Темнокожий мальчик в поисках счастья

ГОЛОДНЫЙ БУНТ

Мухтар бежал туда, откуда доносились громкие голоса.

Выбравшись из лабиринта узких переулков, он увидел множество людей. Все они стремились к центру города. Мальчик присоединился к ним.

Люди бежали и на ходу спрашивали:

— Где турки?.. Где караваны?..

— На Рашиде!

Восходящая заря еще не успела обласкать своими алыми лучами мозаичные минареты и купола мечетей, кроны гигантских финиковых пальм, а здесь, на главной улице Багдада Эль-Рашиде и в прилегающих к ней кварталах, уже бурлил людской поток.

Женщин было больше, чем мужчин. Воздух дрожал и звенел от гула взволнованных женских голосов. И это понятно! Ведь сердца матерей пропитаны горечью жизни, измучены страданиями и вечной тревогой за судьбы детей своих!

Народ был взбудоражен и растерян. Казалось, будто жители Багдада ощутили первые подземные толчки и выбежали на улицы, спасаясь от землетрясения. Многие были босые, без шапок. У женщин из-под платков торчали спутанные, нечесаные волосы. Иные матери прибежали сюда впопыхах, прихватив полуодетых детишек, и теперь пытались их согреть, прижимая к своей груди.

А впереди всех сновала и шумела неугомонная и воинственная багдадская детвора. Разумеется, протискался вперед и Мухтар. Он глядел на сотни верблюдов, мулов и лошадей, навьюченных тяжелыми мешками, на низкие арабские телеги, груженные коврами, тканями, тяжелыми сундуками. Все это шествие длинной цепью растянулось по улице Рашида и держало путь на север.

Верблюды и лошади с трудом тянули тяжелые грузы. Словно чуя беду, они то и дело поворачивали головы, с беспокойством косились на волнующихся людей.

Вдоль каравана на горячих, взмыленных конях метались взад-вперед аскеры, подгоняя палками животных и покрикивая на каравановожатых. Они торопились скорее выйти за пределы города и соединиться с уходящими частями султанской армии. Но тщетны были их усилия заставить караван двигаться быстрее. Измученные животные только вздрагивали под ударами палок и широко раскрывали налитые кровью испуганные глаза.

Время от времени аскеры с криками и руганью врезались в толпу, стремясь очистить дорогу, но уже через минуту толпа снова смыкалась плотной стеной.

Мухтару не стоялось на месте. Расталкивая локтями людей, он спешил пробраться к началу каравана, туда, где на черном коне ехал султанский генерал — паша, в красной феске, с длинной черной бородой и бравыми, лихо подкрученными кверху усами.

Генерал злобно и вместе с тем тревожно посматривал на скопище людей, не скрывавших своей ненависти к туркам, то и дело оглядывался назад, подзывал своего адъютанта, ехавшего в нескольких шагах от него, и отдавал ему какие-то приказания.

А ропот толпы все нарастал, все громче и громче становились рыдания женщин, все отчетливее слышались возгласы: «Надо задержать караваи!», «Они всё увозят из Багдада!», «Мы умрем с голода!»

Неожиданно, растолкав толпу, вперед вышла высокая седая женщина в выцветшем зеленом платке и закричала:

— Женщины!.. Наши мужья одели чадру трусости и не думают о детях и женах!.. Не дадим туркам ограбить нас, остановим караваны. — Она выбежала на середину улицы и широко раскинула свои худые руки, преграждая путь каравану. — Проклятые! Вы увозите хлеб наших детей! Только через мой труп! — кричала она исступленно.

Вся площадь пришла в движение, загудела тысячами голосов: «Остановить караваны!.. Не дадим нашего хлеба!.. Не дадим!..»

Генерал на секунду опешил. Резко дернув уздечку, он вздыбил коня и, обернувшись к конвою, громко отдал команду:

— Каждого, кто приблизится к каравану, рубить!

А сам направил своего коня прямо на женщину в зеленом платке.

Но старая арабка не сдвинулась с места.

Лицо генерала перекосилось от ярости.

— Прочь с дороги! — завопил он.

— Нет, не уйду!.. Не уйду! — громко ответила женщина, глядя в упор на генерала. — Лучше приму смерть от сабли, чем от голода.

Генерал взмахнул плеткой, со свистом опустил ее, и на лице у женщины вздулся кровавый рубец. Но она не шелохнулась, не проронила ни звука.

Толпа ахнула. Мухтар весь задрожал от охвативших его гнева и возмущения. Он на секунду представил себе на месте этой женщины свою мать и так впился пальцами в дубинку, что у него посинели ногти.

Генерал рассвирепел вконец. Он рванул из кобуры револьвер, но… выстрел раздался совсем в стороне, откуда-то из толпы… Генерал как-то странно дернулся, покачнулся и стал медленно валиться с лошади.

Толпа отшатнулась назад. А женщина в зеленом платке и сейчас не тронулась с места. На мгновение воцарилась страшная тишина. Ее нарушил голос старой арабки.

— Вот как поражает аллах! — воскликнула она. — Он все видит!

— Верно, от кары злодей не уйдет! — поддержал ее кто-то из толпы.

В этот миг адъютант, хлопотавший около убитого генерала, снова вскочил на коня и, обнажив саблю, с громкой бранью кинулся к женщине.

Мухтар на секунду остолбенел, потом, не помня себя, рванулся вперед и что есть силы метнул дубинку прямо в голову турецкому офицеру. Тот выпустил из рук саблю и поводья и, согнувшись, схватился за голову. Меж пальцами у него потекла кровь. Конь стал.

Кто-то схватил Мухтара за ворот рубахи, потянул назад и спрятал за спины людей.

Гудящая толпа стала теснить караван. И тут случилось самое страшное. С криком «Ия аллах!» аскеры бросились на толпу. Послышались вопли ужаса, детский плач, стоны, проклятия. Люди, обливаясь кровью, падали под ударами сабель.

И вдруг, заглушая конский топот и крики людей, раздался громкий клич:

— Бей османцев!

Призыв подхватили сотни голосов. В аскеров полетели камни. Не ожидавшие этого турецкие всадники растерялись. Они понимали, что их силы слишком невелики, чтобы отразить натиск разъяренной толпы. И они стали отступать. Но было уже поздно. Воспользовавшись замешательством конвоя, багдадцы бросились на аскеров. С криком: «Долой грабителей!» — они стаскивали их с лошадей и тут же обезоруживали.

Завязалась кровопролитная схватка. В ход были пущены кинжалы, палки, лопаты. Были и такие ловкачи, которые одним броском аркана снимали всадников с седла и, свалив на землю, добивали их же оружием.

Кони в испуге ржали. Ошалелые верблюды метались из стороны в сторону, лягались и никого не подпускали к себе. Из разорванных вьюков ручьями струились белоснежный рис, мука, зерно и смешивались с дорожной пылью и кровью.

Кто-то бросил камень в витрину универмага, и огромное толстое стекло со звоном разлетелось на куски.

— Бейте спекулянтов! — раздался из толпы чей-то голос.

Несколько десятков человек бросилось к магазину. Они взломали двери и ворвались внутрь.

Их пример заразил остальных. За первым налетом последовал второй, и вот уже лавина оборванных, голодных людей устремилась к лавкам и магазинам, расположенным по обе стороны Эль-Рашида. Брали все, что попадалось под руку: рулоны тканей и ящики с обувью, ковры и белье, корзины с сушеными фруктами и белоснежные головы сахара. Двое молодчиков с трудом тащили огромный тюк, набитый детскими ботинками…

Мухтар все это видел. Ему также хотелось что-то принести своей умме. И, возможно, он присоединился бы к погромщикам, если бы не учитель Хашим-эфенди. Он с несколькими арабами, торопливо шагая от лавки к лавке, выталкивал оттуда на улицу грабителей.

— Братья! Не допускайте грабежа! — громко обращался Хашим ко всем. — Погромщики, воры и бандиты — лучшие друзья врага.

Толпа одобрительно загудела. И мальчику стало стыдно за свои помыслы. «Нет, мне ничего не надо чужого!» — подумал он, и ему хотелось пробраться к Хашиму-эфенди и во весь голос крикнуть всем: «Верьте этому человеку! Он мой сосед. Вчера его мать принесла нам хлеб, он бесплатно научил меня читать и писать. Дядя Хашим хороший человек, я люблю его!»

Хашима-эфенди поддержали сопровождавшие его товарищи.

— Весь караван в наших руках! Не волнуйтесь, все продовольствие мы разделим между голодающими…

— Да, надо разделить по-справедливому! — раздались голоса.

— Погромщиков в тюрьму!

— В тюрьму!

К полудню, когда порядок был восстановлен, город очутился в руках восставших, во многих пунктах Багдада начали раздавать голодающим зерно, финики, рис, муку — все, что было отобрано у захватчиков. Во всех распределительных участках люди вытянулись длинной цепью и по очереди подходили к старикам, которым багдадцы доверили распределить все, что было отвоевано в этот день у аскеров султана. Каждый подходивший расстилал платок или подставлял подол одежды и получал свою долю. Никто не был в обиде. Получил свою долю и Мухтар. Но до мой он не пошел, невозможно было покинуть улицу, где происходило столько событий.

Вооруженные багдадцы, потрясая саблями, револьверами, кинжалами, а то и просто тяжелыми дубинами, направились к оружейным складам, к полицейским участкам, ко дворцу губернатора. Они шли и выкрикивали вслед за ораторами: «Мы хотим республику!», «Не отдадим Багдада никому!», «Будем жить без султанов и халифов!», «Да здравствует свобода!»

В первом встретившемся им полицейском участке оказались только двое полицейских из местных жителей, в других была такая же картина. А во дворце губернатора и в здании городской управы было вообще пусто, если не считать перепуганных слуг, которые никак не могли понять, что произошло. Как выяснилось потом, султанские чиновники убежали еще ночью.

Весь Багдад сразу оказался в руках восставших.

Купцы, ростовщики, крупные богачи, охваченные страхом, не выходили из домов. Во всех особняках были опущены шторы и крепко заперты ворота и подъезды.

Только с наступлением ночной темноты некоторые крупные аристократы и духовные лица рискнули покинуть свои убежища, чтобы незаметно пробраться к дому главы высшего духовного совета Хесаби. Они собрались, чтобы обсудить, как удержать народ от революции. Одновременно были направлены тайные посланцы к генералу Моду с просьбой как можно скорее ввести английские войска в Багдад.

Город все еще шумел и бурлил. Сотрясались дома от оглушительных взрывов пороховых складов. Ночное небо озарялось багровым отсветом пожаров. Не умолкали на улицах возбужденные голоса — люди спорили, тревожились за свою судьбу, боялись возвращения и нападения турок. Ползли упорные слухи о приходе англичан, но от них багдадцы не ожидали ничего хорошего: будут и здесь творить то же, что творят в Индии.

Мог ли Мухтар в эту ночь расстаться с улицей. И все же его тянуло домой, навестить мать, обрадовать ее рисом, который он с полудня таскал в подвернутом подоле рубашки. И он решительно зашагал прочь от шумного людского сборища.

Время было позднее. Уже давно отзвучал и замер на высокой ноте голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве. Но Фатима не спала. Она сидела на камне у калитки и вслушивалась в каждый шорох, в глухие отзвуки отдаленных шагов: не идет ли ее Мухтар?

Вдруг со стороны базара до нее донеслась песня. В ночной тиши молодой, задорный голос звучал особенно звонко.

Фатима вся затрепетала. С трудом поднявшись с камня, она пошла навстречу сыну. Вот и он. «Мухтар! Сыночек мой! Жив! Жив!» — шептали ее губы. Фатима обнимала сына, гладила его спину, плечи, лицо, будто желая убедиться, что он невредим, что он с ней. Мухтар почувствовал себя очень виноватым. Он готов был упасть к ногам матери и просить прощения.

— Ну заходи, заходи же в дом, — проговорила Фатима и обернулась, точно желая разглядеть кого-то сзади сына.

— Ты кого ищешь, умма? — удивился Мухтар.

— Малыша. Разве Ахмед не вернулся вместе с тобой?

— А давно он ушел?

— С утра. Я его послала посмотреть, нет ли тебя поблизости, он ушел и больше не вернулся.

«Если малыш ухитрился попасть в центр, значит, он погиб», — подумал Мухтар, но, заметив волнение матери, сказал:

— Умма, успокойся, завтра я его найду, а может быть, он еще и сам прибежит сегодня! — и, обняв ее за плечи, ласково спросил: — Умма, зачем ты вышла на улицу? Ведь здесь холодно!

— А в сардабе, думаешь, мне легче лежать? Днем и ночью прикована к постели, одна, некому воды принести…

Мухтар виновато молчал.

Мать с сыном вошли в сардаб. Здесь, как всегда, тускло дымила коптилка, стоял мангал с огнем, тихо шумел самоварчик. На кошме лежал поднос с едой. Все это давно ждало ребят.

Мухтар стал развязывать узелок с рисом, а сам все думал о том, что происходило днем, и вновь переживал тот страшный миг, когда сабля турецкого офицера поднялась над головой старой женщины…

От Фатимы не укрылось состояние мальчика.

— Сын мой, не мучай меня, расскажи, что в городе происходит? — обратилась она к Мухтару. — Где ты был с утра, откуда ты взял эти продукты?

Мухтар, желая успокоить мать, пытался улыбнуться, но улыбка ему не удалась, губы растянулись, словно резиновые, и тут же невольно сжались. Он тихо сказал:

— Умма, очень прошу… не спрашивай меня сейчас ни о чем.

Тревога матери все возрастала. Но она удержалась от дальнейших расспросов, только обняла сына, заглянула ему в глаза, а потом сказала:

— Садись, сынок, поешь и ложись спать. Ты, верно, очень устал сегодня.

Мухтар в эту ночь спал тревожно, как никогда, дергался, что-то невнятно бормотал и стонал. Вдруг он поднял голову, весь затрясся, опять упал на подушку, но тут же стал метаться в постели и кричать:

— Бабушка, бабушка!.. Ой… мама!

Фатима в испуге бросилась к сыну:

— Сердце мое, что с тобой?.. На, выпей воды…

Мухтар раскрыл глаза. Увидев мать, он улыбнулся сонно, отпил глоток воды, успокоенно прошептал: «Умма!» — и, откинувшись на постель, крепко уснул.

В сардабе воцарилась тишина. Тускло мерцала коптилка, едва освещая углы. Слабый рваный язычок пламени колебался, готовый вот-вот погаснуть. Фатима в полумраке лежала на своей жесткой постели, не мигая смотрела на огонь, и ей казалось, что вместе с этим мерцающим огоньком угасает и ее жизнь.

Мысль о смерти не пугала Фатиму. Она давно готовилась к ней. «Я без сожаления ушла бы из этого мира к Хусейну, если бы не дорогой мой Мухтар», — не раз говорила она подруге Ходидже. Только о нем думала она дни и ночи. «Что же будет с мальчиком? Как пойдет он по трудной дороге жизни? Где, под чьим крылом найдет свое счастье?»

Наступал рассвет, Багдад пробуждался. Издали доносились звонкие голоса муэдзинов, перекликались голосистые петухи. Утро… Время намаза.

Фатима с трудом встала, как всегда, помолилась, затем, подойдя к сыну, осторожно поправила сползшее с него одеяло и снова прилегла.

Тихо скрипнула дверь, и в сардаб вошла соседка Ходиджа.

— Ой, Ходиджа, родная, как хорошо, что ты зашла. Что-то мне сегодня особенно тяжело! — проговорила Фатима.

Ходиджа прошла в глубь сардаба, нагнулась к подруге и озабоченно потрогала ее лоб. Он был горячий.

Жар охватил все тело Фатимы. Она хотела еще что-то сказать, но натужно закашлялась. Лицо ее покраснело от боли, на глаза навернулись слезы. Она прижала руки к груди, тщетно пытаясь сдержать кашель, но не могла, кашляла все громче и громче, всхлипывала, задыхалась.

Мухтар проснулся и бросился к матери:

— Умма, что с тобой?.. Тебе плохо? Тетя Ходиджа, что с ней?

— Откройте дверь, душно мне… — простонала Фатима.

Мухтар кинулся к двери.

Поднимающееся солнце бросало на землю золотисто-розовые лучи, с реки тянуло утренней свежестью. Вокруг было тихо и спокойно.

Кашель отпустил Фатиму. Она лежала молча, тяжело дышала, а взгляд ее, обращенный к сыну, выражал глубокую тревогу и боль. Он присел около нее на корточки и, гладя ее худую, высохшую руку, сказал:

— Умма, обо мне не думай, со мной ничего не случится. Война, наверно, кончилась, слышишь — в городе тихо. Теперь откроют мастерские, я снова начну работать, и нам с тобой будет легче… Ты полежи, я сейчас сбегаю за водой, а тетя Ходиджа пока разожжет мангал, хорошо?

Мать кивнула.

Схватив глиняный кувшин, Мухтар со всех ног помчался за водой.

— Не терзай себя, Фатима, хороший у тебя сын! — проводив его взглядом, сказала Ходиджа. — Не тревожься о нем, он уже умеет ткать бязь, читать коран, да и в школьных книгах разбирается. Слава аллаху, мальчик, как взрослый, все понимает.

— Если бы ты знала, Ходиджа, как мне больно за него, — сдерживая слезы, слабым голосом говорила Фатима. — Бедный ребенок!.. Вырос без отца. А я ни разу не могла его побаловать, чем-нибудь позабавить. Только и радости у него, что поиграть с товарищами, выкупаться в Тигре… Но мальчик растет хороший, добрый, ребята его любят и тянутся за ним.

— О чем же ты горюешь? — прервала ее Ходиджа. — Он найдет себе место в жизни. Не одни мы так живем. Не растравляй себя…

В сардаб через открытую дверь донесся голос Мухтара. Он шел и пел:

По пути за водой Мухтар успел перекинуться парой слов с приятелями. Мальчишки всегда обо всем узнают первыми, и они сообщили Мухтару, что в город вошли английские войска. А он по привычке тут же сложил про это песенку.

— Мама, Ходиджа! — оживленно заговорил мальчик, войдя в сардаб и поставив в угол кувшин с водой. — Инглизы вошли в город. Надо скорей выпить чай и бежать… может быть, мастерская откроется, работать начнем!

— …Турки… инглизы… — горестно произнесла Фатима. — Почему им не сидится у себя дома?.. Что им нужно в Багдаде? Сидна Зулейха рассказывала, что при инглизах жизнь не станет легче. Она сама слышала это от Хашима-эфенди.

— Он ученый человек, он все понимает! — заметила Ходиджа.

— Конечно! — воскликнул Мухтар.

— Ну вот, а ты радуешься, песни поешь, — упрекнула его Ходиджа.

Мухтар насупился.

— Ладно, не сердись, я пошутила. Посмотри-ка, не заглох ли самовар, а то без чая останешься.

Мальчик вышел во двор, с разбегу подхватил дымящийся самовар и внес в сардаб.

Ходиджа налила ему чашку кипятку. Мухтар покрошил в нее сухую лепешку, откусил кусочек финика и стал торопливо есть.

Быстро управившись с завтраком, он поднялся, потуже завязал платок на голове и сказал:

— Ну, я пойду! Вдруг хозяин ждет нас!

— Иди, сынок, иди! Да поможет тебе аллах! — напутствовала его Фатима.

— Не оставляй надолго мать одну! — услышал он уже на улице голос Ходиджи.