Темнокожий мальчик в поисках счастья

ЗЕЙНАБ

Любовь! Это — весна в жизни каждого юноши и девушки. В юности она чиста, как снег на горных вершинах, ароматна, как полевые цветы, радостна, как пение птиц. Но не такой была она для Мухтара и Зейнаб. По мере того как они уходили все дальше от людского жилья, все тревожнее становилось у них на душе. Впереди их ждала неведомая пустынная даль. Но Мухтар всегда верил, что плохое отступит.

— Видишь, вон там телеграфные провода, значит, куда-нибудь они ведут, — утешал он подругу.

…Вокруг ни души. Лишь где-то далеко слышались лай собак да вой шакалов. Самые неожиданные звуки доносились со всех сторон. Но Зейнаб и Мухтар старались ни к чему не прислушиваться. Зейнаб вначале вздрагивала от каждого шороха, но потом освоилась и, сжав зубы, быстро шла вперед, увлекая за собой Мухтара.

Надежда, словно факел, освещала их путь, вливая силу и бодрость.

Мальчик все чаще и чаще смотрел на небо, отыскивая Полярную звезду. Зейнаб казалось, что он молится.

«Если там, на небе, есть творец, — думала девушка, — то почему он так равнодушен к нашей судьбе?!»

Но вот беглецы вошли в лес. Тишина, не шелохнется ветка, не вспорхнет птица.

И так они шли почти до рассвета. Едва занялась заря, Мухтар услышал шум воды, остановился, прислушался.

В двадцати шагах от дороги из груды камней по деревянному желобу, весело и шумно журча, текла родниковая вода. Она падала в небольшое углубление наподобие бассейна, чьи-то добрые руки выложили его маленькими камешками. Просачиваясь в землю, его вода исчезала. Вокруг росла зеленая трава, углубление в граните напоминало скамейку. Казалось, сама природа позаботилась об усталых путниках.

— Зейнаб, сестра моя, — ласково сказал Мухтар, — давай умоемся, будет легче…

Зейнаб нагнулась к воде. В прозрачной зеркальной глади она увидела отражение Мухтара рядом со своим.

— Устала? — спросил Мухтар заботливо.

— Немного.

— Я тоже, но теперь будет легче.

Он умылся и, достав узелок с хлебом и сушеными фруктами, сказал:

— Теперь пора подумать и о завтраке.

Зейнаб чувствовала себя счастливой: ведь рядом с ней был Мухтар.

— Идти мы будем только ночью, — сказал Мухтар. — А днем — укрываться от людских глаз.

— Ночью?

— Да, Зейнаб, это лучше. Во-первых, не так жарко, да и рисковать не стоит.

— Скажи, почему ты вчера ночью так усердно молился?

— Я молился?

— Да. Ты глядел на небо и что-то шептал.

Мухтар рассмеялся:

— Нет, душа моя, я не молился, а глядел на Полярную звезду, чтобы не сбиться с пути. Многие путешественники находят дорогу по звездам.

— А ты покажешь мне Полярную звезду?

— Конечно. Сегодня же ночью!

На лицо девушки вдруг легла тень печали.

— А ты не жалеешь? — спросила она.

— О чем?

— Что связался со мной?

— Зачем ты так говоришь, Зейнаб? — с горечью воскликнул Мухтар. — Лучше умереть в пустыне, чем жить рабами!

— Умирать не надо ни тебе, ни мне. Но я знаю: мы должны быть ко всему готовы, — сказала Зейнаб.

— Нам бы только добраться до Халеба… А пока терпи. Терпи и мужайся, Зейнаб, сестра моя.

— Мухтар, с тобой я готова перенести любые жизненные невзгоды, любую тяжесть, — девушка с нежностью смотрела на Мухтара.

— Я поищу надежное место, где бы мы могли спокойно отдохнуть до вечера, — Мухтар поднялся.

— Брат мой, делай так, как считаешь нужным, — ответила Зейнаб.

Мухтар вскоре вернулся и позвал Зейнаб. Пышные деревья, сплошь увитые диким виноградом, образовали естественное укрытие. Постелив на землю свою рубашку, мальчик предложил Зейнаб отдохнуть.

— Ты ляг, отдохни как следует.

— Ляг и ты…

— Нет, Зейнаб, нам нельзя вместе отдыхать. По земле ползает и ходит много всякой твари, начиная от кобры и кончая злыми людьми. Пока еще нам грозит опасность. Лишь бы до Халеба добраться, а там через Турцию проберемся в Иран, а оттуда до России — рукой подать.

Зейнаб тут же уснула крепким, безмятежным сном. Когда она проснулась, то увидела рядом с собой Мухтара, — он сидел на корточках и, тихо напевая, строгал палку. Сквозь виноградные листья было видно безоблачное голубое небо.

— Как я хорошо спала! — Она поднялась, поправила растрепавшиеся волосы и села на мягкой траве, скрестив ноги. — Ты часто говоришь о счастливой земле, которую зовут Россия. Скажи, где она?

— За горами, высокими-высокими, — ответил Мухтар и, достав свое сокровище — газетную вырезку с портретом Ленина, показал ее Зейнаб, а потом торжественно сказал: — Смотри, Зейнаб! Мы идем в страну этого человека. Его зовут Ленин. В Индии мне сказали, что если я доберусь до России, то он поможет мне стать настоящим человеком.

— А что такое настоящий человек?

— Человек, который думает не только о себе, а о людях, вот таких, как мы с тобой.

Мухтар глубоко задумался. Он мысленно представлял себе будущее: вот они в России, они с Зейнаб будут учиться, станут образованными людьми, а потом вернутся на родину, в Багдад, и он, подобно саибу Мирзе или Низаму, станет учить рабочих и феллахов тому, как избавиться от белых господ — англичан и французов, от беков и надсмотрщиков. А Зейнаб будет ему помогать, как мадам Жаннет своему мужу, профессору Порешу. Правда, Жаннет была француженкой, ну и что из этого? Зейнаб арабка, и это еще лучше для них обоих. Мухтар хотел поделиться своими мыслями с Зейнаб, но она опять спала, свернувшись калачиком… «Пусть спит, будет больше сил, — подумал Мухтар, нежно глядя на девушку. — Как ты хорошо поешь, какая ты терпеливая, смелая, как любишь свободу!»

Из гущи зелени, где укрылись беглецы, хорошо было видно шоссе, ведущее из Дамаска в Халеб. По нему проносились английские военные машины с солдатами, ехали феллахи, громко разговаривая, шли женщины и дети, поднимая облака серо-красной дорожной пыли. Мухтар зорко следил за дорогой, чтобы в любую минуту можно было убежать в случае опасности.

Когда Зейнаб проснулась, Мухтар достал несколько фиников и протянул девушке. Зейнаб молча взяла финики.

«О, если бы всю жизнь мы могли прожить с тобой, мой Мухтар, — думала Зейнаб. — Всю жизнь — до конца».

Из-под пушистых ресниц Зейнаб покатились слезы. Мухтар растерянно смотрел на нее, не зная, чем он ее обидел.

— Скажи, Мухтар, почему мир так устроен, что кто-то может меня купить и увезти в далекий чужой Алжир?! — тихо спросила она.

— Зейнаб, я даже не представлял, сколько на свете горя.

— А как же творец?

— Говорят, творец — самый добрый; ему молятся, просят милости. Но это все смешно! Он самый злой, самый жестокий на свете, если он существует.

Когда наступили долгожданные сумерки, Мухтар сказал:

— Нам пора в путь!

Зейнаб покорно встала.

Беглецы шли в кромешной тьме. Луна еще не взошла, и они радовались этому. Правда, звенящая тишина вселяла в их душу тоску и тревогу. Они часто останавливались и, затаив дыхание, прислушивались к каждому шороху.

Была полночь, когда совсем неподалеку залаяла собака. Мухтар остановился.

— Тут поблизости селение, — сказал он.

— Как же быть? — заволновалась Зейнаб, схватив Мухтара за руку.

Мухтар улыбнулся и нежно обнял девушку за плечи.

— Не бойся, моя Зейнаб, пойдем, — сказал он топом, каким взрослые увещевают детей.

Шагая рядом с Зейнаб, Мухтар вспомнил слова Мирзы: «Нельзя поддаваться страху! Чтобы победить судьбу, страх надо ненавидеть!»

Первым городом на их пути была Кутейфа. Боясь ночных сторожей, Мухтар решил не заходить в город. Но не так-то просто найти ночью дорогу. Долго бродили беглецы, плутая между садами, прыгая через канавки. Сердце у них трепетало от страха, но они не осмеливались признаться в этом друг другу. Наконец Зейнаб увидела дорогу, узнав ее по телеграфным столбам. От радости девушка бросилась к Мухтару на шею, и от нее не укрылось, что глаза его засверкали.

И снова они шагали по безлюдной дороге. Как только по небу разливалась заря, Мухтар и Зейнаб прятались то в зарослях, то среди скал, то просто в открытом ноле под каким-нибудь стогом. На десятый день они пришли в город Хаму.

Мухтара беспокоила бледность девушки, он часто думал: «Зейнаб, Зейнаб, как тебе помочь? Как бы ты не заболела. А то мы не дойдем до цели… Ведь до России еще так далеко!»

Из Хамы в Халеб шла железная дорога. Мухтар решил рискнуть: до Халеба добраться поездом. Его беспокоило состояние Зейнаб. Она с трудом передвигалась, растрескавшиеся от горячей пыли и острых камней ноги ее кровоточили.

— Я очень устала, — печально сказала она, — боюсь, что не дойду…

— Я сам вижу, что ты измучилась. Ну что ж, давай день-два отдохнем, а потом на поезд, — ответил Мухтар и, устроившись в стороне от дороги, развязал узелок с едой. Там были свежие огурцы, морковь, яблоки, лепешки.

— Ешь, Зейнаб, мы давно не ели.

Но Зейнаб хотела только спать. Бросившись на землю, она тут же забылась крепким, тяжелым сном. Почти до утра она не просыпалась.

Наутро, оставив Зейнаб, Мухтар отправился на железнодорожную станцию. Здесь стоял пассажирский поезд.

Мухтар за небольшую мзду договорился с проводником. Вскоре они с Зейнаб уже стояли в тамбуре и оживленно разговаривали с проводником.

Это был армянин, много лет живший в Сирии и прекрасно говоривший по-арабски. Он исколесил всю Азию, побывал в Турции и в Персии. Он давно овдовел, а детей у него не было.

— Мой единственный родной племянник — портной — живет в Иране в городе Тебризе. В каждом письме зовет меня к себе…

— Дяденька, значит, из Турции попасть в Тебриз легко? — неожиданно спросил Мухтар.

— И близко и далеко — смотря как ехать и на чем, — усмехнулся проводник. — Вот сейчас из Османской империи многие армяне бегут в Персию, чтобы оттуда пробраться в Армению. Туго им приходится на чужбине, янычары грабят, убивают, выживают из насиженных гнезд. Из нашего Халеба многие собираются туда, в Россию… вот так-то, сынок…

— А вы, дяденька, не собираетесь в Россию?

— Нет. Там сейчас неразбериха, война, в Санкт-Петербурге и Москве — войска Ленина, на Дальнем Востоке — японцы, на Кавказе — англичане. У меня есть кусок хлеба здесь. С арабами мы здесь живем словно братья.

«Как бы нам присоединиться к армянским беженцам, — подумал Мухтар, — Зейнаб будет тогда гораздо легче. Правда, армяне не нашей веры. Ну, это ничего».

За все время пути до Халеба Зейнаб ни разу не открыла лица, не вымолвила ни слова. Мухтар сказал, что она его родная сестра, к несчастью слепая. Поэтому проводник отнесся к ним очень сочувственно.

Поезд в Халеб прибыл поздно вечером.

— А что вы в Халебе думаете делать? — спросил проводник.

— Да вот нужно устроить сестру.

— Если я чем-нибудь могу тебе помочь — приходи. — Проводник назвал район, где жили армяне, и добавил: — Там меня знают. Спросишь Петроса, работающего на шимондорфере[25], тебе любой покажет!

Зейнаб и Мухтар поспешно покинули вокзал.

— Теперь мы спасены, Зейнаб! — шепнул Мухтар. — Мы ушли от врагов и сможем идти днем.

Зейнаб облегченно вздохнула. Исхудавшее лицо озарилось улыбкой.

— Зейнаб, мы где-нибудь переждем, а завтра утром с толпой феллахов войдем в город.

— Хорошо, мой дорогой, как ты скажешь!

Так она обратилась к Мухтару впервые. Он грустно посмотрел на девушку. Она исхудала, на бледное лицо легли тени.

— Да, скитаться по миру — не лепестки собирать! — сказала Зейнаб, видя его беспокойство. — Не тревожься за меня. У меня хватит сил… ведь ты со мной…

Последние слова она произнесла ласково, с таким чувством, будто желала вложить в них всю свою любовь.

Мухтар смутился. Смутилась и сама Зейнаб.

Душу Мухтара заливала волна нежности. «Зейнаб! Если б ты знала, как ты дорога мне! — мысленно говорил он. — Мы должны добраться до России. Там мы обретем все».

И снова вдали от людских глаз устроились беглецы на ночлег.

— Мухтар, прошу тебя, на этот раз первым отдохни ты, — пробила Зейнаб.

Она настояла на своем. Мухтар лег на землю. Но сон не приходил. Зейнаб сидела рядом, и они молча смотрели друг на друга. Наконец Мухтар уснул. Девушка глядела на его длинные ресницы, густые черные брови, сросшиеся у переносицы, и думала: «Ты самый красивый, самый ласковый, самый храбрый из всех парней на свете». Вдруг ее охватил какой-то непонятный страх. Она встала и оглянулась, город уже просыпался. Над плоскими крышами поднимался сизый дымок. Зейнаб повернулась к Мухтару. Она снова села рядом, не в силах отвести от него глаз! Он проснулся, когда утро вступало в свои права.

Из-за далеких гор всходило солнце. Были видны желтые башни древней цитадели Эль-Кала, развалины стен, некогда окружавших Халеб, купола храмов, плоские крыши дворцов, голубая лента реки Кувейка.

Мухтар долго не решался спуститься туда. Он боялся за Зейнаб: а вдруг из Дамаска уже дали знать сюда.

— Зейнаб, может быть, мне одному пойти в город, а потом прийти за тобой?

Но Зейнаб не хотела оставаться одна.

— Тогда давай сделаем так: ты притворишься слепой. Возьмем палку, за один конец будешь держаться ты, за другой я. И так пойдем в город, а там будет видно.

Зейнаб хоть и неохотно, но согласилась.

— Мне будет стыдно, но я сделаю так, как ты считаешь нужным.

— Да, сестра моя, без хитрости тут не обойтись.

Беглецы вышли на дорогу. Влившись в толпу феллахов, рабочих и местных жителей, спешивших на базар, они вошли в город.

Народу в городе было видимо-невидимо. Вот старец на белом ослике, разукрашенном всякими амулетами, погремушками и разноцветными помпонами, обгоняет велосипедиста на новенькой французской машине. Яростно звоня, велосипедист требует уступить ему дорогу. А флегматичный верблюд, которого хозяин держит за уздечку, и не думает посторониться. Из многочисленных кофеен доносятся громкие трели ливанских канареек и дамасских соловьев. Здесь, как в Багдаде или Дамаске, сидят в кофейнях, потягивая черный кофе или крепкий чай.

Изорванная, грязная бязевая рубашка и вытертые штаны Мухтара, старое, залатанное платье Зейнаб, их босые израненные ноги и изможденные лица вызывали у прохожих невольное сострадание. Но никому даже в голову не приходило поинтересоваться их судьбой. Мало ли нищих бродит по улицам!

Мухтар шел по городу наугад. Иногда они встречали французских солдат, и мальчик провожал их гневным взглядом.

Какой-то старик, продавец жареных каштанов, увидев Мухтара и «слепую» девушку, крикнул:

— Сынок, на, возьми да сестру угости! — и, протягивая мальчику десяток жареных каштанов, добавил: — Помолись за меня аллаху, да поможет он мне… Твоя молитва дойдет до него, она чистая, раз ты не покидаешь несчастную сестру.

— Хорошо, помолюсь, спасибо за каштаны.

Зейнаб с трудом выдерживала роль слепой.

— Держись, а то все дело испортишь, — прошептал Мухтар.

Из открытых дверей кафе доносилась шумная, гортанная арабская речь. Сидевшие в чайхане люди, оживленно жестикулируя, громко спорили о войне, турках, о свободе, о каком-то парламенте. По улицам проносились машины с французскими военными патрулями.

Ведя за собой Зейнаб, Мухтар неторопливо прокладывал дорогу. Некоторые из прохожих протягивали ему мелкую монету, со вздохом произнося: «Аллах, будь ко мне милостив!» А Зейнаб, слыша слова жалости, от обиды кусала себе губы до крови. Мухтар боялся, что она не выдержит и откроет глаза.

— Зейнаб, тебе очень неловко? — спросил он тихо.

— О, если бы ты знал, что я сейчас чувствую!

— Ты сама понимаешь, я не виноват. Мы же не просим, они сами дают… — шепнул Мухтар и, повернувшись, увидел, что по щекам Зейнаб текут слезы.

Сердце Мухтара сжалось.

— Зейнаб, душа моя! — вымолвил он. — Не плачь. Скоро мы уже выйдем из города. Ты столько терпела в жизни, ну потерпи еще немного!

— Обидно, очень обидно, что здесь, на родной земле, мы так унижаемся. Что же будет с нами в чужой стране, среди иноверцев? Неужели там будет легче, чем здесь?

Мухтар молчал. «А может быть, она права? — думал он в смятении, но тут же сам опровергал себя: — Нет, в России нам будет хорошо. Не могли Мирза, Маркос и Низам говорить неправду о России, о Ленине». И он стал убеждать в этом девушку.

— Зейнаб, верь мне, мы будем там жить как в отцовском доме, мы найдем свое счастье. Найдем обязательно!

Зейнаб облегченно вздохнула.

Неожиданно послышались барабанная дробь и звон колокольчиков. Обернувшись, Мухтар увидел большую толпу. Одни были в простой национальной одежде, другие в европейских костюмах. Беглецы пошли за толпой. Над колоннами колыхались зеленые и красные транспаранты.

«Нас, арабов, веками угнетали османские беки и паши. Теперь их сменили англичане и французы! Так защитим свою родину и свободу!»

Зейнаб ничего не видела. Опустив голову, она жаждала лишь одного: скорей уйти из города.

«Долой чужеземцев! Сирийцы сами могут управлять своей страной!»

Один из транспарантов особенно взволновал Мухтара. На нем был призыв: «За победу красной России!»

Демонстранты вышли на площадь Эль-Фарадж. К изумлению Мухтара, на импровизированную трибуну вдруг поднялся тот самый пожилой чернобородый араб, которого он видел в Дамаске, в кабинете Низама. Сердце мальчика затрепетало. Он готов был броситься к нему, но это было не так-то просто: нельзя бросать Зейнаб, да и не протиснешься!

Народ встретил оратора восторженными криками и рукоплесканиями. Чернобородый улыбнулся и в приветствии поднял руку.

— Соотечественники и братья! — обратился он к демонстрантам: — Антанта продолжает войну и отвергает мир, предложенный Лениным. Москва отказывается от колониальной политики царской России. Новая Россия не хочет чужой земли, не хочет колоний. Ей не нужны ни долины Ирана, ни воды Турции, ни горы Курдистана. Не нужна ей и наша Сирия. А вот английские и французские войска оккупировали арабские земли. По какому праву французы пришли в Сирию? Антанта хочет задушить русскую революцию. Английские войска захватили Иран, и теперь они на Кавказе.

— Слушай, Зейнаб! Слушай! — возбужденно шепнул Мухтар. — Ты никогда еще не слышала таких слов! А я слышал.

Сдавленная со всех сторон Зейнаб внимательно слушала.

А чернобородый продолжал:

— Антанта стремится задушить молодую Россию, но я заверяю вас, что империалисты сломают себе шею. Россия завоевала любовь народов всего мира, в том числе и нашего. Потому что Ленин — друг пролетариев, он протягивает руку братства всем угнетенным народам Востока. А мы не должны забывать заветы наших предков: «Смелый народ не боится борьбы с врагом, трусы же подобны червяку: каждый пришелец может раздавить их!» Мы избавились от многовекового ига турецких султанов, беков, сейчас нас притесняют английские и французские господа. Чтобы завоевать независимость, освободить арабские земли, есть лишь один путь — путь борьбы! — Он сделал паузу и зорким взглядом обвел толпу. Заметив, что на митинге много армян, он обратился и к ним: — Я обращаюсь к тем беднякам-армянам, которые спаслись от янычар, султанских варваров, и нашли убежище здесь, среди арабов, с братским призывом присоединиться к нам. Наша борьба — это борьба за счастье всех обездоленных людей сирийской земли. У нас общий враг — империализм!

— Изгнать! Смерть им! — послышались крики в толпе.

Зейнаб потянула Мухтара за рукав:

— Брат, кто он такой?

— Друг Низама, — тихо ответил Мухтар. — Ты слушай, Зейнаб, слушай, потом я тебе все объясню.

Но оратор уже закончил речь и сошел с трибуны.

Толпа продолжала грозно гудеть:

— Независимость! Свобода!

— России Ленина — слава!

— Долой Черчилля, долой Пуанкаре!

Мухтар решил все же сделать попытку протиснуться к чернобородому, но безуспешно. Толпа окружила оратора, и он вскоре исчез. Разошлись и люди.

Мухтар решил, пока не поздно, обменять оставшиеся у него рупии на лиры, чтобы купить еду. Отведя Зейнаб подальше от всей этой суматохи в тихую улочку, он бросился к первому попавшемуся меняле и, получив лиры, купил масло, лепешки, сахар, маленький походный чайник, медный кувшинчик и платок для Зейнаб, чтобы хоть чем-то порадовать девушку.

Зейнаб сидела на корточках и, опустив голову, терпеливо с закрытыми глазами ждала его. Она не видела, что Мухтар постелил перед нею свой старенький платок. Прохожие бросали на платок милостыню, и Зейнаб, сгорая от стыда, бормотала слова благодарности, а в душе бранила Мухтара за то, что он долго не возвращался.

Вернувшись, Мухтар увидел деньги и, сунув платок с монетами в карман, чтобы прохожие не заподозрили в нем вора, громко сказал:

— Сестра, я пришел, вставай, пойдем домой! — и протянул ей палку.

Зейнаб встала. Ноги сильно затекли и болели. Но надо было торопиться.

Солнце стояло в зените, когда Мухтар вывел Зейнаб за городскую черту. Впереди зеленым ковром раскинулись поля и сады. В густой бледно-зеленой листве краснели крупные гранаты, поблескивали спелые сочные маслины. На далеких горных вершинах лежал отливающий синевой снег.

— Ну, страдалица, теперь можешь открыть глаза.

Зейнаб подняла веки и от резкого яркого света зажмурилась.

— Быть зрячим — большое счастье, но скажу тебе честно: я только теперь поняла, что стыд хуже смерти! — сказала она.

Мухтар понимал, что и теперь, после Халеба, их путь не будет усыпан розами. Мухтара тревожила не граница. Она существовала только на картах. Каждый день десятки семейств переходили то в Турецкую Армению, то сюда. Его волновала судьба Зейнаб.

Их дорога пролегала теперь через ту часть Армении, которая находится между Закавказьем и долинами верхнего Евфрата и Тигра — владениями турецкого султана. Много страшного рассказывал проводник Петрос об этой местности, когда они ехали в Халеб.

Дядя Петрос был прав. Мухтару и Зейнаб действительно пришлось нелегко. И вот наконец они в маленьком армянском городе Урфа. Здесь царило запустение. Брошенные хозяевами жилища, роскошные сады и многочисленные пруды, тишина — все это усиливало тревогу, рождало страх.

Остались позади реки Евфрат и Карамук.

— Зейнаб, помнишь Урфу? Там в прудах плавали белоснежные лебеди.

— Да, друг мой, помню… Но все это аллах создал не для таких, как мы.

Мухтар тяжело вздохнул. Потом с глубокомысленным взглядом ответил:

— Счастье, Зейнаб, не в лебедях… И не в прудах.

Увидев его мину, Зейнаб впервые за последнее время звонко рассмеялась. Это очень обрадовало Мухтара.

— Завтра будет ровно сорок дней, как мы вышли из Халеба, — сказал он. — Еще несколько дней, и нашим мукам придет конец. — И он стал шутливо бранить красивые места, по которым лежал их путь.

Мухтар и Зейнаб попробовали вкусную ледяную воду родника Евфрата, бегущего со склона Думлы-Дагада. Кто-то из турок, местных жителей, рассказал Мухтару старинную армянскую легенду, будто бы в роднике Евфрата был зарыт святой животворящий крест. Потому-то вода в нем священная, она смывает грехи и убивает тех, кто навлек на себя божью немилость.

Мухтар и Зейнаб были в восторге от озера Ван, или, как называли его армяне, жители города Дзованай, Ардышой. В его зеленовато-синей воде отражались снежные вершины гор.

В горном ущелье между селениями Ревандузом и Резонок, через которые проходила дорога в Иран, Мухтар и Зейнаб неожиданно столкнулись с длинной колонной армян-беженцев из Армянской Восточной Таврии. Их было несколько сот человек. Старики, женщины, дети, худые, измученные голодом и долгой дорогой, вечным страхом перед турками, напуганные их жестокостью, были похожи на обтянутые кожей скелеты. Они шли с хоругвями, крестами, иконами. С трудом передвигая ноги, беженцы без конца повторяли имя божье, стонали, хором пели молитвы.

Мухтар и Зейнаб присоединились к ним. Никогда в жизни Мухтару и Зейнаб не приходилось видеть такого горя и отчаяния. Они долго шли вслед за толпой, потрясенные этим ужасным зрелищем.

— Скажите, откуда вы? Куда идете? — спросил Мухтар по-турецки у одного юноши.

— Мы армяне, беженцы из Самсуна, Урфы, Анатолии и Вана… — ответил тот. — Янычары разорили наши дома и перерезали женщин, детей… Мы бежим в Россию… там наша родина…

Повернувшись к старой женщине, которую вел под руку, юноша спросил:

— Мама, как мне помочь тебе? Может быть, понести на спине?

— Родной мой, у меня уже нет сил двигаться. Мне, видно, не добраться до России.

И женщина, сделав с трудом несколько шагов, со стоном рухнула на землю. Ее сын и Мухтар бросились к ней. Мухтар достал из своей сумки апельсин и, очистив его, протянул юноше:

— Дай матери! Ей будет легче.

Но женщине уже ничего не было нужно. Сын даже не смог открыть ей рот и выдавить сок из апельсина.

— Мама! Мама! — кричал в отчаянии юноша.

— О проклятые люди! — воскликнул кто-то из толпы и, воздев руки, запричитал: — О Россия, страна витязей, спаси нас, подвинь ближе к нам свои границы. Нет больше мочи идти дальше!

В самом деле, беженцы еле шли. Были и такие, что ползли на четвереньках.

Юноша громко рыдал, проклиная судьбу.

Глядя сквозь слезы на мертвую женщину, Мухтар вспомнил свою мать. Плакала и Зейнаб.

Из толпы вышел высокий худой священник в камилавке и, отслужив панихиду, велел похоронить покойницу. Предав женщину земле, толпа беженцев с горькими воплями и проклятиями двинулась дальше.

Свирепый ветер поднимал густую пыль. Она лезла в глаза, в нос, спирая дыхание. Ветер завывал в ущелье, как бы угрожая беженцам.

— Скорей, скорей! — говорили суеверные старики. — Грядет злой час, торопитесь!

Мухтар и Зейнаб, держась рядом, не отставали от армян.

— Видишь, и они идут в Россию, — желая успокоить Зейнаб, говорил Мухтар. — Все бедные, несчастные люди стремятся туда, к Ленину. Там нет рабства, там все люди равны…

К Мухтару подошел пожилой армянин.

— Я слышал твой разговор с сестрой, — сказал он по-турецки. — Ты о своих думах и о Ленине не говори вслух. Никому не открывай своей сокровенной тайны. Англичане в Иране, их хватает и там, на Кавказе, а они не любят таких мыслей.

— Я же сестре сказал, — оправдывался Мухтар. — Вы ведь тоже туда идете.

— Мы сами не знаем, к кому идем и куда… Пока что мы бежим от смерти… — И, наклонившись к мальчику, он тихо предупредил: — Среди нас тоже есть люди, готовые любого продать, лишь бы спасти свою шкуру… Запомни это и о Ленине ни слова. Понял?

День клонился к вечеру. И вот наступила тьма. На черном бархате неба зажглись яркие звезды и выплыл серп молодого месяца. «В Багдаде ночь наступает так же мгновенно», — подумал Мухтар.

К Мухтару и Зейнаб присоединился осиротевший юноша. Его звали Акопом. Он был лет на пять-шесть старше Мухтара. Но разница в возрасте отнюдь не помешала им подружиться.

Вскоре на вершины гор неожиданно надвинулись тучи. Послышались резкие громовые раскаты. Прямо над головой засверкала молния. Природа разбушевалась, и начался ливень. С гор хлынул поток, подул холодный ветер. Но на пути не было ни пещеры, ни какого-нибудь укрытия. И люди шли вперед.

Временами эхо раскатов грома разносилось далеко-далеко. Люди, крестясь, падали на колени прямо в холодные лужи, прося милости у безжалостного бога. Зейнаб вся дрожала. Зубы у нее стучали как в лихорадке. Она уже не в силах была поспевать за толпой армян. Озябшие, потрескавшиеся ноги ее распухли и кровоточили. Мухтар видел, что при каждом движении лицо Зейнаб искажает гримаса боли. Но он и сам был беспомощен.

На заре дождь так же внезапно прекратился, как и начался. Небо очистилось, взошло солнце, неся людям спасительное тепло.

Армяне посадили Зейнаб в одну из своих телег, запряженную буйволами. Почти двое суток она ничего не ела, а только пила воду. В селе Негде, на территории Ирана, состояние Зейнаб настолько ухудшилось, что пришлось сделать привал. Зейнаб сняли с телеги, а караван беженцев отправился дальше. Акоп тоже хотел остаться, но Мухтар уговорил его не делать этого.

— Акоп, друг мой, — сказал Мухтар. — Ты иди. Мы дня на два-три задержимся и догоним вас. Зачем тебе рисковать? С нами тебе будет тяжело.

Зейнаб молчала. Лицо Девушки покрылось красными пятнами. Она тяжело дышала. Было очевидно, что у нее жар. Достав из мешка большой шерстяной платок матери, Акоп набросил его на плечи Зейнаб.

— Вот тебе мой подарок, пусть он согреет тебя и напомнит обо мне.

Никакие отказы Зейнаб не помогли. Акоп бросился догонять беженцев.

— Встретимся там… в России… в нашем Ереване, — издали крикнул он.

Мухтар долго провожал глазами своего друга, думая: «А кто знает, может, и вправду встретимся?»

Оставшись вдвоем с Зейнаб, Мухтар нежно взял руку девушки.

— Лежи спокойно, мы не тронемся с места, пока тебе не станет легче.

Мухтар понимал, что сейчас не время унывать… Надо было скорей найти укромное место, где больная могла бы спокойно отлежаться, защищенная от ветра, дождей и солнцепека.

С правой стороны, совсем близко от дороги, виднелись сады и глинобитные одноэтажные дома с плоскими крышами, над трубами которых поднимался дым. Но Мухтар решил, что лучше укрыться среди деревьев. Там можно собрать хворосту, развести костер и уж наверное найти ягод.

— Зейнаб, — сказал Мухтар, — я отнесу тебя в тот лесочек.

Ласковая улыбка озарила лицо Зейнаб. Собрав все силы и подавив девичий стыд, она поцеловала его в щеку.

— Давай пойдем вот так… — и она обняла его за плечи.

Опираясь на Мухтара, тяжело переступая, Зейнаб пошла в лесок, где густо рос тополь, дикий миндаль, ветвистый карагач и шиповник. Выбрав место посуше, Мухтар посадил Зейнаб. Он смастерил ей ложе из прутьев и ветвей и покрыл его мягкой травой и зелеными веточками.

— Ложись и вытяни ноги, — сказал мальчик и бережно помог ей улечься.

Затем он очистил апельсин и протянул ей.

Девушка дышала тяжело и прерывисто. Она вяло, с трудом съела две-три дольки и задремала. Мухтар долго сидел возле, с тревогой глядя на Зейнаб, и думал: «Аллах, если ты действительно могуч и милосерден, то помоги ей скорей понравиться и встать на ноги!»

Когда Зейнаб открыла глаза, она увидела грустное лицо Мухтара, склонившегося над ней.

— Ты не беспокойся, родной мой! — с трудом прошептала она. — Все будет хорошо. Ты же сказал, что через два-три дня я поправлюсь, тогда мы пойдем дальше…

— Да, Зейнаб, ты поправишься, и мы догоним их. Я поищу воды тебе для чая.

Исколесив все вокруг в поисках воды, он увидел крестьянских детей с кувшинами, наполненными водой.

— Где здесь вода? — спросил Мухтар по-турецки.

— Вот там! — показали дети влево.

Мухтар бросился к роднику.

Азербайджанские дети приняли Мухтара за цыгана. Думая, что цыганский табор расположился невдалеке от селения, ребята побежали предупредить односельчан, а двое мальчиков следили за Мухтаром.

Мухтар, набрав воды, вернулся к Зейнаб. Дети подглядывали за ними.

Мухтар смотрел на Зейнаб и в глубоком отчаянии думал: «Мы с тобой бежали из неволи, прошли столько земель, перенесли столько трудностей, неужели ты не дойдешь?..»

Напившись воды, Зейнаб спросила:

— Милый, скажи, долго нам еще идти?

— Нет, Зейнаб, остался совсем пустяк…

Посмотрев на Мухтара затуманенным взором, Зейнаб с грустью сказала:

— Ох, как мне тяжело, аллах отнял даже мои песни… спой мне что-нибудь… Я люблю, когда ты поешь…

Мухтар с трудом вполголоса стал петь:

Мухтар пел, а по щекам его катились слезы. Зейнаб, слушая его, лежала с полузакрытыми глазами, словно в забытьи.

Послышался шорох листьев. Зейнаб закрыла глаза, а Мухтар насторожился. К ним направлялся седобородый старик, за которым бежали мальчишки.

Мухтар встал и, когда незнакомец подошел к ним, низко поклонился, как того требует обычай.

То был староста селения. Расспросив Мухтара, кто они, откуда пришли и почему остановились здесь, в лесу, он повернулся к одному из мальчиков:

— Акбар, сынок, они не цыгане, а арабы — истинные дети ислама!

Наклонившись к Зейнаб, он положил руку ей на лоб и взволнованно обратился к Мухтару:

— Сын мой, у твоей сестры жар. Вот что, мой мальчик, надо ее перенести к нам в деревню.

— Нет, нет… — заплакала Зейнаб, охваченная страхом за судьбу Мухтара, — мне и здесь неплохо, я никуда не пойду… я поправлюсь к завтрашнему дню.

Уговоры не помогли. Староста уже не настаивал.

— Я пришлю вам теплое одеяло. Женщины позаботятся о ней…

Встретив благодарный взгляд Мухтара, он похлопал мальчика по плечу и добавил:

— Ты не стесняйся, нам, бедным, станет легче жить, если мы будем поддерживать друг друга… Коли ей станет плохо, беги к нам вот туда, — он указал на селение, — и спроси меня — Расул-ата.

Вскоре пришла незнакомая женщина с одеялом. Она сама укрыла Зейнаб. Потом мальчики принесли миску горячего супа и несколько лепешек.

— На, брат араб, покорми свою сестру, — сказал мальчик, протягивая еду Мухтару.

«Теперь одеяло согреет Зейнаб, а горячий суп даст ей силы, и она поправится», — радовался Мухтар.

Но Зейнаб даже не прикоснулась к еде. «Пить, пить, пить!» — без конца просила она.

Зейнаб с каждым часом становилось все хуже, она тяжело дышала, ей не хватало воздуха, она слабела. Временами она смотрела на Мухтара помутневшим взглядом, будто уже не узнавая его.

На следующее утро Расул-ата опять навестил Зейнаб.

Девушка была в забытьи. Губы ее потрескались от жара.

«А не воспаление ли легких у нее? — подумал Расул-ата. — В этой дыре можно и умереть! Вокруг на сотни верст ни лекаря, ни аптекаря!» Ничего не сказав, он ушел в село и вскоре прислал женщин. Они принесли настой льняного семени, который, по их убеждению, снижал температуру.

Но Зейнаб не помогло и это лекарство. Мухтар, стараясь развеселить ее, тихо пел ей песни и рассказывал смешные истории. Но слова не могут заменить врача, излечить раны, превратиться в лекарство!

Наутро третьего дня Зейнаб стало казаться, что ее сжигает какой-то внутренний огонь. Ей было особенно тяжело в этот день. Протянув Мухтару тонкую смуглую руку, она с глубокой печалью сказала:

— Сядь поближе ко мне, так, чтобы я могла видеть твое лицо и глаза, дотронуться до твоей руки!

Мухтар сел у ее изголовья.

— Мой хороший, — еле слышно произнесла она, — мой храбрый, мой славный друг…

Положив свою руку на руку Мухтара, Зейнаб долго смотрела на него. Они оба молчали. Вдруг Зейнаб спросила:

— Мухтар, ты помнишь свою мать? Помнишь, как она тебя ласкала? Как целовала?

— Да, помню! — ответил Мухтар. — Я все помню! Она очень любила меня, хотя я ее часто огорчал. Но все же больше жалела, чем бранила… Мама хорошо пела, но песни ее были печальны. От нее и я научился петь. Я как сейчас слышу ее голос. О, дорогая моя мамочка! Она всегда со мной.

Образ матери отчетливо представился мальчику, и он обрисовал ее Зейнаб.

— Вот ее длинные косы, я глажу их, чувствую, как ее теплая рука ложится на мое плечо, я вижу ее красивые глаза, ее добрую улыбку. Ах, мама, мама! Родная, бесценная моя…

Мухтар умолк и, опустив голову, отвернулся, стараясь подавить подступившие к горлу рыдания. Зейнаб молчала. Она и сама с трудом удерживалась от слез.

— Лучше ты расскажи мне о своей маме, Зейнаб. Расскажи, какая она была, — ласково сказал Мухтар.

Зейнаб не ответила. Из-под длинных ресниц по ввалившимся щекам медленно покатились слезы. Мухтар взял ее руки и, крепко прижимая к своей щеке, нежно спросил:

— Тебе плохо, Зейнаб?

Зейнаб открыла глаза, с глубокой печалью посмотрела на него и заплакала.

— Что с тобой, Зейнаб?

— Ничего, — ответила она тихо и посмотрела на него глубоким скорбным взглядом. Неожиданно это измученное лицо осветила улыбка. — Ты был счастливее меня, Мухтар… — сказала она, приподнявшись. — Ты был со своей матерью, каждый день слышал ее голос, чувствовал тепло ее рук… Ты был счастливее меня… я тебе завидую. Я совсем не видела свою мать. Только по рассказам чужих людей я знаю, какая она была. Говорят, мне не было еще и года, когда она упала на розовых плантациях и больше не поднялась… — Голос Зейнаб задрожал. — Меня взяли чужие люди. Я росла, не видя материнской ласки. Меня никогда никто не прижимал к груди… никогда никто не целовал… меня только ругали и били…

Внезапно она умолкла и стала клониться к земле.

Мухтар не сразу понял, что произошло. Глотая слезы, он схватил ее за руку и стал ласково успокаивать:

— Зейнаб! Душа моя, солнце мое, успокойся! Зачем ты так волнуешься? Ведь и я рос без матери, вот и Акоп на наших глазах потерял мать. Успокойся, я верю, ты скоро поправишься, мы обязательно доберемся до России… Я не могу без боли смотреть на тебя… Поверь мне, скоро, очень скоро все будет хорошо!

Но Зейнаб его уже не слышала! Мухтар поднял ее голову. На застывшем лице, как бы лаская ее, играли солнечные зайчики.

— Зейнаб!.. Зейнаб?! — тормошил ее Мухтар.

Он осторожно опустил ее голову и убрал волосы со лба. Он дышал на ее холодные руки, целовал, прижимал к груди и все звал ее:

— Зейнаб! Зейнаб, сестра моя… душа моя… что с тобой? Почему ты молчишь?

И вдруг Мухтар понял — Зейнаб мертва. Ветер смерти сорвал едва распустившийся хрупкий цветок. Закрыл только что начатые страницы книги юной жизни…

Опустившись на колени, Мухтар поднял голову умершей и без конца осыпал ее бледные щеки, лоб, черные брови жаркими поцелуями, шепча сквозь слезы:

— Зейнаб, сестра моей души… зачем же ты покинула меня! С кем мне теперь идти дальше, кто будет делить со мной хлеб и слезы…

Короток был последний путь Зейнаб. Ее похоронили под одиноко стоявшей у самой дороги плакучей ивой, у той дороги, откуда она пришла. И когда добрые руки землепашцев завернули ее холодное тело в белый саван и опустили в могилу, старик Расул-ата обратился к односельчанам со словами:

— Слушайте меня все, мужчины, женщины и дети! Эта девушка пошла навстречу смерти, чтобы не жить в рабстве. И мы похоронили ее здесь, у самой дороги, как символ любви к жизни и свободе! Пусть каждый прохожий, кто бы он ни был — араб или турок, армянин или еврей, мусульманин или христианин, — знает, что здесь покоится девушка из сирийского города Хамы, что босиком прошла долгий путь навстречу правде и счастью… — Он взял горсточку земли и, поцеловав ее, первым бросил в могилу. — Дочь моя, Зейнаб, клянемся святостью твоих страданий, что никогда не забудем тебя, не допустим, чтобы твоя могила заросла бурьяном. Она будет вечно покрыта изумрудной зеленью и всегда будет напоминать о тебе, о твоей любви к жизни и свободе.

Мухтар опустился на колени, прижался щекой к земле, которая высоким бугром поднялась над его Зейнаб. Он не видел больше ее слез, не слышал ее раздирающих душу вздохов. Он плакал сам. Слезы лились на свежий холмик.