Где-то во времени. Часть первая.

Часть 17

Голос глухим эхом отразился от стен просторной душевой. От этого холодного звука мне стало тоскливо и одиноко. Я хмыкнул и, подчерпнув ковшиком из тазика разбавленной воды, плеснул себе на спину, чтобы не мёрзнуть.

Я никогда не бывал в домах престарелых, но мне показалось что он организован как-то странно. На первом этаже располагались жилые комнаты, и это было логично, учитывая то, что многим старикам действительно тяжело подниматься по лестнице. Но вот просторная душевая, с широким окном напротив входной двери, больше напоминала половину переоборудованного спортзала, в который просто завели паутину водопроводных труб и отгородили несколько кабинок. Вдоль стен дюбелями были прибиты железные поручни, на манер автобусных. Видимо, чтобы никто лишний раз не подскользнулся.

Окно выходило на широкий козырёк, как раз нависающий над входной дверью. Отсюда не было видно, но где-то под ним примостился Боливар. Самым поразительным было то, что на окнах даже не было предусмотрено никаких шторок, как и клеёнчатых занавесок в самих душевых. Стоило мне приподняться на цыпочки, и я мог хорошо разглядеть внутренний двор дома престарелых, с тем самым обветшалым фонтаном и одинокой старушкой, которая так и сидела на лавочке задумчиво тыкая тростью ворох скрюченных листьев.

В душе было холодно. С одной стороны я был очень рад возможности помыться, но с другой проклятый озноб никак не хотел оставлять в покое. Впрочем, меня грела мысль о сухой чистой одежде.

— Вот уж действительно, — тихо сказал я борясь с гнетущей тишиной и вспоминая трек группы «Айрон Мейден», — застрял где-то во времени. Словно действительно кто-то поставил его на паузу. Настолько всё выглядит обветшалым и знакомым...

Я невольно хмыкнул, вспомнив собственную квартиру на Кудрявцева.

«А ведь если быть честным с самим собой, — подумал я, — чем это всё отличается? Вечно промерзающий первый этаж. Деревянный пол, выкрашенный жёлтой краской. Обветшалый подвал, в котором постоянно прорывает канализационную трубу и весь это благоухающий аромат сочится напрямую в квартиру. В совмещённом санузле такие же бетонные стены, с кафельной юбочкой только вдоль ванны. И такой же запах сырости, который исчезает только с началом отопительного сезона...»

Я прополоскал мочалку и, вылив на себя остатки грязной воды, стал разводить новую порцию. Сердце тоскливо сжалось, и я почувствовал, что действительно скучаю по своим тесным тридцати трём квадратным метрам, на которых мы умудрялись жить, как говориться, в тесноте, да не в обиде...

— Ага, — буркнул я тут же вспомнив один из последних семейных разговоров. — А не в обиде ли?

Впрочем, разговором это тяжело было назвать. Очередной скандал. Извечный ор матери на отца, отца на мать. Чего не поделили в этот раз, я уже и не помнил. Впрочем, это было не важно. Повод поорать всегда находился и был настолько глупым, что сразу становилось понятно, что причина далеко не в нём...

— Выбирай, с кем ты, маленькая бездушная скотина... — тихо протянул я окончание маминой фразы, сказанной как раз перед тем, как я вышел на улицу в тот самый День Панка.

На душе стало тяжело, и я покосился на медальон, свисающий со ствола АКСУ.

«А может быть так и должно было быть? — подумал я. — Может только это и был логичный выход? Просто сдриснуть в другой мир, чтобы никому не мешать? А что, я ведь не дурак. Я ведь прекрасно понимаю, что, если бы я не родился, когда они ещё в институте учились, хрен бы они сейчас вместе были. Давно разбежались и каждый пошёл своей дорогой. И, возможно, были бы даже счастливы. Всяко лучше, чем каждый день орать и выяснять кто кому жизнь испортил... Получается, что я всё и испортил самим фактом своего существования.»

Я помотал головой отгоняя мрачные мысли. Но они почему-то не захотели никуда уходить, словно только и ждали подходящего момента, чтобы разом ворваться в голову именно сейчас. В этой самой душевой. Не раньше и не позже. Может быть виной всему был навязчивый запах сырости, как в родной квартире? В которой, к слову, ещё советские строители применили какое-то экспериментальное инженерное решение и вместо обычных радиаторных батарей почему-то решили вмонтировать в стену большой железный бак, заполняемый горячей водой.

Зимой это было круто. Большая тёплая стена. Прислонился к ней, и балдеешь. Но вот когда отопление отключали, всё это безобразие мгновенно отпотевало так, что даже обои скукоживались.

Я закончил разводить воду и стал споласкиваться. Стоило только волне тёплой воды пробежаться по всему телу, как на него тут же набрасывался мерзкий озноб. Может быть, из-за этого мысли становились всё более мрачными.

Перед внутренним взором почему-то опять всплывал тот скандал, уже почти перетёкший в битьё посуды. Которой, итак, было немного. Я обычно никогда не вмешивался в родительские выяснения отношений. Но тут ожидался такой классный вечер. Сейшен! Музыка! Так не хотелось его портить. Тогда я подскочил к отцу с глупыми, наверное, словами: «Пап, ну будь умным, сходи пока погуляй, что ли! Ты же видишь, что мать не успокоиться. Какой в этом смысл? Вы даже друг друга не слушаете! Просто орёте...» На что и получил ту самую фразу.

«Выбирай, с кем ты! Маленькая бездушная скотина! — вновь зазвучал мамин голос. — Ни хрена себе, маленькая. Сто восемьдесят сантиметров роста... Член вон, больше, чем мозги... А почему я вообще должен выбирать? Вы же оба мои родители? Что за идиотская перспектива выбора между тем, какая рука тебе дороже, левая или правая? Было бы хорошо обе сохранить!»

Настроение начало портиться со скоростью падающего самолёта. Старый кафель, запах сырости, обветшалая оконная краска и чёрная плесень по углам. Глухое эхо разбивающейся об пол воды и характерное позвякивание ковшика о тазик и вёдра — всё это угнетало ещё больше. В добавок ко всему очередной приступ озноба пробрал так сильно, что я издал сдавленный мат. Надо было как можно быстрее заканчивать с помывкой. Вытираться, одеваться и идти завтракать с Вовкой и Гариком. Или обедать, чёрт его знает, сколько сейчас времени. А там у нас будет чем заняться. Вернуться за автобусом, помочь старикам. Вот, всё предельно просто и понятно.

Но, неизвестно откуда набежавшие эмоции вовсе не собирались дать мне сосредоточиться. Создавалось такое чувство, будто-то где-то открыли кран с мыслями, которые я загонял куда подальше с того самого момента, как мы совершили первый переход и не смогли найти путь назад.

Чтобы там не происходило, я хотел вернуться домой. К маме и папе. Бабушке и дедушке. В сырую квартиру или в деревню в Казахстане. Чёрт с ним, пусть орут! Может получится их образумить? Обратить внимание на то, что они даже друг друга не слушают. А самое страшное, что даже не пытаются. Или не хотят. А ведь может всё не так плохо, как кажется. А если плохо, то надо что-то с этим делать. Зачем вот это всё устраивать каждый день...

Я сам не заметил, как тихо всхлипнул и только сейчас понял, что давно тру влажные глаза. Почему-то я был уверен, что в них попало мыло. Но это было далеко не так.

— Ну всё, хорош, — тихо приказал я сам себе. — Чего разнылся-то? Парни узнают, двести прозвищ тебе придумают. Тут с портками шуток ещё на месяц вперёд будет... Соберись, Тохан, соберись...

Я стал закругляться с помывкой, стремясь как можно быстрее покинуть холодную душевую. Может быть, одиночество так повлияло на расшатанные нервы и психику? Шутка ли, оказаться в такой передряге. Другие миры, монстры, трупы, автомат...

Впрочем, меня всё равно поразила острота всех переживаемых эмоций. Похоже это было первый раз с момента как мы оказались в другом Челябинске. Именно сейчас я почему-то вспомнил о родителях, с такой щемящей силой, что в пору было действительно забиться куда-нибудь в угол и поплакать. И почему это произошло я не имел ни малейшего представления.

Словно всегда находилась куча дел, которые меня отвлекали от этих важных, должно быть, чувств и мыслей. Неужели именно эта дурацкая подростковая обида, или бунтарский дух, застилали трезвый рассудок радостно увлекая в опасное приключение? Но ради чего? Я будто действительно забывал, что главной целью наших странствий должно было стать возвращение домой. Ведь мы все надеялись на то, что рано или поздно эти переходы между мирами вернут нас в исходную точку пространства и времени. Ведь именно за этим мы и двигались вперёд.

Озноб окончательно завладел телом. Перестало спасать даже частое обливание ковшиком тёплой воды. А Гарик по ходу был прав, рассказывая про то, что мокрое тело теряет тепло в десять раз быстрее. Впрочем, как бы не портилось настроение, нельзя было не признать приятного ощущения свежести. Я быстро ополоснул за собой тазики и согнал струйками воды хлопья грязной пены в сливную решётку, после чего прошлёпал босыми ногами по холодному кафелю и вцепился в большое махровое полотенце, от которого так же пахло затхлым шкафом и валерьянкой.

— Вот так... — протянул я, что было сил вытирая волосы и тело. — К чёрту нытьё! Всё наладится... Всё не так уж и плохо... Всё получится.

Я быстро накинул на шею медальон, невольно чертыхнувшись от прикосновения холодного металла, и стал поспешно облачаться в предоставленные обновки.

На душе было паршиво. Словно там поселился комок какого-то неведомого холода. Я даже сам не мог дать себе внятного ответа на вопрос, а на сколько сейчас действительно всё это было важно? Все эти обиды, поиски себя и своего места в жизни. Вернее, подсознательного ощущения того, что никакого места на самом деле и нет. Если честно, я не понимал, что теперь делать и о чём думать.

По мере того, как я одевался, тело согревалось и вместе с этим приходило странное чувство стыда за ту слабину, которую я только что себе позволил. Стало стыдно за обиду на родителей, за жалость и к себе. Но в то же время появилась полнейшая растерянность от того, что все эти чувства были искренними. Может быть, плохими и неуместными. Может, я действительно был маленькой неблагодарной скотиной?

— Всё, всё, забыли... — протянул я, как положено одевая свитер и накидывая на плечи обдергайку. — Теперь бы побриться ещё...

Я невольно провёл руками по жёстким топорщащимся волосам отрастающей бороды.

— Жаль не успели в магазине ничего такого прихватить до того, как всё началось.

Закончив одеваться, я засунул ноги в грязные кроссовки, невольно подумав о том, что при таком раскладе свежие носки очень быстро придут в негодность. Но с этим я пока ничего не мог поделать, так как сменной обуви попросту не было. Да и не хорошо было приставать с этим вопросом к Маргарите Павловне.

Я подхватил с лавки автомат и, набросив ремень на плечо, направился к высокой двухстворчатой двери, выкрашенной белой краской. Не успел я сделать и нескольких шагов, как раздался робкий стук.

— Можно зайти? — послышался голос Людмилы Ушаковой. — Вы... Ты... Закончили мыться? Мне надо всё забрать.

— Да, да, закончил, — отозвался я, дико обрадовавшись тому, что появился благородный предлог поговорить хоть с кем-то, кроме собственных унылых мыслей. — Заходи.

Скрипнули петли, и девушка проскочила в душевую, бросив на меня быстрый взгляд.

— Я не знал, что тебе скажут тут всё убрать, — живо начал я, поднимая с пола составленную стопку из тазиков, ведра и ковшика. — Скажи куда унести.

— Да я уберу. Можешь здесь оставить.

Людмила быстро подошла к небольшому рядку деревянных шкафчиков, расположенных около окна, и стала что-то перекладывать из небольшого свёртка. Я продолжил с любопытством следить за действиями Людмилы, ожидая что она что-нибудь спросит и завяжется беседа. Но этого не происходило.

Людмила переложила какую-то мелочёвку, похожую на белую простынь и фальшфейер. Хотя, может это было и не так, но мне предмет показался очень знакомым. Наш Челябинский завод «Сигнал» производил подобные. Помниться в перестройку отец раздобыл два таких, и мы подпалили их зимой в Казахстане. Перед этим дед поручил мне «партийное задание», как он всегда говорил — насобирать огромную кучу сухой сорной травы и сложить в центре двора. Весь световой день я послушно бегал из калитки на пустырь стаскивая серые ломкие стебли и складывая в огромную кучу. Её то мы и подожгли струёй ярко-малинового пламени, когда стемнело. Даже сосед пришёл посмотреть, что у нас происходит. А мы просто разожгли огромный костёр прямо посреди зимы.

— Странная какая-то планировка у здания, — начал я, так и не дождавшись инициативы. — Оно сразу так было построено?

Я поставил тазики на край лавки, расположенной ближе всего ко входной двери.

— Я не знаю, — пожала плечами Людмила, закрыв шкафчик и посмотрев в окно. — Вроде бы говорили, что это переоборудованная постройка.

— Похоже не то, — кивнул я. — Душевая точно странная. Будто половину спортзала отгородили.

— Может быть...

Людмила повернулась, и мы встретились взглядами. Девушке тут же стало неудобно, и она быстро отвела глаза, сопроводив это огромным количеством каких-то дёрганных и абсолютно бесполезных жестов.

— Да, согласен, видок не очень, — улыбнулся я, разводя руки в сторону и демонстрируя коротковатые синие штаны. — Не очень сочетаются...

— Откуда у тебя куртка такая?

— С китайского, — хмыкнул я.

— Чего китайского?

— Рынка.

Людмила бросила быстрый непонимающий взгляд и двинулась вдоль ряда шкафчиков поправляя приоткрытые дверцы.

«Здесь китайских рынков нет? — подумал я. — Интересно. Может и Китая в этом мире нет? Хотя, само слово „китайский“ вопросов не вызвало. Да, надо запомнить на будущее, что всё, что кажется мне вполне себе очевидным, в другом мире может таковым не являться».

— Отец привёз, из командировки... — размыто протянул я, но девушка понимающе закивала.

— Я таких не видела никогда.

— Да тут не на что особо смотреть. Дешёвый материал и греет не очень. Со свитером ещё куда не шло, а так фуфло, конечно.

На самом деле я вовсе не собирался ругать свою любимую обдергайку. Минусы у неё, конечно, были, но мне нравилась. Девушка поправила все дверцы и предложила в нерешительности переминаться с ноги на ногу, думая о чём-то своём.

— Слушай, можно нескромный вопрос задать? — спросил я когда пауза стала явно затягиваться.

Людмила кивнула.

— Маргарита Павловна слишком жёсткий руководитель? Я так понял, она часто недовольство высказывает?

Девушка пожала плечами, бросила на меня быстрый взгляд. Губы её тронула лёгкая улыбка, которая тут же переросла в какое-то нервное дрожание, и она присела на лавочку рядом со шкафчиками, прикрыв лицо руками. В следующую секунду раздалось отчетливое всхлипывание.

Это было неожиданно. Немного растерявшись, я переступил с ноги на ногу и покрутил головой по сторонам, словно в помещении мог находиться кто-то, способный объяснить, что это всё значит.

— Я что-то не так сказал? Ты извини, если что. Мы просто не местные, не знаем какие тут порядки у вас.

— Она меня ненавидит... — дрожащим голосом протянула Людмила. — Меня все ненавидят. Я бесполезная... Всем будет проще, если я сгину куда-нибудь...

«Твою ж мать... — протянул внутренний голос. — Вот, Тохан, смотри. Вот так выглядят нытики. И что теперь делать? Тихо свалить? Нет, не хорошо. Ей явно плохо. Может выговорится хочет. Да и потом, что это за формулировки суицидальные, про сгинуть куда-нибудь?»

— Да ну брось, что за глупости, — я изобразил добродушную улыбку. — Так уж и все? Мы вот ничего против не имеем. Ты скажи, что случилось? Может где помочь надо...