Темнокожий мальчик в поисках счастья

ЗДРАВСТВУЙ, БЕЙРУТ

Мухтар радовался. Он — в Бейруте!

В первый момент Мухтара так очаровала сказочная картина моря и бухты, что он забыл обо всем на свете. По зеркально-прозрачной воде скользили белоснежные яхты, флаги разных стран мира развевались над десятками мачт. Голубая вода манила к себе.

«Грешно не выкупаться в такой воде!» — подумал мальчик и, выбрав удобное место, где не было людей, разделся и бросился в воду. Отплыв довольно далеко, Мухтар спохватился, что на берегу осталось все его состояние, и быстро вернулся. Одевшись и удобно примостившись на песчаном берегу, он снова вспомнил Чеботарева, мадам Давшан и долго с грустью смотрел в морскую даль, где скрылся «Меркурий». Потом он принялся посыпать свои худые, но крепкие ноги песком, ведя с ними такой разговор:

«Ну как, поможете мне добраться до России? Вы же знаете, к кому я иду и зачем… Вы должны помочь мне. Я буду беречь вас от стекол, гвоздей и колючек, я буду каждый день вас мыть, чтобы вы отдыхали после долгого пути». И ему казалось, что ноги его не подведут.

Мухтар решил побродить по бейрутским улицам и базарам, чтобы купить какую-нибудь еду и узнать, когда идет поезд на Дамаск.

Вскоре он убедился, что Бейрут совсем не похож на его родной Багдад. Казалось, здесь сам воздух пропитан запахом фруктов и пряностей. На каждом шагу стояли фруктовые лавки, прямо на тротуарах громоздились большие корзины с пирамидами апельсинов, яблок, мандаринов. А сам базар представлял собой сказочное царство плодов. У одной лавки низенький, щуплый ливанец бойко торговал гранатовым соком. Он брал из корзины гранаты и, сделав маленький надрез, выжимал полный стакан сока.

— Кто хочет обновить кровь, идите сюда! — весело кричал он. — Гранатовый сок дает молодость, прибавляет силы. Подходи! Кому алый, как кровь, шербет!

«В Багдаде тоже так продают сок», — с тоской подумал Мухтар. Понаблюдав немного за ловким ливанцем, он потел дальше. Пора было подумать о еде и о дальнейшем пути. Но прежде всего нужно обменять рупии на местные деньги — турецкие лиры или французские франки.

Мухтар не спрашивал, как пройти к менялам, шел куда ноги вели. Да и зачем спрашивать? Ведь все равно многие улицы не имели названия. Да и зачем людям знать, что он из чужого города! Отдав себя на волю судьбы, мальчик брел, с любопытством глядя по сторонам. Наконец он вышел в район Ашрафие, где было много богатых домов. Были здесь и менялы — турки, евреи, персы и индусы. Мухтар смело направился к старому индусу в желтом тюрбане. На носу его красовались большие очки в золотой оправе. Он сидел, скрестив ноги, и перебирал четки, не отрывая взгляда от небольшого никелированного подносика, на котором лежали разменные монеты.

— Саиб, обменяйте, пожалуйста, деньги, — попросил мальчик на родном языке менялы.

Ростовщик опешил.

— А какая у тебя валюта?

— Конечно, рупии…

— Почему «конечно»? — с улыбкой продолжал ростовщик.

— Потому что я сегодня приехал из Индии, — последовал ответ.

— Но ведь ты не индус.

— Совершенно верно, я араб.

— И кто же у тебя здесь, в Бейруте?

— Я еду в Дамаск, к отцу… Он там работает в одном солидном учреждении, — сочинил Мухтар, как бы предупреждая ростовщика, что не смеет его обманывать.

— Ну, давай свою валюту.

Мальчик достал пять рупий и протянул меняле. Тот тщательно осмотрел банкноты и, убедившись, что все в порядке, буркнул:

— Ну, сколько же ты хочешь получить за свои рупии?

Мухтар растерялся. Откуда он мог знать, сколько должен получить в обмен на свои деньги?

— Я передумал… Обменяю одну, а то отец заругает, — быстро ответил он.

— А я бы надавал твоему отцу тумаков за то, что такого малыша отпускает одного в чужой город.

— Я еду не один…

Мухтар говорил так бойко, что меняле и в голову не приходило сомневаться в правдивости его слов. И он решил сорвать с Мухтара не более десяти процентов.

— За пять твоих рупий по базарной цене я должен дать двадцать лир. Но больше восемнадцати я не дам!

— Ну что ж, пусть аллах будет вам судьей! — согласился Мухтар.

— Пусть!

Получив свои восемнадцать лир, Мухтар хотел уйти. Но ростовщик дружески посоветовал:

— Мальчик мой, спрячь подальше свои деньги. Не забудь, что ты в Бейруте, а не в Индии. Держи ухо востро, а не то тебе всучат негодный товар, да еще возьмут за него вдвое дороже, а то и вовсе ограбят.

Вдруг Мухтар увидел на витрине очень большие красивые банкноты с изображением женской головы.

— Скажите, а это что за бумажки? — с любопытством спросил он.

— Это тоже деньги, — ответил индус. — Они такие дорогие, что всех твоих рупий не хватит… Эта сама русская царица Екатерина!

— Русская? — удивленно переспросил Мухтар.

— Да, русская.

— Там же теперь нет царей, — недоуменно проговорил мальчик.

— Сегодня нет, завтра будут… — Погладив свои длинные усы и бородку, ростовщик важно добавил: — Я вижу, ты парень неглупый, сразу заметил эти бумажки. Они для меня были лучше золота… — но тут подошли новые клиенты, и индус оборвал речь. Мухтар отошел в сторону и побрел дальше.

Улицы становились все уже. Он, видимо, вышел из района богатых домов. Здесь дома были приземистые, чаще встречались нищие и голодные собаки.

Мухтар купил себе хубзу — лепешку из ячменя, смешанного с чечевицей. Голодные собаки шли за ним до тех пор, пока мальчик не отдал им половину лепешки.

Наступил полдень. С минарета послышался напевный голос муэдзина, сзывающего правоверных в мечеть. Зазвонили колокола маронитских церквей[23], распахнулись двери католических соборов и синагог. Магометане, христиане, евреи — все спешили воздать хвалу творцу. Но Мухтара не влек к себе дом аллаха. «Аллах, ты лишил меня отца и матери, заставил скитаться по белому свету, — думал мальчик, — помоги же мне…»

Жара становилась все невыносимей. И негде было укрыться — все дома и сады обнесены высокими каменными стенами. Мухтар решил ехать сразу в Дамаск.

На следующий день рано утром Мухтар, наскоро перекусив, отправился на вокзал. Купив билет, он бросился на перрон в тот момент, когда густая толпа пассажиров атаковала крохотный поезд. Протискавшись вперед, Мухтар вскочил на ступеньки вагона.

Среди пассажиров были сирийцы, турки, европейцы, еврейские купцы, ехавшие по торговым делам. Среди них важно восседал священник с черной бородой и пронзительным взглядом темных глаз. На белой сутане резко выделялся крест, висящий на золотой цепочке.

Прозвучал третий звонок, и поезд с грохотом тронулся. У Мухтара отлегло от сердца.

Чернобородый священник о чем-то беседовал на английском языке со своим соседом-европейцем. Мальчик от нечего делать прислушался к разговору.

— …Нам, рыцарям Христа, — донеслись слова священника, — нелегко приобщить туземцев к чистой христовой вере и воспитывать их в кротости божьей. Они упрямы и своенравны уже с детских лет. Вот взгляните на этого маленького черномазого бродягу! — и он кивнул в сторону Мухтара. — У него такой вид, будто он жил с дикими зверями.

Мухтару невольно вспомнился сын Мэри Шолтон — Дик и его бульдог. Он улыбнулся.

— Да, сэр, так оно и было! — вырвалось у него.

— Ты знаешь английский язык? — удивленно воскликнул священник.

— Да, сэр, немного, — смутившись, ответил Мухтар.

— Ты едешь в Дамаск?

— Да, сэр.

— Один?

— Да, сэр, — продолжал односложно отвечать Мухтар.

— А раньше бывал в Дамаске?

— Нет, сэр.

Священник задумчиво посмотрел на Мухтара. Потом, перейдя на арабский, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Я был в городах Индостана. В нашем Дамаске такие же пыльные кривые улочки и обнесенные снаружи толстыми стенами дома. Но за этими стенами — мощеные дворики с мраморными фонтанами, апельсиновые и лимонные деревья, цветы. Сын мой, — он посмотрел на Мухтара, — зайди в мечеть Сулеймана, полюбуйся ее красивым двором. Храм украшен богатой мозаикой и резьбой.

Сидевший на противоположной скамейке седобородый араб, словно состязаясь с ним в эрудиции, сокрушенно проговорил:

— Святой отец, заметьте: несмотря на древность, ваш Дамаск беднее памятниками старины, чем Каир. У вас сохранились лишь стены с башнями и воротами да остатки римского водопровода.

— А дом, где жил апостол Павел?! — воскликнул маронит. — На главной улице находится мечеть Омайядов, которая когда-то была церковью Иоанна Крестителя.

— После пожара тысяча восемьсот девяносто третьего года она в значительной мере отстроена заново. И от замка Эль Малика, построенного в тринадцатом веке, сохранились лишь внешние стены, — сетовал седобородый араб.

Тут в разговор вмешался какой-то купец, видимо коренной житель Дамаска:

— Что стоит ваша история в сравнении с базарами Дамаска! Они славятся по всему Востоку! Правда, с открытием Суэцкого канала караванная торговля значительно пошатнулась. Но Дамаск и по сей день является большим рынком для кочевников аравийской пустыни.

— Легенда считает Дамаск древнейшим городом мира, — продолжал ораторствовать священник. — Название его встречается еще в надписях на вавилонских памятниках и в книге Бытия.

— Зато в восьмом веке до христианской эры Дамаск был покорен Ассирией, а в четвертом вошел в состав империи Александра Македонского, так что нечего кичиться величием Дамаска. Куда ему до Каира! — парировал седобородый араб.

— Действительно, еще в шестьдесят третьем году христианской эры Сирия, покоренная Римом, потеряла самостоятельность, но Дамаск все же сумел сохранить самоуправление до сто пятидесятого года. В эту пору его население и приняло христианство. Истины ради я должен признать, что в седьмом веке Дамаск был завоеван халифом Валидом. Халид Моавия сделал его резиденцией династии Омайядов.

— Да что вы, милые люди, доказываете друг другу известные истины? И то, что в двенадцатом веке крестоносцы безуспешно осаждали Дамаск, тоже известно всем. В тысяча двести шестидесятом году он был завоеван монголами, а затем египтянами, в тысяча триста девяносто девятом году разрушен Тамерланом, а в тысяча пятьсот шестнадцатом османцы присоединили его к своей империи, — вмешался наконец в разговор молодой европеец.

— Вашими устами глаголет истина, молодой человек, — отозвался священник. — Ибрагим-паша тоже хотел присоединить нас к Египту, но, слава господу, все это окончилось неудачей. А в тысяча восемьсот сороковом году европейские державы заставили Ибрагима уйти из Сирии. Но совершенно напрасно мусульманское население Дамаска в тысяча восемьсот шестидесятом году устроило резню в христианских кварталах. Тогда погибло более трех тысяч человек.

Мухтар с большим интересом слушал взрослых, с горечью думая: «Как жаль, что я ничего не знаю… Ну ладно! Это еще придет!»

Неожиданно к нему обратился священник.

— А в Дамаске у тебя кто, родные? — спросил он по-английски.

— Нет. Я еду к другу.

— Где же ты научился английскому?

Мухтар смутился. Но затем овладел собой и спокойно ответил:

— В Индии.

— Это не плохо, что ты говоришь по-английски. В Дамаске сейчас стоят английские войска.

— И в Дамаске? — воскликнул Мухтар. — Что же они там делают?

Маронитского священника покоробил тон мальчика.

— Зачем же ты изучил английский, если не любишь инглизов?

Мухтар молчал, опустив голову.

— Сын мой, лучше они, — продолжал священник, — чем дикие османцы… Не будь в Индии англичан, разве могли б индостанцы подняться на ту ступеньку цивилизации, на которой они стоят сейчас? Да и вообще, ты слишком молод, чтобы судить об этом.

— Да, в самом деле, я еще слишком мал, — уныло ответил Мухтар.

— А твой знакомый ждет тебя? — продолжал расспросы священник.

— Нет, — смущенно промолвил Мухтар.

— Тогда ты рискованно поступаешь, сын мой, — посочувствовал священник. — Я, разумеется, желаю тебе успеха. Но если тебе придется туго, вот мой адрес, — и он протянул Мухтару визитную карточку: «Роберт Холл. Дамаск. Саида. Монастырь святого Георгия».

— Благодарю вас, сэр, — учтиво ответил Мухтар, пряча карточку в карман. В вагон вошел проводник. Мухтар придвинулся ближе к священнику. Проводник подозрительно покосился на Мухтара и хотел было спросить билет, но, услышав, как священник мирно беседует с мальчиком, прошел дальше.

— Ты, видать, рассудительный малый, — продолжал Роберт Холл. — Повторяю, если тебе придется туго, приходи ко мне. Мы найдем тебе работенку в нашем монастырском хозяйстве. У нас трудится много детей. Все они находят правду христову, — тут священник перекрестился, — и свой хлеб.

— Благодарю вас, сэр, — робко повторил Мухтар.

Поезд замедлил ход и подошел к станции Эль-Хаше. Здесь он стоял долго, и пассажиры высыпали на перрон. Одни тут же совершали намаз, другие слушали песню нищего араба-слепца, горько сетующего на свою тяжелую долю; большинство же устремилось к продавцам различной снеди. Чего только у них не было — и поджаристые лепешки, и горы румяных абрикосов и бархатистых персиков, и гроздья янтарного прозрачного винограда.

— Кубба, кубба! Кому вкусную горячую куббу? — выкрикивали торговцы, предлагая любимое блюдо ливанцев — тушеную баранину с пшеничной крупой, обильно сдобренную пряностями.

Полакомился куббой и изрядно проголодавшийся Мухтар. Раздались два пронзительных свистка, и пассажиры вскочили в вагоны.

Любуясь горным пейзажем, пассажиры обменивались впечатлениями. Кто-то рассказывал, что некогда склоны этих гор были покрыты зарослями знаменитого ливанского кедра — деревьями, которые даже шесть человек не могли обхватить. Египетские фараоны использовали их для постройки своих дворцов.

— И не только египетские фараоны, — уточнил маронит. — Тысячи невольников валили вековые деревья для храма царя Соломона в Иерусалиме. А турки во время войны топили паровозы этой ценнейшей древесиной.

Из окна вагона открывался вид на широкую зеленую долину, а за ней снова вздымались синие горы. Дорога, извиваясь вдоль отвесных скал, стремительно неслась вниз. Сады, раскинувшиеся на красной земле, казались одним огромным ковром. В густых зарослях диких роз и гранатовых рощ мелькали каменные гробницы, украшенные цветной керамикой.

На закате вдали показался Дамаск, этот «рай в пустыне», как его называли в древности. В алых лучах солнца ярко блестели купола мечетей, позолоченные кресты христианских храмов. Вечнозеленые кедры, апельсиновые и лимонные сады казались издали шелковыми шатрами, разбросанными вокруг города.

— А вот и наши монастырские владения, — показал священник на раскинувшийся вдоль полотна железной дороги огромный зеленый массив садов.

Маленький паровозик с трудом тянул переполненный состав. Пыхтя и пронзительно свистя, он медленно приближался к Дамаску. Давно осталась позади река Нехр-Эль-Литани, вот уже видно местечко Сиргая. Но вдруг раздались тревожные гудки паровоза, и поезд замедлил ход.

Все бросились к окнам.

Оказалось, что на путях расположилось целое стадо коров и несколько ослов. Заслышав гудки, животные нехотя поднимались и отходили от полотна. Но один осел упрямо продолжал стоять на месте, тупо глядя на приближающийся паровоз. Наконец, словно очнувшись от дремоты, он дико заревел и, задрав хвост, умчался.

И снова застучали колеса. Только к вечеру поезд прибыл в Дамаск. Распрощавшись с попутчиками, Мухтар поспешил оставить вокзал. Слившись с толпой гуляющих горожан, он прошел по бульвару Джамал-паши, миновал какую-то улицу и вскоре вышел на проспект Хамидие.

Оживленный проспект ошеломил его: звонили трамваи, кричали уличные продавцы фруктов, шербета и апельсинового сока, пели паломники-дервиши, бренчали колокольчиками важно выступавшие верблюды, стучали колеса экипажей. Витрины магазинов ослепляли светом, поражали блеском и яркостью красок.

В другое время Мухтар не преминул бы полюбоваться богатой улицей незнакомого города. Но сейчас им владела одна мысль — разыскать Низама. Но как? Мухтар задумался и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. Ну как это он сразу не сообразил? Любой продавец газет укажет ему адреса всех редакций. А там уж найти Низама проще простого.

Через несколько минут Мухтар уже стоял возле, пожилого араба, продавца газет и журналов.

— Дядя, скажите, пожалуйста, где находится редакция вашей газеты?

— Мальчик мой, ты видишь, сколько у меня газет и каждая имеет свою редакцию! Какая же именно тебе нужна?

— Та, где работает господин Низам. Вы, может быть, слыхали о нем?

— Я знаю всех издателей и всех журналистов, — с достоинством ответил старик. — Если ты имеешь в виду господина Низама эль-Дамашки, то он издает газету «Истеглалул аль-Араб»[24] — вот эту самую, — газетчик показал мальчику на заголовок. — А его редакция находится на проспекте Мисокия. Это совсем недалеко отсюда. — И он указал Мухтару дорогу.

Через несколько минут Мухтар уже был перед зданием, у двери которого красовалась большая надпись: «Истеглалул аль-Араб». Судя по всему, редакция находилась на втором этаже, так как первый был занят книжным магазином. Мухтар в нерешительности остановился перед входом.

— Кого ты ищешь? — спросил его сидевший на пороге молодой сторож.

— Мне нужно видеть господина Низама.

— А зачем тебе понадобился господин редактор?

— У меня к нему дело.

— Ты думаешь, у него только и есть дел, что разговаривать с тобой, — рассмеялся сторож. — Иди-ка, парень, своей дорогой, таких, как ты, в Дамаске тысячи.

— Но он знает меня, я приехал к нему из Индии. Пропустите, пожалуйста.

Молодой сторож недоверчиво посмотрел на мальчика. Его подозрительность объяснялась тем, что в последнее время всякий сброд, подкупленный реакционно настроенными купцами, спекулянтами и духовенством, нередко врывался в жилые дома прогрессивных людей и помещения редакций газет, призывающих к борьбе с оккупантами. Тем не менее сторож дернул за болтавшееся на двери кольцо. Откуда-то сверху глухо донесся звонок.

На лестнице показался человек в феске и европейском костюме.

— Что случилось, Омар?

— Эфенди, этот парень желает видеть нашего хозяина. Говорит, что приехал из Индии.

Человек спустился к ним. Мухтар поклонился и стал ждать вопросов. Но тот просто предложил мальчику следовать за ним. Оставив Мухтара в большой комнате, где работали трое арабов, он сказал:

— Подожди здесь. Я доложу.

Сидевшие за столом редакционные работники торопливо пробегали глазами узкие полоски бумаги и ставили на полях какие-то непонятные знаки. Изредка кто-нибудь бросал взгляд на мальчика и снова погружался в работу. Внимание Мухтара привлек молодой араб в легкой белой рубашке. Он то улыбался своим мыслям, то хмурился, то, энергично взмахнув рукой, быстро-быстро начинал писать. Мухтар, засмотревшись на журналиста, не заметил, как в комнату вошел Низам.

— Ты ко мне, мальчик? — услышал он.

Мухтар обернулся. Перед ним стоял сам Низам и пристально всматривался в повзрослевшего худощавого подростка, почти юношу.

— Дядя Низам, это я, Мухтар, помните, я ехал в Мекку, а вы…

— О, узнаю, узнаю! — обнял его, приветливо улыбаясь, Низам. — Здравствуй, дружочек! Откуда ты взялся, каким ветром занесло тебя в Дамаск?

— Из Индии… я убежал из сиротского приюта, от миссис Шолтон! — запинаясь шепнул Мухтар, и глаза его наполнились слезами.

— Ты из Лахора? — переспросил Низам.

— Да, я ушел из Лахора еще весною.

Сотрудники, переглядываясь, с живым интересом слушали беглеца.

— Вот так дела! — воскликнул восторженно Низам и, продолжая обнимать мальчика за плечи, повел в свой кабинет. — Пойдем, расскажешь мне все по порядку.

Они вошли в скромно обставленный кабинет. Здесь сидело еще трое арабов.

— Вот вам человек с другой планеты, — сказал Низам и познакомил их с Мухтаром. — Год назад он попал в сети английской миссионерки Мэри Шолтон, ну и она, конечно, поспешила определить его в школу… Его хотели отравить тем же ядом, что и меня. Но, как видно, у господ империалистов ничего не выходит…

Усадив Мухтара на диван, Низам продолжал:

— Ну, теперь рассказывай, как все произошло.

Мальчик коротко описал свое пребывание в сиротском доме, бегство, рассказал о докерах Карачи, о Мирзе и греке Маркосе, а когда он упомянул имя Фахран, лицо Низама просветлело.

— Это святая женщина, она была для меня матерью.

Рассказ Мухтара глубоко взволновал присутствующих.

— Молодец, сынок, молодец! — воскликнул чернобородый араб в чалме. — Порядочный человек никогда не предаст свой народ. Хорошо сделал, что бежал из этого змеиного гнезда!

Низам позвонил. Вошел человек, который ввел Мухтара.

— Будьте добры, Ханиф, накормите его, а потом приведите ко мне.

— Итак, значит, мы полностью обнародуем обращение Ленина к мусульманам Востока, — продолжал прерванную работу Низам. — Английские и французские капиталисты сговариваются с предателями нашей родины, рассчитывая на то, что мы поверим их обещаниям и поможем задушить революционную Россию. Но мы обязаны помочь нашему народу усвоить одну истину: наше спасение от ига колониализма только в дружбе с молодой Советской Россией, с Россией Ленина.

— Правильно! — воскликнул чернобородый. — Потому-то нам и нужно обратиться к народу Сирии от имени всех прогрессивных демократических сил с воззванием о поддержке революционной России! Нам необходимо любыми средствами заставить англичан и французов вывести войска из России!

Тут вошел Мухтар.

— Ну как, сыт? — спросил Низам, мягко улыбаясь.

Вошедший сотрудник положил на стол перед Низамом свежий оттиск очередного номера газеты.

— Прошу прощения, просмотрите, пожалуйста, еще раз первую страницу, — сказал он. — А то мы опоздаем с номером.

Взгляд Мухтара упал на газету. С газетного листа на него смотрело хорошо знакомое лицо.

— Ленин! — вырвалось у Мухтара.

Низам удивленно обернулся к нему:

— А где ты видел его портрет?

— В Карачи, я даже читал о нем в газете.

— Да, это друг всех угнетенных, Владимир Ильич Ульянов-Ленин! — торжественно произнес Низам, пробегая глазами газетную страницу с заголовком «Руки прочь от России! Страна Ленина — светлая надежда всех угнетенных мира!»

— Значит, обращение Ленина не сокращаем, даем полностью? — еще раз спросил Низам.

— Непременно! — дружно воскликнули товарищи.

Низам подписал полосу и протянул ожидавшему печатнику:

— Можете печатать!

Печатник торопливо вышел.

— Ты прямо с вокзала?

Мухтар кивнул головой.

— Ну что ж, пойдем ко мне.

Было уже довольно поздно, когда Низам и Мухтар покинули опустевшую редакцию.

Квартира, которую снимал Низам у старухи гречанки, была расположена в северо-западной части Дамаска. Она состояла из двух комнат. В этом районе жили в основном курды, черкесы, греки. Столовался Низам также у хозяйки. Появление Мухтара ее вовсе не обрадовало — только лишние заботы да хлопоты. Но Низам успокоил ее, пообещав увеличить плату.

— Ну вот, будешь жить здесь! — сказал Низам мальчику. — Денек-другой отдохнешь с дороги, а я пока присмотрю тебе какую-нибудь подходящую работенку.

Но Мухтару недолго пришлось отдыхать в уютной квартире своего друга.

На вторую ночь, когда Мухтар спал на плоской крыше, вдруг раздался резкий стук. Низама не было, и хозяйка сама бросилась к двери.

— Кто там? — испуганно спросила она.

— Откройте немедленно! — рявкнули за дверью по-английски.

Хозяйка не знала этого языка и, вся дрожа, спросила по-арабски:

— Что вам надо?

— Открой, говорят тебе, иначе двери полетят к черту! — проревел тот же грубый голос. Дверь сотрясалась от резких ударов.

Женщина в страхе отворила. Английский офицер в сопровождении вооруженных сипаев и переводчика-араба ворвались в дом.

Не сказав ни слова, они приступили к обыску. Перевернули все, сбросили на пол тюфяки, взломали чемоданы, вытряхнули тряпье из сундуков хозяйки.

— Что вы ищете? И кто вы такие? — закричала возмущенная гречанка. — Что вы вспарываете подушки и одеяла, ломаете мебель? Ведь это мои вещи — я хозяйка дома! — и она бросилась к солдату.

Сипай молча оттолкнул ее. В комнатах Низама налетчики собрали и связали в большой тюк журналы, брошюры, книги, комплекты газет и личные вещи жильца: костюмы, фотоаппарат и многое другое.

— Куда это вы несете? — завопила хозяйка. — Я же отвечаю за эти вещи перед своим жильцом!

Мухтар лежал не шевелясь и еле дыша. В тишине был отчетливо слышен ответ офицера:

— Вы его больше никогда не увидите!

— А что с ним такое? — забеспокоилась хозяйка. — Я еще должна с него получить плату за два месяца!

— Заплатит на том свете! — опять донесся голос офицера. — Встретитесь с вашим жильцом в раю.

Как только солдаты ушли, хозяйка торопливо поднялась к Мухтару.

— Эй, парень, вставай, — прошептала она, думая, что Мухтар спит. — С господином Низамом случилась беда… пойдем вниз…

Мухтар спустился в дом.

Солдаты потрудились на совесть. Диван был проколот штыками, из разодранных матрацев клочьями торчала слежавшаяся шерсть. На столе и подоконниках густым слоем лежал пух из подушек.

Хозяйка заливалась слезами. Тяжело опустившись на кровать, она молча глядела на сидевшего в горестном раздумье Мухтара.

— Слушай, мальчик! — решительно сказала она. — Тебе придется уйти отсюда. Бог знает, что будет с господином Низамом. Да и ты мне чужой. А я хочу жить спокойно.

Мухтар поднялся и направился к двери, но хозяйка резко остановила его:

— Ты разве не знаешь, что ходить по городу разрешают только с шести часов утра? Дождешься рассвета, тогда и уйдешь.

Мухтар покорно опустился на пол у порога. Время тянулось мучительно долго. Иногда ему казалось, что все случившееся — страшный сон, что вот-вот откроется дверь и войдет сам Низам. Но никто не приходил. Хозяйка продолжала сидеть точно истукан, что-то злобно бормоча себе под нос то по-гречески, то по-арабски.

— Господи, один убыток! — в отчаянии твердила она, глядя на разбитую посуду и вспоротые подушки. — И все из-за этого несчастного жильца! — И неожиданно, повернувшись к Мухтару, она яростно заорала: — Вон отсюда! Убирайся из моего дома!

Мухтар бросился на улицу. Тяжелая калитка громко захлопнулась за ним.

Боясь попасть в руки патруля, Мухтар решил провести ночь возле калитки.

В ночной тишине отчетливо слышались стоны совы, лай собак, свист патруля, глухие выстрелы и конский топот. Мальчику было жутко, но тревога за Низама отвлекала его.

Как только рассвело, Мухтар побежал в центр.

Подойдя к зданию, где помещалась редакция газеты Низама, он оцепенел от ужаса, У входа стояли часовые-англичане, грубо отгоняя прохожих от дома.

Было ясно, что газета закрыта, помещение опечатано и Низам Халил арестован. Рухнули все надежды Мухтара.

Жгучая ненависть закипела в мальчике. Он готов был броситься на первого попавшегося английского солдата. «Палачи, изверги! Упрятали за решетку дядю Маркоса и моего дорогого Низама!» — думал он в бессильной ярости.

До полудня ходил он взад и вперед по улице, надеясь увидеть хоть кого-нибудь из редакции. Но увы! Все были арестованы.

Покинув Мисокию, Мухтар брел по незнакомым улицам и, очутившись в восточной части города, вышел к знаменитой мечети Шейх Мухамеда аль-Араби.

У ворот мечети на коврике сидел согбенный, седой старик в красной феске. Шепча все время что-то себе под нос, он перебирал топазовые четки. Время от времени он откладывал их в сторону и трясущимися руками открывал какую-то книгу в кожаном переплете. Прищурив красные, слезящиеся глаза, он долго смотрел в нее, а затем с громким вздохом резко захлопывал и откладывал в сторону. И вот уже руки его снова перебирали четки. Идущие мимо мужчины и женщины подходили к старику и, став на колени, целовали ему руку, бросали мелкие монеты в стоящую на земле глиняную миску.

Мухтар вошел во двор мечети. Здесь было прохладно, струи фонтана переливались всеми цветами радуги. Вокруг бассейна толпился народ. Но — увы! — ни одного знакомого лица. Вдруг с улицы донеслись звонкие голоса мальчишек — продавцов газет. Они горланили: «Сенсация! Сенсация! Военной комендатурой раскрыт заговор против английских властей!», «Закрытие газеты «Истеглалул аль-Араб», «Обыск в квартире редактора газеты «Истеглалул аль-Араб», «Раскрытие заговора против независимости и свободы сирийцев», «Низам эль-Дамашки — шпион красной Москвы!»

Мухтар купил газету. Какой только галиматьи не было в ней! Будто бы Низам был связан с русскими и будто бы сама Москва подослала его в Дамаск с заданием взорвать все мечети и подготовить покушение на главнокомандующего оккупационными войсками маршала Алленби.

…Весь день голодный, измученный мальчик бродил по Дамаску, не зная, что ему делать дальше. Наступил комендантский час. Одна за другой закрывались лавочки, с улицы исчезли разносчики, лоточники, даже бездомные ушли на ночлег.

Мухтар провел ночь на мягкой траве в чьем-то саду.

В ночной тиши где-то совсем близко была слышна грустная песня.

Мухтар заплакал. Но потом, взяв себя в руки, решил завтра же пойти в монастырь и попроситься на работу, накопить немного денег на дорогу, пробраться в Халеб, а там через Турцию или Иран — в Россию.

Рано утром он поднялся, ополоснул лицо водой из арыка и пошел в город. Слившись с многоязыкой толпой арабов, турок, евреев, курдов, персов, армян, черкесов, Мухтар стал похож на тысячи обитателей Дамаска, заполнивших его улицы и базары.

Захваченный шумным потоком беспокойного города, Мухтар попал на площадь Жертв и вдруг увидел английских солдат, ведущих трех узников. За ними бежала толпа. Узники были полуголые, со следами жестоких побоев. Несчастные еле передвигали босые ноги.

Мухтара пронизало острое чувство жалости.

— Куда их ведут? — спросил мальчик.

— На виселицу! Они выступали против оккупации Сирии французами и англичанами.

— Ну что ж, они правы, мы сами можем определить свою судьбу…

— Нет, без помощи великих держав Сирия не встанет на ноги.

— Тот, кто требует протектората, — предатель нации!

— Вчера народ избил редактора газеты «Муктабась», — вмешался в разговор третий прохожий. — Он тоже выступал в защиту Англии и Франции… Горе нам, арабам, сколько у нас продажных душ!

— Вот потому-то столько веков довлело над нами турецкое иго.

— А говорят, что редактор «Истеглалул аль-Араб» — шпион Москвы, он призывал в своей газете поддерживать Россию…

Слушая эти реплики, Мухтар бледнел от ярости. Круто повернувшись, он побежал на другую сторону улицы. Трагическая судьба трех ни в чем не повинных людей и разговоры о Низаме тяжелым камнем легли на сердце. Не разбирая дороги, не замечая ничего, он целый день бродил по улицам незнакомого города.

Черные косые тени от домов легли на землю. Спустились короткие сумерки, потом небо почернело и наступила ночь. Зажглись крупные яркие звезды. Измученный Мухтар и не заметил, как очутился у ограды городского сада. Не раздумывая, мальчик вошел в сад, пробрался в самую гущу и растянулся на прогретой солнцем траве. Но всю ночь так и не сомкнул глаз. С первыми лучами солнца Мухтар поднялся, отряхнул с одежды пыль и решил выпить чашечку кофе и согреться. Войдя в первую попавшуюся чайную, он очень удивился, увидев, несмотря на такой ранний час, множество народу. Молодой сириец в белом европейском костюме и красной феске с черной кисточкой — не то чиновник, не то журналист — горячо спорил со своим собеседником, размахивая перед его носом газетой.

— Не смейте так говорить! Саид Низам — патриот и демократ, и я верю ему. Покушение на фельдмаршала Алленби придумано. Это повод для репрессий. Теперь французы беспрепятственно будут грабить Сирию, а англичане — Месопотамию.

— Оставь ты своего Низама, — возразил другой. — И вообще непонятно, кто он, приверженец какой веры? То выступал против русских контрреволюционеров, то против своего единоверца, нашего короля Фейсала. А Энвер-пашу выставлял слугой немецких баронов. Он против всех… Да и на какие средства он издавал свою газету?

— Ты лучше, Ахмед, заткни глотку! — взорвался молодой сириец. — Чернить Низама нам нельзя. Наоборот, мы должны следовать его программе — выступать против империализма, за тесную дружбу с Россией Ленина.

Слушая эти споры, Мухтар окончательно потерял надежду когда-нибудь увидеть Низама. Заказав себе сладкого чая и сдобную лепешку, он думал: «Бежать! Но куда?» Мальчика снова начал одолевать страх, что его могут поймать и отправить обратно в Индию к миссис Шолтон.

Быстро закончив завтрак, Мухтар покинул чайную, твердо решив отработать лето в монастыре, а осенью отправиться дальше.

Мухтар вспомнил, что монастырские владения лежат вдоль железной дороги. Обойдя закоулками привокзальную площадь, он вышел на шоссейную дорогу, идущую параллельно железнодорожному пути.

Солнце поднималось все выше, и на дороге стало людно. Феллахи, кто на ослах, кто на мулах, кто в телегах, запряженных буйволами, поднимая густую серую пыль, торопились со своим товаром на базар в Дамаск. Пешие несли на головах белые плетеные корзины с фруктами.

Через некоторое время дорога раздвоилась. Мухтар остановился в нерешительности. Увидев ехавшего на муле араба, за которым бежало человек тринадцать ребятишек, он поклонился и спросил:

— Не скажете ли вы, как мне пройти в Саиднайский монастырь?

Араб натянул поводья и взглядом смерил Мухтара с головы до ног.

— Ты кто — мусульманин или христианин? — вместо ответа спросил он.

— А зачем вам это знать? — спокойно ответил Мухтар.

— А зачем ты спрашиваешь меня, как пройти в монастырь? Ты собираешься стать монахом?

Мухтар достал из кармана визитную карточку священника и показал всаднику.

— Ты знаешь господина Роберта Холла? — спросил незнакомец и, с тревогой оглянувшись на детей, сказал: — Я как раз веду туда этих ребят. Я заключил с их родителями контракт на пять лет. Дети будут работать на монастырских плантациях. Монастырь даст им жилье, будет кормить три раза в день и платить жалованье. Если ты ищешь работу, следуй за нами, я приведу тебя к его преподобию.

Мухтар обрадовался.

— В нынешнем году великолепный урожай роз, апельсинов, винограда, табака, яблок, — продолжал араб. — Боимся, что он останется несобранным, не хватает рабочих рук, народ избаловался, не хочет работать, а деньги просит. А все проклятая война виновата!

Догнав детей, вербовщик показал на Мухтара:

— Он тоже пойдет с вами.

Мухтар с грустью взглянул на будущих друзей и присоединился к ним. Но его все время преследовала мысль: как бы опять не попасться в ловушку.

Навстречу им шла группа феллахов с корзинами винограда на головах.

— Гляди-ка, Омар, опять ребят собрали, — сказал один из них.

— А то как же, им очень выгодна эта дармовщина.

— Ох и бессовестные же эти крестопоклонники. Знают, что с детьми можно делать все, что угодно!

Разговор феллахов насторожил Мухтара. Он внимательно оглядел бегущих ребят. «А может, нас всех ждет гибель? — мелькнула тревожная мысль. — Ну нет, ведь это не сиротский дом Шолтон… Я нанимаюсь в батраки. Они не посмеют нас обидеть, — успокаивал себя мальчик. — И ребятам помогу, а если станут обижать, возьму их с собой в Россию!»

Но все-таки на душе у Мухтара скребли кошки.

— А сколько платят у вас в монастыре за день? — спросил он вербовщика.

— Как во всех монастырских хозяйствах. Три раза в день еда и ночлег, — спокойно ответил тот. — А деньги — по окончании сезона.

— А сколько часов в день у вас работают?

Вербовщик зло посмотрел на Мухтара.

— Сколько нужно, столько и работают.

Солнце уже клонилось к западу, когда они приблизились к серому каменному забору, видневшемуся справа от дороги.

Вскоре Мухтар стоял вместе с ребятами у массивных ворот с огромными крестами. По стенам вились ветви дикого винограда.

Араб слез с мула и постучал прикрепленным к воротам железным молоточком.

Калитка отворилась, и показался подслеповатый привратник. Прищурившись, он оглядел усталых детей, покрытых с ног до головы пылью. Увидев вербовщика Хасана, старик коротко бросил:

— Проходите!

Все прошли, и калитка захлопнулась. Взору Мухтара предстали храм, жилые дома; но особенно поразила скульптура мадонны с младенцем на руках. У ее ног тихо журчала в крохотном бассейне чистая ключевая вода.

Если бы не вьющиеся виноградные ветви, не журчащая в бассейне вода и не фигура мадонны, можно было подумать, что они находятся в каземате, откуда бегство почти немыслимо.

Вербовщик велел детям следовать за ним.

У кирпичного дома Хасан остановился. Он вошел в дом, оставив детей на скамейке под плакучей ивой.

Вскоре Хасан вернулся с женщиной в белом монашеском одеянии. Мухтару сразу вспомнились надзирательницы из сиротского дома в Лахоре. Оглядев ребят с головы до ног, она что-то забормотала по-французски и, подойдя ко всем по очереди, проверила руки и ноги.

Мухтар стоял в стороне, в тени дерева. Он внимательно наблюдал за монахиней, и ему стало страшно: она осматривала мальчиков точно так же, как это делают при покупке рабов в Мекке, на рынке невольников. Наконец монахиня остановила взгляд на Мухтаре и удивленно подняла брови. Обратившись к вербовщику, она спросила:

— Сколько их у тебя?

— Тринадцать, — ответил Хасан и подозвал Мухтара. — Где твоя визитка?

Мухтар протянул карточку монахине.

Та стояла в полной растерянности. Потом сказала, показав на Мухтара:

— Хасан, он пойдет со мной, а остальных ты проводи на кухню, пусть их накормят.

Мухтар пошел следом за монахиней. Миновав небольшой дворик, весь засаженный цветами, они вошли в дом и по широкой лестнице поднялись на второй этаж. Оставив мальчика у одной из дверей, монахиня велела ему подождать. Через некоторое время она ввела его в большой кабинет, устланный яркими коврами. В глубине за столом сидел знакомый священник. Он долго смотрел на Мухтара, потом сказал:

— Подойди поближе, сын мой!

Мухтар робко подошел к столу.

— Ты хочешь жить у нас в монастыре и работать, — продолжал священник, — ну что же, я оставляю тебя здесь.

Он подвел Мухтара к окну. Отсюда открывался широкий вид на обширный участок, занятый виноградниками, кустами роз, фруктовыми деревьями.

— Мы содержим больше сотни ребят, они неплохо зарабатывают, но предупреждаю: заработанные деньги хранятся в нашей кассе и выдаем мы их в конце сезона. Ты тоже не будешь получать деньги, пока не кончатся полевые работы.

— Да и зачем им деньги? Три раза в день мы их кормим, — вмешалась в разговор монахиня.

— Ну как? Согласен остаться?

— Да, согласен, — ответил мальчик, сознавая свое безвыходное положение.

Монахиня позвала Мухтара. Они спустились вниз, а затем она повела его в какой-то двор с различными хозяйственными постройками. Около одного из амбаров они встретили араба лет двадцати пяти — тридцати. Это был приказчик Абдул-Али. Монахиня познакомила его с Мухтаром, передала распоряжение священника и ушла. Приказчик с любопытством взглянул на Мухтара и коротко бросил:

— Пойдем!

Большой монастырский двор, куда Абдул-Али привел Мухтара, был полон малолетних рабочих. Самому старшему можно было дать не более 15 лет.

Подойдя к пожилому арабу, приказчик сказал:

— Его преподобие приказали поставить на довольствие и дать место в бараке.

Столовая, где кормили ребят, была рядом с бараками, где они спали. Пожилой араб привел Мухтара в столовую.

Подавая Мухтару миску с чечевичной похлебкой, повар спросил:

— Новенький? Видно, туго пришлось твоим родителям, коли отправили тебя сюда, в монастырь.

— У меня нет родителей, я пришел сам.

«Горька ты, сиротская доля, — думал повар, глядя, с какой жадностью ест Мухтар. — Вот христовы псы и пользуются этим!»

После обеда снова пришел пожилой араб и повел Мухтара в огромное полуподвальное помещение с двумя рядами лежанок из пальмовых циновок. Он показал Мухтару свободное место.

Теперь Мухтар поступил в распоряжение молодого надсмотрщика Сафара. Таких надсмотрщиков в монастыре было шесть. Сафар сразу повел мальчика на работу.

— У нас здесь трудятся около трехсот детей. Одни на табачных плантациях, другие собирают лепестки роз — работы хватает. Ты будешь под моим началом. Пойдешь на розовые плантации. Ты когда-нибудь собирал лепестки роз?

— В Багдаде я работал в ткацких мастерских и на господских огородах.

— Да, у ткачей тоже ловкие руки, я видел, как они работают, но выдергивать морковь куда легче, чем иметь дело с пряжей или с кустами роз, — сказал Сафар. — Сам-то ты откуда?

— Из Багдада! — вырвалось у Мухтара, он тут же стал в душе бранить себя за то, что сказал правду.

— Небось убежал из дому?

Мухтар покраснел.

— Нет… невозможно стало жить. Проклятые инглизы пришли…

— Ну вот, там инглизы, а здесь французы, — засмеялся Сафар. — Но не горюй, говорят, они скоро уйдут.

«Никуда они не уйдут!» — подумал Мухтар.

— А нам разве не все равно, — продолжал Сафар, — турки ли, англичане или французы?! При всех мы будем как ослы под ярмом.

— Лучше изгнать всех с наших земель!

— Ну, об этом уж не нам с тобой судить, — строго сказал Сафар. — Наше дело честно работать, чтобы мы были сыты, а господа довольны. Не так ли?

Мухтар хотел сказать: «Нет, не так!», но счел за лучшее промолчать.

Участок, куда привели Мухтара, был гектаров в пять. Воздух был напоен одурманивающим ароматом цветущих роз. Здесь на грядках работало десятка два девочек в возрасте примерно от десяти до шестнадцати лет.

— Будешь работать вместе с ними. Большинство из них законтрактованы, — сказал Сафар.

— Какая же разница между ними и поденщиками?

— Законтрактованные деньги на руки не получают. За расчетом в конце сезона приходят их родители. А поденщики получают сами, но тоже в конце месяца, если не желают больше работать здесь.

— А где же живут все эти дети? Неужели в том подвале? — спросил Мухтар.

— Часть живет в окрестных селах, дома. А те, кто издалека, — в рабочих общежитиях.

Мухтар медленно шел за Сафаром между кустами роз. Девочки осторожно обирали лепестки и аккуратно складывали их в небольшой бязевый мешочек, висящий у каждой на шее. Вдруг одна маленькая смуглянка громко вскрикнула и засунула палец в рот, очевидно уколов его об острые шипы. Но, увидев Сафара, тут же склонилась над кустом. Мухтар заметил это, и сердце его дрогнуло от жалости.

Из-за кустов послышалась тихая песня. «О ночь, о ночь!» — взывал нежный девичий голос. Сафар остановился. На его суровом лице показалась улыбка.

— Не шевелись, — шепнул надсмотрщик. — Это поет Зейнаб!

— Хорошо поет девчонка, а еще лучше работает!

Взволнованный словами песни и красотой голоса, Мухтар рванулся вперед. Но Сафар резко остановил его.

— Кто она? — спросил мальчик тихо.

— Это Зейнаб, рабыня. Хозяйка у нее злющая, хуже волчицы. Изведет она девчонку.

Слово «рабыня» больно кольнуло Мухтара.

— Мать ее умерла, и девчонку продали одной женщине, а та ее законтрактовала к нам на плантации. И кормить не надо, и деньги за нее получает. Пойдем, покажу ее тебе. Быстро собирает, хорошо зарабатывает. Бывают дни, полные три корзины сдает.

У высокого куста работала девушка лет шестнадцати. Две длинные тяжелые косы, блестевшие на солнце, свисали вдоль спины. Она обернулась на звук шагов, и Мухтар увидел ее глаза, огромные, лучистые. Они смотрели настороженно и внимательно. Девушка прекратила работу и ждала, когда с ней заговорят.

— Ты очень хорошо пела, Зейнаб! Этому мальчику тоже понравилось, — обратился к ней Сафар.

Девушка опустила глаза.

— Его зовут Мухтар. Он будет работать здесь. Ты научишь его собирать лепестки. А я пойду погляжу, что делается на виноградниках.

Зейнаб была явно смущена. Правда, она обучила своему ремеслу уже многих, но все это были девочки, а сейчас перед ней стоял юноша. Она повернулась к кусту, почти неуловимым движением рук оборвала лепестки с огромных распустившихся роз и, не глядя на Мухтара, пояснила:

— Собирать лепестки надо обеими руками, всеми пальцами, но очень осторожно, чтобы не мять и не рвать их. Если хочешь — попробуй вот здесь! — и она указала Мухтару на ближайший куст.

Уже после первых попыток в пальцы Мухтара впились жгучие шипы, но он и виду не подал, что ему больно. Только покосился, не заметила ли Зейнаб, как он неловок.

— Ничего, постепенно научишься, в первые дни у меня все руки были в крови, — сказала Зейнаб.

В последующие дни они опять работали рядом, изредка перекидываясь короткими фразами. Зейнаб с радостью замечала, что Мухтар делает успехи. Нравилась ей и общительность Мухтара. Он никогда не унывал, как бы ему ни было тяжело, и не давал в обиду слабых.

Приметив усердие и трудолюбие Мухтара, Сафар стал поручать ему работу, которая была не под силу малышам: разрыхлять землю вокруг розовых кустов, перетаскивать тюки с табаком или переносить на склад тяжелые корзины с виноградом. Мальчик безропотно выполняя все задания надсмотрщика. Но его огорчало, что теперь он редко видит Зейнаб. Они очень привязались друг к другу. Мухтару были по душе ее кроткий прав и доброта. А в ее голос он просто был влюблен.

Однажды Мухтар пришел на участок, где работала Зейнаб. Солнце обжигало землю, деревья, людей. Мухтар подошел к девушке. Ее прекрасные глаза от усталости помутнели. Стройная, хрупкая фигура сгорбилась.

— Зейнаб, отдохни хоть немного, — робко сказал он, глядя себе под ноги.

Зейнаб бросила на него благодарный взгляд.

— Ты же знаешь, нам отдыхать можно только во время обеда, — печально промолвила она. — Да к тому же, если отдыхать, ничего не заработаешь…

Мухтар глядел на Зейнаб и думал: «А что, если ей вместе со мной бежать в Россию?!» Но он ничего не сказал и стал помогать ей собирать лепестки.

— А ты почему не работаешь? — спросила Зейнаб.

Мухтар объяснил, что его послали обламывать с кустов засохшие ветки.

— Ты сядь вот там в тени, а я за тебя буду собирать.

— А как же твоя работа? — испугалась Зейнаб. — Они накажут тебя и меня тоже.

— Ты ничего не бойся, я могу за себя постоять, да и тебя в обиду не дам, — поспешил успокоить ее Мухтар.

Девушка улыбнулась.

— Спасибо тебе, Мухтар, будь всегда таким! — сказала она, но работы не прервала.

…Уже третий месяц Мухтар жил в монастыре святого Георгия. Он успел крепко подружиться с ребятами. Но сэра Роберта Холла мальчик видел лишь однажды. Как-то раз под вечер священник зашел на задний двор. Мальчики сидели около дома, наслаждаясь отдыхом и вечерней прохладой. Увидев священника, все встали и почтительно поздоровались. Сэр Роберт ответил на приветствие и, заметив Мухтара, поманил его пальцем.

— Ну, как живешь, сын мой? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: — Говорят, ты работаешь усердно. Это очень похвально. Вот кончится страдная пора, соберем урожай и займемся тобой. — Потрепав Мухтара по жестким вьющимся волосам, священник зашагал дальше.

— Кажется, он добрый! — заметил Мухтар, возвращаясь к ребятам.

— Добрый? — воскликнул сборщик табачного листа Ахмед. — Пусть Джамил покажет тебе, какой он добрый! Ну-ка, Джамил, подними рубашку, — обратился он к мальчику лет десяти с изжелта-бледным лицом и большими испуганными глазами. И ребята рассказали Мухтару, как Джамил, почувствовав себя плохо, однажды тихонько улизнул с табачной плантации в барак, чтобы полежать. Надсмотрщик абу-Бекр заметил это и доложил Роберту, а тот приказал выпороть Джамила в присутствии всех. Слушая этот печальный рассказ, Мухтар невольно вспомнил коварного эмира и миссис Шолтон с ее ласковой улыбкой и холодными глазами небесного цвета.

— Да, у кошки тоже лапки мягкие…

Прошло несколько дней после встречи с «добрым» священником. Мухтар только что пришел после тяжелого трудового дня. Вдруг вошел старший надсмотрщик Абдул-Али.

— Хозяин приказал, — так Абдул величал Роберта Холла, — собрать всех поденщиков в один отряд и тебя назначить надсмотрщиком над ними. Будешь следить, чтобы они не лодырничали.

— А почему именно мне такая милость?

— Это уж спроси у сестры Сюзанны, — ответил Али. — Она говорит, ты много читаешь, усердно трудишься, а главное, тебя любят дети.

— Нет, эта работа не для меня. Я лучше буду, как все, работать на розовых плантациях.

Абдул-Али зло смотрел на Мухтара: «Ну, уж с Зейнаб тебе не работать!»

— Ты просто дурень. Ведь не каждого назначают на такую должность. — И Абдул-Али льстиво зашептал: — Я даже краем уха слышал, что хозяин, кажется, собирается трех мальчиков, и тебя в том числе, отправить во Францию учиться.

— Никуда я не поеду! — бросил Мухтар. — Заработаю немного денег и вернусь домой в Багдад.

Слова Мухтара дошли до Зейнаб. Дни и ночи терзалась бедная девушка, не решаясь сама спросить у Мухтара, правда ли это.

В один из последних дней года, когда Мухтар перевязывал табачный тюк, он услышал, как его окликнули по имени. Обернувшись, мальчик увидел Зейнаб. Она пугливо озиралась.

— Что случилось, почему тебя второй день не видно? — встревоженно спросил Мухтар.

— У меня большое несчастье, меня продают, — прошептала она едва слышно. — Приходи сегодня в полночь к ручью. Я приду и тогда все расскажу.

— Хорошо, я непременно буду! — сказал Мухтар.

Зейнаб с благодарностью взглянула на него и скрылась за сараем. Весь день мысли о Зейнаб не покидали Мухтара. Чем ближе было к вечеру, тем тревожнее становилось у него на душе. «Как же спасти ее?» — мучительно спрашивал он себя. Когда ребята уснули, он тихо выскользнул во двор, бесшумно перемахнул через ограду и побежал к ручью.

Мухтару пришлось долго ждать. Не отрывая глаз от дороги, он напряженно вслушивался в ночные шорохи. Время шло. Ветер тихо покачивал ветви. Тяжело взмахивая крыльями, пролетела большая ночная птица. Из-за облаков выплыла луна, бросая на воду серебряные блики. А Зейнаб все не шла… Мухтару лезли в голову самые страшные мысли. Но вот в кустах послышался шорох, и появилась Зейнаб. На секунду она замерла, прислушиваясь, потом бросилась к Мухтару. По щекам у нее текли слезы. Девушка прижала его руку к своему лицу.

— Говори скорей, что случилось!

— Мухтар, брат мой! — плача зашептала Зейнаб. — Пришел один ливанец с какой-то француженкой, она покупает арабских девушек. И хозяйка решила меня продать. Говорят, они повезут нас куда-то в Алжир, а потом во Францию. Она уже получила задаток. Спаси меня, Мухтар!

Зейнаб с мольбой смотрела на Мухтара.

— А где теперь твоя мать и сестры?

— Мама в могиле, а сестры… — она опустила голову.

Мухтар был не рад, что задал девушке этот вопрос.

— Я помогу тебе, Зейнаб, только не плачь! — утешал он.

В тоне мальчика была такая убежденность и сила, что Зейнаб успокоилась и перестала плакать. И хотя он еще не успел ничего придумать, однако готов был сделать все, лишь бы спасти Зейнаб.

— Скажи, а что ты можешь сделать? — спросила она.

— Подумаю. Мы с тобой встретимся завтра здесь же, и я скажу тебе.

— А если я не смогу, если хозяйка меня не выпустит из дому? Если меня увезут?!

— Не отчаивайся, никто тебя не посмеет увезти.

— Еще как посмеют. Ты не знаешь, как поступают с рабами…

«Мне ли не знать!» — горько подумал Мухтар.

— Мухтар, давай убежим! — прошептала Зейнаб.

— А ты не боишься трудностей пути?

— Нет! Лучше умереть вместе с тобой, чем… — девушка не договорила.

Наступило молчание. Мухтар задумчиво глядел на Зейнаб, точно сомневаясь в ее решимости.

— Зейнаб, если хочешь… — сказал он и умолк.

— Говори, говори, брат мой, я готова хоть сейчас бежать с тобой!

— Убежим, — радостно повторил Мухтар, — только не сегодня, не сейчас и не завтра, а дня через три. Мы пойдем с тобой далеко-далеко, через горы и пустыни — в Россию.

— Хоть на край света! Только спаси меня!

— Сегодня четверг, завтра пятница, базарный день, феллахи пойдут продавать свой товар. В субботу я буду ждать тебя здесь, на этом же месте. Оденься потеплее и, если сможешь, возьми хлеба.

— Хорошо, Мухтар. Я сделаю все, как ты говоришь. Завтра я уже, видимо, не выйду работать, мой срок по контракту истек. Хозяйка, наверно, придет в монастырь за деньгами и заберет меня к себе.

— А как же мы увидимся, как же я узнаю, что с тобой? — заволновался Мухтар.

— Ты ведь знаешь мою подружку Лейлу? Ее мать живет рядом с моей хозяйкой. Это совсем недалеко отсюда, и потому Лейлу иногда отпускают ночевать домой. Она разыщет тебя и все тебе скажет. А теперь я должна бежать. — И, схватив его руку, прижала к своей пылающей щеке и скрылась в кустах.

Охваченный каким-то непонятным чувством, Мухтар вернулся в барак. Он так и не сомкнул глаз, всю ночь думая о Зейнаб, о своей жизни, о детях, которые в этой «обители божьего милосердия» вянут и сохнут, как табачный лист. Он твердо решил бежать вместе с Зейнаб. Сначала в Халеб, а там и Турция рядом. А уж оттуда рукой подать в Иран. И наконец — Россия…

Днем Мухтар старался быть поближе к розовой плантации. Однако Зейнаб он так и не увидел. На другой день он несколько раз проходил мимо маленькой Лейлы, но та молчала.

Ночь прошла снова в тревожных мыслях, а с утра Сафар отправил его на дальний табачный двор. Готовилась к отправке в Бейрут очередная партия высококачественного сирийского табака, и работы было по горло. Уже вечером, когда мальчики возвращались с плантации на ночлег, к Мухтару подбежал маленький Джалил и шепнул: «Выйди, там за сараем тебя спрашивает какая-то девочка». Это была Лейла. Волнуясь, она проговорила:

— Зейнаб убежала от своей хозяйки и скрывается у нас. За ней приходила жена купца, но она отказалась ехать. Ее били, но Зейнаб вырвалась и убежала. Она просила передать тебе, что не сможет прийти в условленное место. Завтра я помогу тебе пробраться к нам. Только молчи, никому ни слова! Ладно?

— Клянусь именем своей матери! А как к этому относится твоя мама?

— Моя мама хорошая, она очень любит Зейнаб. — Боязливо оглянувшись вокруг, Лейла добавила: — Завтра жди меня у ручья, за оградой. — И, точно ящерица, мгновенно скрылась за деревьями.

Наутро Мухтар решил получить заработанные деньги. Он хорошо знал, как трудно приходится в пути, когда нет ни лиры.

Сэр Роберт Холл удивился, увидев Мухтара. Мальчик объяснил, что хочет отправить в Багдад своей кормилице Ходидже немного денег и просит рассчитаться с ним.

— Что ж, твои намерения похвальны, господь бог учит нас помогать ближним, — кисло промямлил священник. — Но, к сожалению, наша касса сейчас пуста. Могу дать тебе немного из своих.

Порывшись в желтом кожаном бумажнике, он протянул Мухтару пять лир. Это была десятая часть того, что заработал мальчик. Было ясно — больше рассчитывать не на что, и, поблагодарив, Мухтар вышел.

Наконец наступил час, когда надо было покинуть монастырь. Тихо, ничем не выдавая своего волнения, Мухтар вышел из барака. Незаметно проскользнув мимо ночных сторожей, он пробрался на край плантации. Здесь у него был спрятан мешок с лепешками и сухими фруктами. Перемахнув через забор, Мухтар быстро зашагал к ручью, где его должна была ждать Лейла.

Мальчик шел, напряженно вглядываясь в темноту. Ветер шелестел в низком кустарнике, раскачивая ветви деревьев. Мухтару казалось, что это маленькая Лейла машет ему рукой. Промчалась какая-то машина, и снова все стихло. Наконец из-за гор поднялась луна. Она светила так ярко, что отчетливо было видно все вокруг. Но Лейлы не было. Наконец он увидел темную фигурку, бегущую к нему. Это была она.

— Пойдем скорее, Зейнаб ждет!

Мать Лейлы и Зейнаб лежали на крыше дома, ожидая Лейлу и Мухтара. Увидев их, они спустились с крыши и подошли к калитке.

Обняв Мухтара, добрая женщина поцеловала его в лоб.

— Бегите… Да смилостивится аллах над вами.

Зейнаб крепко обняла Лейлу и ее мать.

Провожая беглецов, мать Лейлы обратилась к Мухтару со словами напутствия:

— Мухтар, тебе уже пятнадцать лет, а ей шестнадцать. Вы оба взрослые люди. Но ты должен знать: для Зейнаб ты и отец, и мать, и друг. Само небо вручает ее судьбу в твои руки. Береги ее, — она поцеловала Зейнаб и Мухтара. — Ну, не теряйте времени, бегите! Да будет легок ваш путь!