Горелый Порох

22

Всяко текла жизнь в Лядове и всяко мерились годочки. И все бы ничего — терпимо и ладно, общее дело все-таки клонилось к наладке. Старички, однако, с мудрой скаредностью новое времечко считали своим счетом. Дед Финоген, испытавший все огни и воды, как-то на нечаянной бездельной сходке лядовских старожилов принялся по-своему подбивать бабки:

— Царя лихоманного спихнули? Спихнули. В революцию свое взяли? Взяли. В гражданской вражью силу одолели? Одолели. Непманов побороли? Да. С кулачьем разделались? Тоже так — с мироедами по одной дороге не пройдешь… Трудолюбно, даст бог, и колхозная жизнь сладится. А еще города, заводы в свой рост поперли — только гляди да радуйся. Одним словом, — подытожил свою «арифметику» Финоген, — этот самый сыцализм, ради чего и живы мы, устроится — туда нам и дорога!.. Одна жаль душу гложет.

— Эт какая-такая жаль у тебя завелась? — усомнились старики. — Ты, Финоген, как по писаному жизню нашу разложил. Небось от самого Шумского грамоту такую перенял, а?

— Да такая жаль: не дадут нам этот сыцализм построить. Чует сердце — не дадут. Не ндравится он буржуям проклятущим.

— Что ж ты загодя песок-то пущаешь из порток, а? — с подначкой ковырнул своего приятеля Васюта.

— Им теперешняя Расся поперек глотки кляпом встала — невпродых, — гнул свое Финоген, не слушая ни Васюту, ни других стариков. — Мы свою дугу, а антирвенты свою гнут. Как в семнадцатом начали, так и до ее…

— Ну, это давно было. Теперича отдышались: антирвенты бывшие своим манером, а мы своим ажуром живем, — благодушно рассудил кто-то из стариков.

— Во-вот, отдышались… Я вам, остолопам, одно посчитал, а теперь давайте другой баланеец подобьем, — Финоген, почуяв, что его не совсем понимают, закипятился: — Сколь годочков опосля революции живем? И двух дюжин пока не набирается. Так? А миру и ладу все нет и нет. И убытку людей запруды нет — текут и текут на тот свет… Сколь душ пало в гражданскую? Тыщи тыщей… Но то считать не будем, потому как своих били. Но другое-то нельзя не считать… Заварушка на Манжурке в двадцать девятом, слава богу, малой кровью обошлась. Там наших лядовцев не было, как я помню. А вот с Хасана две похоронки получили. На Халхин-Голе тоже три могилки наши ребята оставили. В одной из них, как вы сами знаете, Антона Шумскова зять лежит… Бессарабию там, крайнюю Украину — тоже не за «так» ослобоняли. Нет, чиво не говори, а и нам, глухоманным лядовцам, дюже больно людской убыток считать…

— Штой-то ты, Финогенушка, поминальню сегодня завел, а? — опять встрял Васюта. — Все такие раздумки у тебя — от газет. Вот Шумсков приучил читать их — с того и пошло: у него самого все дыбором в голове ходит и у нас покой отнял. Ему ладно, он — председатель, партиец, начальник. А мы при чем?

— Ой, не скажи, — вскинулся Финоген, — и мы при том, пока живы. Чует мое сердце, буржуи, антирвенты всякие, будь то япошки, немцы, али там американцы с англами — они все заодно — не дадут нам без войны пожить. Эти Хасаны да Халхин-Голы — цветочки пока. Попомните слово, старики, они нам вторую всесветную войну накатят…