Не уверен в её расе. Она выяснила все детали, осмотрела дом и велела кому-то по телефону переслать все документы по делу. Затем выразила своё сочувствие, пожала мне руку и попросила ожидать результатов.

Папа замолкает.

— И?

— И дело закрыли, сославшись на то, что все нити ведут в никуда. Думагом торгуют из подполья в торговых кварталах. Ты же знаешь, какой это популярный бизнес: предприимчивые фэйри получают за него неплохое вознаграждение или обмен. А те, кто закрывают глаза на подобную торговлю, имеют с этого ещё большую выгоду. Перчанку же достать сложнее. Её выращивают в трущобах, откуда она контрабандой в необработанном виде доставляется в наши закрытые кварталы. Мне велели смириться и не лезть.

Осознание накрывает с головой.

— Ты не смирился и два года искал убийцу?

— Да, — папа сдавливает виски и поднимает на меня блестящие глаза. — Прости, дочка. Я так боялся втянуть тебя в свое безумие, в котором почти увяз сам. Боялся, что ты потеряешь сон в попытках добраться до справедливости. Больше всего на свете я не хотел отнимать твоё детство, милая, и не справился.

Слёзы застревают в ресницах, и я моргаю, чтобы смахнуть их. Затем протягиваю дрожащую руку к отцу, и он без промедления сжимает её своими большими и тёплыми ладонями.

— Пап, я люблю тебя.

— И я тебя, малышка.

Мы улыбаемся, и я чувствую, как стена между нами разрушается. В этой комнате нет виноватых, и это понимание рождается внутри. Я знаю, что отец поступил так из лучших побуждений. Он жил в аду и пытался уберечь от этого свою дочь.

— Расскажи, что удалось выяснить.

Папа прочищает горло, отпускает мою руку и поправляет очки.

— Вито оказал неоценимую помощь. Если бы не он, то я бы никогда не узнал и половины. Его люди прочёсывали квартал за кварталом. Удалось выяснить, что необработанную перчанку закупают ведьмы. Они научились доводить её до ума, смешивая с другими ингредиентами. Подобные сборы годятся для любых шалостей: прерывание незапланированной беременности, подмешивание в еду нелюбимому мужу, подмена капсул для эирдримера, пропитывание холодного оружия и Боги весть чего ещё. Удобно, когда действующее вещество не оставляет следов кроме кратковременного приторного аромата во рту или крови, исчезающее уже через 5–6 часов.

Время шло. Круг сузился. Вот только нам так и не удалось понять, откуда тянутся корни. Сначала Свора, а затем и вампиры, снующие в поисках информации, не сулили ковенам ничем хорошим. Чрезмерное внимание работало против нас. Ведьминские рты словно зашили, а с ходом дней следы укрылись под слоем пыли. Отчаянье утопило меня, я вернулся в реальный мир, к тебе, — его голос опускается до шёпота. — И с удивлением обнаружил, какая ты стала самостоятельная и взрослая не по годам.

— Пап, — слёзы вновь предательски жгут глаза.

— Я виноват. Столько всего взвалил на твои плечи.

— Нам обоим было больно. Не вини себя.

Лёгкая улыбка затрагивает его потрескавшиеся губы и обнимает моё израненное сердце.

— Спасибо, малышка. Без тебя я бы пропал. — Он проводит рукой по воздуху: — Как и наше агентство.

— Ты сейчас меня так захвалишь, что я потребую себе отдельный кабинет.

Наш смех сотрясает стены. И, хоть в нём ещё прослушиваются нотки напряжения, я знаю, что мы на верном пути к друг другу.

Папа смотрит на часы, висящие на стене, и ахает.

— Его высочество, должно быть, заждался!

— Подождёт, — бурчу я. — Чем обязаны его привилегированному заду?

— Ох, да. Об этом я и хотел поговорить. Ты в деле, Фэй Мэтьюс.

— Да, я умею читать смс. Мы будем расследовать убийство его брата.

— Нет. Ты будешь.

Щипаю себя за кожу, чтобы очнуться ото сна.

— Я никогда не занималась подобным. И всё ещё не понимаю связи между убийствами.

— А они связаны.

Хлопаю ресницами, и вновь прокручиваю услышанное, которое никак не хотело осесть и прорости в осознание.

— Как?

— Принц Аваро рассказал, что его брата закололи в сквере Светлого Двора после празднества. Тео нашли в бассейне с раной от лезвия, как и у твоей матери. Он ещё дышал, когда его переместили через Тропу в Тёмный Дворец. К сожалению, сердце не выдержало действия яда. Исход: отношения между Дворами накалились. Знал ли убийца, какого из двоих близнецов убивает или же был нацелен именно на Тео? Предстоит выяснить.

— Яд?

Пазл складывается.

— Думаг и перчанка. Успели вовремя распознать.

Для цельной картины всё ещё не хватает деталей.

— Так, а как он нашёл нас? Я бы знала, если бы о мамином деле писали в газетах с упоминанием отравления. Дело ограничилось единственным заголовком и парой строк: «Убийство несчастной домохозяйки. Гончие бездействуют».

— Верно. Газеты тут не причём. Провидице Тёмного двора пришло виденье. Оно показало ей лавку клана и дверь, которая вела к нам. Воительницы из Ордена выяснили, кто мы и чем занимаемся. Нашу историю. На следующий же день нам позвонили из посольства.

— Видение?

— Я и сам в этом не силён.

— Хорошо. Тогда, что его высочество делает здесь?

— Ждёт тебя.

Мой рот открывается шире и шире.

— Ты не шутил, когда сказал, что я буду вести дело в одиночку?

— Не одна, а под защитой Двора Теней. Если же ситуация осложнится, то ты выходишь из игры. Только на таких условиях я позволю дочери в этом участвовать.

— Осложнится?

— Если твоя жизнь будет в опасности.

— И как мы это поймём?

Папа почёсывает затылок.

— Когда свидетели или подозреваемые начнут умирать, — будничным тоном произносит он и нервно смеётся. — Дорогая, ты всегда сможешь отказаться. Даже сейчас. Мама бы поняла и гордилась тобой в любом случае. Как и я.

— Всё в порядке. Просто всё так… волнительно.

— Понимаю. — Папа вновь бросает взгляд на циферблат. — Думаю, пора поторопиться. Чувствую, что пахнет палёным. — Он принюхивается. — Это королевская задница горит от нетерпения.

Я хохочу во весь голос.

— Моря Посейдона!

— Давай, иди уже. У меня сегодня много дел. Если тебе будет нужна помощь…

— То я знаю, где тебя искать.

Встаю с кресла и с удивлением обнаруживаю в руке пустой стакан. Мне он больше не нужен. Я ставлю его на стол и, немного замявшись, провожу по граням средним пальцем.

— Пап?

— Мм?

— Спасибо, что доверился. И хочу, чтобы ты знал: я не сержусь из-за мамы… из-за всего. Или не буду. Не буду, правда.

Отец отрывается от бумаг, в которые уже уткнулся носом, и его улыбка затрагивает морщинки в уголках глаз.

— Ступай. — Он кивает в угол комнаты. — Или нам понадобиться огнетушитель.

Пыльный красный агрегат с выцветшей наклейкой «При пожаре» будто подмигивает нам обоим, и мой смешок вырывается наружу.

— Надеюсь, обойдёмся без тяжёлой артиллерии. — Салютирую двумя пальцами в воздух и открываю дверь. — Чао, босс!

— Фэй! — Оборачиваюсь. — Эрик Сати. Тот французский композитор. Он был примером для многих, новатором. А знаешь, кто стал моим примером? — Я хочу ответить, что Рокки или Терминатор, но пожимаю плечами. — Ты, малышка. Им всегда была ты.

Когда я выхожу во двор, улыбаясь как дурочка, то все мои мысли сосредоточены на папе. Он умеет проявлять любовь по-своему, но мне всегда её не хватало. Сегодня же ему удалось немного заполнить ту часть пустоты, что зияла внутри уже очень давно.

— Я жду уже двадцать три минуты, — констатирует низкий голос.

В пяти метрах от меня стоит принц Аваро, и его недовольная гримаса заставляет поёжиться.

Как жаль, что я не захватила с собой огнетушитель.

Satie — эксцентричный французский композитор и пианист, один из реформаторов европейской музыки первой четверти XX столетия. Его фортепианные пьесы оказали влияние на многих композиторов стиля модерн, начиная от Клода Дебюсси, французской «Шестёрки» и заканчивая Джоном Кейджем.