Темнокожий мальчик в поисках счастья

НАБОРЩИК СУЛЕЙМАН

Замызганные и простреленные пулями теплушки были до отказа набиты азербайджанцами, которых выселяли из разных городов Грузии — особенно много их было из Батуми. Теперь их везли в Азербайджанскую республику мусаватистов — буржуазных националистов.

Старенький маневренный паровоз из последних сил тянул длинный состав. Двери теплушек заперли снаружи еще в Тифлисе, перед самым отправлением. Было душно и тесно. Мухтар, со всех сторон стиснутый, спал, как пригревшийся котенок.

Под утро кто-то закричал:

— Давайте сломаем двери, невозможно дышать. Даже царь Николай не отправлял в Сибирь своих врагов в таких стойлах.

Мухтар проснулся. Он радовался, что не видит злого лица Кара-Баджи, не слышит ее ругани.

— Скорей бы кончилась эта проклятая дорога… — простонала пожилая женщина. — Ноги отекли.

В одном из углов вагона раздался громкий и возмущенный голос:

— Мне непонятно, почему мусаватистское руководство бездействует? Жордания против нас, азербайджанцев, — пусть… Но ведь и у них, мусаватистов, есть армия, полицейские. Так почему же они бездействуют? Почему правители, сидящие в Баку, допускают, чтобы грузины так нагло издевались над нами?

— Подняли нас с насиженных мест… Как скотину, загнали в эти теплушки, заперли, как преступников, даже свежего воздуха лишили.

— Грузины должны быть наказаны! — поддержал их другой голос. — Надо объявить им войну.

— Только этого нам и не хватает… — вмешался Сулейман. — А ты хочешь, чтобы разгорелась война между рабочими Грузии и бакинскими нефтяниками? Да еще и армян втянут! Кому это надо! Что мы не поделили? Не сама вера виновата в нашей беде, а богачи… Попы и муллы твердят лишь одно — что богатых не трогай, будто самим богом им дано все, а не грабежом бедных людей.

Сулеймана слушали внимательно.

— У меньшевиков, дашнаков, наших мусаватистов одна «справедливость», — неожиданно подхватил молодой парень с косым шрамом на лбу. — Делай хорошо только для себя. Разве не могли бы они спокойно и мирно решить свои споры о границах закавказских республик?

— В том-то и дело, что наши беки думают, как бы побольше отнять земли у грузинских князей и дашнаков, а те у наших. Вот они и договариваются с англичанами, американцами, немцами, турками, обделывают свои грязные махинации, — пояснил Сулейман.

— Ого, ты что-то не туда гнешь, братец, — раздраженно бросил человек, сидевший бок о бок с Мухтаром. — Ты как большевистский агитатор. Вот благодаря таким, как ты, мы и страдаем.

Страсти разгорались. Одни защищали большевиков, другие — меньшевиков, а остальные настороженно молчали, не зная, кого слушать.

Тревога снова овладела Мухтаром. А вдруг Исламов отправил телеграмму и на границе полиция схватит его? Тогда ни Москвы, ни Кремля, ни Ленина ему никогда не увидеть. Вернут его в Тифлис и посадят в тюрьму над Курой. Он попытался уверить себя, что все это чепуха, но тревога не проходила.

Время текло медленно. Мухтар почти целый день проспал. Наступила ночь. Снаружи гудел ветер, по крыше вагона сердито стучал дождь, из щелей тянуло холодом.

Утро. Мухтар открыл глаза и увидел рядом Сулеймана, старика и пожилую женщину, закутанную в черную чадру. Они с аппетитом ели печеную тыкву. У Мухтара от голода засосало под ложечкой: с самого Тифлиса он ничего не ел. «Нет, я никогда не смогу попросить у людей пищу, — подумал он. — Нет! Нет! Нет, нет!.. Я сыт, я только что поел». Он вспомнил, как мать учила его повторять про себя эти слова, чтобы подавить голод.

Заметив, что мальчик не спит, Сулейман шутливо воскликнул:

— Проснулся? Молодец! Так крепко могут спать только праведники, ходжи, побывавшие в Мекке!

— А я и есть ходжа! — в тон Сулейману ответил Мухтар. Он почувствовал себя почему-то на редкость спокойно и беззаботно.

— А ты, оказывается, веселый парень, шутник, — рассмеялся Сулейман. — Ну-ка, ходжа, закуси, — и он протянул Мухтару большой ломоть темно-коричневой тыквы. — Бери, бери, — повторил он, заметив, что Мухтар смущается. — Правда, это не еда, а вода, но все же лучше, чем ничего.

Мухтар взял и быстро проглотил тыкву. А Сулейман наклонился к его уху и шепнул:

— Больше суток, как мы с тобой стали братьями, а ты только спишь и спишь… Мне неловко, что я даже не знаю, как тебя зовут.

— Меня зовут Мухтар, — тихо ответил мальчик. — Я же говорил вам, что из Багдада, служил у купца Исламова… Неужели все забыли?

— Нет, не забыл, знаю, что ты — араб…

— Вот видите, вспомнили.

— Каким же ветром занесло тебя в Тифлис? — спросил Сулейман и заметил, что лицо парня изменилось, глаза стали печальными. — А впрочем, есть вещи, о которых не всегда хочется рассказывать. Это я так спросил, между прочим. На вот, съешь еще кусочек тыквы.

Как непохож был этот душевный, приветливый человек на тех, с кем Мухтару приходилось сталкиваться в последнее время! Когда многое накопится на сердце, хочется излить все тому, кто поймет тебя, ободрит ласковым словом, поможет советом. Таким человеком казался Мухтару Сулейман.

— Вы спросили, каким ветром меня занесло в Тифлис? Я хочу рассказать вам об этом. Только это очень длинная история, а я плохо говорю по-вашему… — несмело шепнул Мухтар.

— Дорога, мой друг, создана для рассказов и песен, — добродушно сказал Сулейман. — А понять тебя я пойму. Ты, я заметил, любишь употреблять турецкие слова, видно, знаешь этот язык. Ну и мне в типографии приходилось кое-что набирать на турецком языке. Так что договоримся. — И, перейдя на серьезный тон, добавил: — Говори, Мухтар, не смущайся. Ни купцу Исламову, никому другому выдавать тебя я не собираюсь. Рассказ твой останется при мне, а я тебе, может быть, в чем-нибудь Смогу помочь. На чужбине одному нелегко.

— Мне и на родине было нелегко! — ответил Мухтар и медленно, путая азербайджанские и турецкие слова, глядя куда-то поверх Сулеймана, начал рассказывать ему историю своей жизни, короткой жизни темнокожего мальчика, бросившего дерзкий вызов судьбе и пустившегося в поисках своего счастья в далекий путь.

— Да, парень, — задумчиво сказал Сулейман, когда Мухтар умолк, — трудновато тебе пришлось. И впереди еще немало испытаний. А это ты хорошо сказал: «Я иду в Москву за своим счастьем». И я этой дорогой иду, но молчу, пока об этом вслух нельзя! Ты сам знаешь: в степах мыши, а у мышей длинные уши. А я во всем тебе помогу. Ты мне веришь?

Мухтар вместо ответа схватил его руку и затряс ее.

— Вот и ладно, — улыбнулся Сулейман. — Я тебя не оставлю. Не обещаю ни райской пищи, ни мягких перин. Помогу тебе найти работу, что заработаешь, то и поешь. Но помни условие: слушаться меня во всем. Назвался младшим братом, — значит, терпи. Я по-братски и всыпать смогу, а рука у меня тяжелая, рабочая, не то что у твоей этой миссионерки, как ее звали?..

— Миссис Мэри Шолтон, — рассмеялся Мухтар.

— Вот именно! — подтвердил Сулейман.

— Будешь слушаться нас — мы тебя в обиду не дадим, — поддержал сына старик. — И бояться нас не надо… Мы не грабители и не карманники, мы люди рабочие… простые, мы все тут, как и ты, — одним горем дышим, одной бедой опутаны. Везут нас насильно, а куда? К кому? Знает лишь аллах.

Мухтар сочувственно покачал головой. Но отец Сулеймана воспринял это по-своему.

— А ты не горюй, — сказал он. И, ласково хлопнув по плечу, спросил: — Умеешь петь?

Мухтар улыбнулся.

— Значит, умеешь. Спой-ка лучше, с песней жить легче. Верно я говорю, Сулейман?

— Верно, верно, верно, — откликнулось несколько голосов.

— Вот видишь, — продолжал отец Сулеймана. — Песня — лекарство от всех болезней. Особенно от тоски по родине.

Мухтар улыбнулся, поднял голову, вздохнул:

— Хорошо, сейчас я спою вам. — И на родном языке запел звонко:

Мухтар пел долго и упоенно. Столько искреннего чувства, боли, пережитых обид и страданий было в его голосе, что незнакомые слова становились понятными и родными, вызывая ответную печаль в сердцах слушателей.

— Отец, да он настоящий бюльбюль! — воскликнул Сулейман.

— Поет он хорошо, а судьба, видимо, не баловала его… — Старик устремил на Мухтара задумчивый взгляд. — Да, она не ко всем бывает милостива.

Поезд замедлил ход. Было ясно, что состав подходил к станции. Послышались частые паровозные гудки, громкие, протяжные сигналы рожка, вагоны дернулись, и поезд остановился.

— Станция!

— Теперь-то они должны открыть двери, — откликнулся Сулейман. — Хватит держать нас в этой душегубке!

Один из пассажиров подтянулся на руках к окошечку, выглянул наружу и радостно крикнул:

— Да это уже граница, братцы! Смотрите, азербайджанские аскеры… Видимо, вышли нас встречать!

За дверью действительно послышалась тюркская речь и лязг засова. Все заволновались, и через несколько минут маленькие колесики, поддерживающие тяжелую дверь, с визгом откатились влево. Поток свежего воздуха вместе с теплыми лучами солнца ворвался в теплушку.

— Собирайтесь! Выходите! Кончилась наша арестантская жизнь!.. — громко воскликнул Сулейман.

Женщины от радости начали плакать, громко молиться:

— Слава аллаху! Слава Азербайджану! Наша родная земля!

— Родная, да пока не наша, — произнес вполголоса Сулейман и подмигнул Мухтару.

Отец Сулеймана, поглаживая черную с проседью бороду, укоризненно посмотрел на сына, будто хотел сказать: «Язык твой к добру не приведет». Желая успокоить его, парень, сияя улыбкой, сказал:

— Отец, молись аллаху, мы находимся в безопасной зоне, в стране наших единоверцев…

И действительно, вскоре пришли мусаватистские аскеры в папахах, в гимнастерках цвета хаки, в матерчатых гетрах. Конвоирующие состав грузинские солдаты внешне отличались от них фуражками с бордовыми ободками, белыми гимнастерками, немецкими ботинками. Солдаты, преградив выход из вагонов, держали винтовки с оголенными штыками.

— Пока нельзя выходить, — строго сказал грузинский конвоир. — Придет начальство, проверит количество людей, и тогда пожалуйста — можете идти куда угодно.

Через несколько минут появился бравый офицер-азербайджанец, одетый в турецкий военный мундир.

— Мои единоверцы, — произнес он голосом патера, — вы — на свободе. Вас встречают на земле ваших отцов! Спускайтесь вниз, на платформу! — И тут же, обращаясь к одному из пассажиров, сказал: — Ну-ка, друг, проверь, сколько у вас здесь живых душ находится?

Тот быстро справился с заданием.

— Пятьдесят три человека с детьми, господин офицер, — ответил он.

— Откуда у вас появился лишний человек! Проверь еще раз! Должно быть пятьдесят два.

Сердце Мухтара сжалось и упало куда-то вниз. Он умоляюще взглянул на Сулеймана.

— Господин заабит[32], он плохо считал, разрешите мне проверить, — не растерялся Сулейман.

Сулейман делал вид, что старательно пересчитывает пассажиров, потом повернулся к тому, кто считал до него:

— Даже считать не можешь! — и, обращаясь к офицеру, уверенно и смело сказал: — Пятьдесят два человека. Он просто ошибся… Клянусь вашей головой! Точная цифра. Если желаете, попросите проверить еще раз. Или сами проверьте.

— Верю, верю, — офицер улыбнулся, поставил перед номером теплушки галочку и вместе с начальником грузинского конвоя прошел к следующей.

Мухтар перевел дух.

Отец Сулеймана, глядя на его бледное лицо, тихонько улыбнулся в бороду.

— Помни, дитя мое: бьют того, кто боится врага.

Мальчик покраснел и опустил голову. «Он прав, — подумал Мухтар. — Я действительно испугался».

Составив акт о передаче пассажиров, сопровождающие состав грузинские конвоиры вышли из вагонов, и поезд тронулся с места.

Солнце стояло в зените, когда состав прибыл на платформу Акстафа. С перрона грянула музыка. Торжественная встреча после пережитых страданий настолько взволновала несчастных переселенцев, что они чуть ли не хором начали читать молитвы. «Это земля тех, кто исповедует ислам, — обрадовался Мухтар. — Может, меня здесь не будут обижать».

Со станционной платформы послышался громкий голос:

— С благополучным прибытием!.. Выходите!.. Выходите!

— Зачем выходить, мы же едем в Баку?

— До Баку вас довезет новый состав. Он скоро подойдет! — ответили им.

Началась высадка. Люди с узлами, корзинами, деревянными сундучками, обитыми разноцветными полосками железа, наводнили платформу. Здесь было много военных. «Садитесь, садитесь, стоять нельзя!» — покрикивали аскеры на суетившихся пассажиров, и те послушно усаживались на свои пожитки. Мухтар ни на шаг не отставал от семьи Сулеймана. Он попытался взять из рук его матери тяжелый тюк, и та вопросительно взглянула на Сулеймана.

— Отдай, мать, пусть парень несет, он посильнее тебя!

Оркестр без устали играл военные марши.

Спустя некоторое время на перроне в окружении офицеров появилась группа богато одетых господ. Один из них поднялся на перронную тележку и откашлялся, готовясь держать речь. Музыка смолкла.

— Мои братья! Единоверцы! Соотечественники! Сыновья земли ислама! — патетически начал оратор. — Я прибыл сюда, чтобы встретить вас — братьев, пострадавших от грузинского насилия! Мы сегодня же отправим вас в Баку, в столицу, над которой гордо вьется знамя ислама, знамя нашей партии Мусават, знамя, которое спасло нашу нацию от большевистских комиссаров!.. — Он говорил долго, высокопарно и нудно. Люди быстро утомились и перестали слушать его. Заканчивая речь, правительственный эмиссар снова возвысил голос: — На незаконные действия грузинского правительства мы также ответили высылкой грузин из Баку. Справедливость должна восторжествовать. Ура!

Несколько неуверенных голосов подхватили этот возглас, послышались жидкие аплодисменты, они потонули в бравурном марше, сгладившем равнодушие приехавших.

Сбоку к платформе подкатили две солдатские походные кухни. Повара начали раздавать фунтовые куски хлеба и гороховый суп с бараниной. Сулейман взял кастрюли и пристроился в очередь. Через некоторое время он вернулся с налитой доверху кастрюлей и четырьмя порциями хлеба. Мать Сулеймана достала из плетеной корзины тарелку, налила в нее суп и протянула Мухтару:

— На, сынок, возьми свою долю.

Но Мухтар, приняв тарелку из рук женщины, протянул ее отцу Сулеймана. Старику этот жест пришелся по душе, и он одобрительно кивнул головой. Мухтар подождал, пока начнут есть старшие, и только тогда принялся за еду.

Утолив голод, досыта напившись чаю, пассажиры расселись кто где мог. Ждали отправки. Одни курили чубуки, другие оживленно беседовали, третьи сидели в раздумье. Над платформой стоял ровный гул голосов.

Какой-то солдат предлагал сидящим газеты.

— Читайте, читайте! — настойчиво приглашал он. — Последние новости — выступление лидера нашей партии господина Мухамеда Эмина Расул-заде!

Сулейман взял газету, просмотрел ее, наморщился.

— Ну и брешут! — сказал он.

— Опять ты, сынок, разворчался! — заметил старик.

— Понимаешь, отец, зло берет, — ответил Сулейман. — Рассказывают сказки о том, что народ ненавидит большевиков, что азербайджанцы готовы лечь костьми за партию Мусават, за добрых господ беков и нефтепромышленников.

— Замолчи, Сулейман! Газеты не могут писать неправду! — опасливо озираясь, прикрикнул на него старик. — Пожалей меня с матерью!

— Хорошо, отец, я замолчу. Тебе тоже не следует волноваться.

— Да, а твоя газета не врет?

— Вот доведется тебе в Баку прочитать, как ты говоришь, «мою газету», тогда скажешь: «Молодцы ребята, правду пишут».

— Стану я газеты читать! Приедем в Баку — не пущу тебя больше в типографию. Будешь сидеть со мной, обувь латать, может тогда поумнеешь.

Сулейман продолжал читать, он то и дело покачивал головой и приговаривал:

— Ну и вранье!.. Ну и болтуны!

— Молчи, сынок! — не выдержала и мать. — Отец верно говорит — время смутное, зачем искать неприятностей? Сгубишь себя, что тогда нам с отцом делать?

— Ой, мама, только послушай, что они пишут. Вот! «Большевики в Тифлисе потерпели поражение. Народ забросал их камнями…» — И, наклонившись, шепнул: — Честное слово, это же наглая ложь… Народ бросал демонстрантам цветы. Я это знаю, сам участвовал в демонстрации. Все простые люди были на нашей стороне! Я тебе еще и другое скажу: когда грузовик с большевиками остановился, толпа окружила его и кричала: «Да здравствует Советская Россия! Да здравствует большевистская Грузия! Да здравствует товарищ Ленин!» Вот как было дело! Зачем же врать, что большевиков прогнали камнями?

А старик, потягивая горький дым чубука, с волнением оглядывался вокруг, боясь, как бы кто не подслушал их разговор. Сулейман понял, что отец всерьез встревожился, умолк и снова погрузился в чтение. Временами он насмешливо улыбался, иногда хмурил брови и что-то шептал.

Мухтар смотрел на Сулеймана и видел, как его волнует прочитанное. А тот, неожиданно обратившись к нему, сказал:

— Эх, братец, мы с тобой счастливые люди, в такое время живем! — Обнял его за плечи, крепко прижал: — Скорей бы доехать до Баку! Там жизнь будет куда веселей, чем сейчас…

Неожиданно и тревожно задребезжал станционный колокол. Толпа пришла в движение, все заволновались. Чей-то громкий голос обрадовал людей:

— Поезд! Поезд!

Все засуетились. У каждого одна мысль в голове: скорей захватить место! В этой суматохе, неразберихе выделялся человек в штатском костюме. Это был депутат парламента, гянджинский землевладелец. Он торопливо бежал вдоль платформы и громко кричал:

— Братья, соблюдайте порядок. Прошу вас, господа! Поезд без вас не уйдет! Соблюдайте порядок.

Но разве его слушали!.. Людям было не до его призывов! Нет! Они лезли в вагон даже через окна. Вскоре вагоны были так забиты, что казалось, трещат стенки. Под звуки оркестра поезд отошел от платформы и двинулся в город Гянджу — в самое гнездо буржуазных националистов и махровых реакционеров.

— Видишь, парня без билета посадили да накормили вдобавок. Вот что значит свои, мусульмане!.. — сказал один из попутчиков.

Сулейман при отце не стал вступать в пререкания и только усмехнулся.

Националисты Гянджи с особым торжеством приняли эшелон с единоверцами: это способствовало разжиганию национально-религиозной вражды между Грузией и Арменией.

Перрон был переполнен богато одетыми господами, муллами в белых чалмах, мусаватистами, английскими солдатами и офицерами. Как только поезд остановился, пассажиров вежливо пригласили выйти из вагонов и совершить торжественную молитву-намаз в честь спасения от насилия иноверцев. Затем роздали пачки английских газет, банки с консервами, рафинад.

Мухтар и Сулейман остались в вагоне. Они отказались от молитвы.

— Мы здесь отдадим свою дань аллаху, — успокоил отца Сулейман.

Вернувшийся с продуктами отец стал укорять Сулеймана:

— Сам стал гяуром, безбожником, и еще мальчишку портишь, а он ведь ходжа! Посмотри, какие мы с матерью продукты получили! Есть еще на свете добрые люди.

— Успокойся, отец, мы здесь совершили намаз! — сказал Сулейман и, повернувшись к Мухтару, добавил: — Правду я говорю?

Не желая врать, Мухтар молча улыбнулся.

— А продукты и нам с тобой получить не мешает. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Пойдем? — Сулейман с Мухтаром вышли из вагона и направились к вагонетке, возле которой распоряжался толстопузый гянджинский бек, депутат парламента.

— Вы что, кажется, по второму разу получить хотите? — подозрительно спросил он Мухтара и Сулеймана.

— Что вы, бек, мы задержались на молитве, мы вот из этого вагона, — Сулейман смиренно показал на свой вагон.

Бека вдруг осенила какая-то мысль. Он скользнул по Мухтару взглядом, положил ему руку на плечо, закатил глаза к небу и, обращаясь к людям, окружавшим вагонетку, завопил:

— Посмотрите, правоверные, на эти тощие руки, на торчащие лопатки, на его усталые, голодные глаза. Вот до чего довели наш народ армяне и грузины! Аллах, ты все видишь, ты могуч и ты наш покровитель! — И, повернувшись к раздатчику, скомандовал: — Дайте ему двойную порцию. Пусть этот несчастный хоть теперь досыта наестся!

Услужливые помощники депутата стали совать Мухтару консервы и пригоршни сахара.

— А такому богатырю, как ты, — обратился толстяк к Сулейману, — следовало бы вступить добровольцем в пашу армию.

— Я только об этом и мечтаю, ваша честь! — совершенно серьезно отвечал Сулейман. — Отвезу старую мать, отца и братишку к родственникам в Баку и немедленно последую вашему совету.

— Вот пример, достойный подражания. Люблю таких молодцов! — воскликнул депутат и, повернувшись к помощникам, приказал: — Ему тоже двойную порцию, его сила нужна нашему Азербайджану!

Мухтар и Сулейман вернулись в вагон и, от души посмеиваясь, стали раскладывать на полке полученные продукты.

— Вот видишь, отец, — пошутил Сулейман, — какой нам почет, а ты нас чуть ли не в безбожники записал!

Старик пробормотал что-то под нос, а потом сказал жене:

— Убери продукты, нам еще долго ехать.

Когда поезд отошел от станции, к ним подсел незнакомый молодой парень. Посидев несколько минут, он поднялся с места и, оставив на скамье какую-то свернутую в трубку бумагу, направился к дверям вагона.

— Эй, приятель, — крикнул ему вслед Сулейман, — ты что-то забыл.

— Ничего, оставьте себе! — ответил парень через плечо и вышел в тамбур.

Сулейман развернул бумагу. «Бог ты мой», — молча удивился он: в его руках было обращение Гянджинского комитета Коммунистической партии большевиков. В листовке сообщалось о разгроме армии Деникина, о провозглашении советской власти в Дагестане и о том, что на помощь рабочим и крестьянам Азербайджана идет Красная Армия. «Трудовой люд Армении, Грузии и Азербайджана никогда не питал вражды друг к другу и не собирается начинать братоубийственную войну, — говорилось в обращении. — У народов Закавказья и у нас — партии коммунистов — единая цель: изгнать всех иностранных захватчиков, освободиться от ига беков, заводчиков и фабрикантов». Закапчивалось обращение призывом готовиться к последним решающим боям с буржуазными националистами-мусаватистами и интервентами и сплачивать силы братских народов Грузии, Армении и Азербайджана в борьбе за создание в Закавказье советской власти.

Душа Сулеймана ликовала. Однако он спокойно и аккуратно сложил листовку и спрятал ее в карман. Короткие сумерки быстро сменила ночь. Было поздно. Мухтар, охваченный своими думами, сидел у окна и всматривался в темноту. Спать ему не хотелось. За окном вагона где-то вдали пылал огромный костер, бушевало пламя. Были отчетливо видны багровые отблески зарева.

— Смотрите… смотрите, кажется, горят дома! — крикнул Сулейман и вместе с другими пассажирами бросился к окну. — Большой особняк горит — наверно, крестьяне жгут бекское имение, — сказал Сулейман, глядя в темноту.

— Дядя Сулейман, мусаватисты — враги большевикам? — шепотом спросил Мухтар.

Сулейман улыбнулся и утвердительно кивнул головой.

— А когда мы приедем в Баку?

— Утром, если все будет благополучно.

— Если можно, расскажите мне немного о Баку. О нем много говорят, но я не знаю, что это за город.

— А что ты слышал?

— Еще в Тебризе мне рассказывал один жестянщик, его звали Али-Мамед, что в Баку было правительство рабочих и крестьян, но пришли османцы, а после англичане. Они захватили и убили много хороших людей, большевиков.

— Приедем в Баку, я познакомлю тебя с молодыми большевиками, — шепнул на ухо Мухтару Сулейман.

Мухтар удивленно посмотрел на него. «Неужели это правда: он знаком с большевиками?»

— Не веришь?

Мухтар не знал, что ответить.

И Сулейман рассказал Мухтару о Баку, об этом прекрасном и страшном городе, городе фантастических богатств и несказанной нищеты. Он нарисовал Мухтару картины каторжного труда нефтяников, погибавших на промыслах от ядовитых газов. Рассказал, как рабочие Баку — азербайджанцы, русские, грузины, армяне — жили впроголодь в закопченных бараках, умирали от голода и болезней…

— Но буржуазии не удавалось сломить боевой дух бакинского пролетариата. Ты слышал это слово «пролетариат»?

— Да, — ответил Мухтар. — Я услышал его впервые еще в Карачи от вожака докеров Мирзы.

— Ну ладно, скоро утро, нам пора спать…

Поезд прибыл в Баку утром. Нагруженные вещами пассажиры выходили из здания вокзала и растекались по улицам города. Толпившиеся у выхода с вокзала носильщики — амбалы — со смешными, свитыми из веревок треугольными подушками за спиной, которые делали их похожими на горбунов, наперебой предлагали свои услуги и чуть не силой вырывали вещи из рук пассажиров.

У семьи Сулеймана узлов было немного, обошлись без носильщиков. Пройдя привокзальную площадь, они вышли на улицу, по которой, отчаянно звеня, тащилась конка. На остановке все быстро поднялись в задний вагончик и уложили вещи в угол площадки.

— Смотри не зевай, потеряешься, тогда худо будет… — предупредил Сулейман.

Мухтар улыбнулся и прильнул к окну.

— Сулейман, сынок, — почти шепотом обратился к сыну старик, — куда ты тащишь этого парня? Ведь мы сами не в свой дом едем. Хоть и к брату, но он, ты же знаешь, своего дома не имеет.

— Отец, — укоризненно воскликнул Сулейман, — Мухтар будет жить со мной, он не обременит дядю, и на работу я его устрою.

— Я тебя самого больше на старую работу не пущу. Ты должен ее оставить… Совсем потерял голову, — ворчал старик.

— Отец, отец, — усмехнулся Сулейман, — смотри лучше на Баку. Ты же очень давно не был в этом городе.

Старик, взглядом обрезав его, умолк.

Они ехали долго. Вагоновожатый все время свистел и звонил, погоняя лошадей. Наконец остановились у небольшого сквера, и кондуктор крикнул:

— Парапет! Кому Парапет? Выходи?

Сулейман быстро спрыгнул, принял вещи и помог старикам сойти с конки.

— Беженцы из Грузии… — сочувственно проговорил кто-то за спиной.

Они прошли через небольшой сквер и вышли на улицу к двухэтажному зданию, на котором красовалась огромная вывеска: «Отель Метрополь». Перед ними тянулась вверх главная улица Баку, вымощенная булыжником.

— Эта улица названа в честь бывшего русского царя, палача Николая, — сказал Сулейман. — Смотри и запоминай, чтобы потом не заблудиться.

— Придержи свой язык, Сулейман, — умоляюще зашептал старик.

В глубине небольшой площади за огромными каменными воротами и зубчатой стеной Мухтар увидел какое-то черное, похожее на минарет сооружение.

— А это что? Крепость?

— Да, это бывшая крепость, а в ней есть Девичья башня, — пояснил Сулейман. — Говорят, что каждый ее кирпич пропитан кровью рабов.

Отец снова сделал ему замечание.

Здесь же, на площади, с левой стороны высилось массивное здание, на фасаде которого мальчик прочел арабскую надпись «Мусават». Он вопросительно посмотрел на Сулеймана.

— Мусават — значит равенство? Это хорошо.

— Да, ты правильно прочитал, — согласился Сулейман. — Но это равенство для богатых. Так называет себя партия наших азербайджанских буржуев…

Старик демонстративно прибавил шагу. Ему хотелось скорее дойти до пекарни своего брата Мешади-Касыма, чтобы не слушать опасные речи сына.

Они дошли до Базарной улицы. На перекрестке стояла чайхана. Отец Сулеймана стал неуверенно осматриваться вокруг.

— Где же здесь пекарня Мешади-Касыма? — спросил он пробегавшего мимо мальчишку с подносом, уставленным стаканами, видимо слугу из чайханы.

— А вот там, рядом с нашей чайханой, — ответил мальчик.

Старик увидел на противоположной стороне улицы притулившуюся подле чайханы лавку, на витрине которой висели свежеиспеченные лаваши. Это и была пекарня родного дяди Сулеймана. Они переходили улицу, когда раздался голос:

— Ой, кардаш! О, брат родной! — навстречу им бросился сам Мешади-Касым. — Аллах мой! Вот уж не думал, не гадал увидеть вас в Баку в такое время! — воскликнул он и прямо посреди улицы стал целовать и обнимать всех подряд. — Вот не ожидал, вот не ожидал!

— Мы и сами не собирались подниматься с места, — с достоинством отвечал старик. — Но судьба заставила нас покинуть насиженное гнездо.

— Ай-ай-ай, как трудно становится жить, — горевал, покачивая головой, причмокивая языком, Мешади-Касым. И тут же, подозвав из пекарни густо напудренного мукой подростка, приказал ему: — Гасан, проводи брата и тетю к нам домой. А вы, дорогие, — обратился он к Сулейману и Мухтару, — входите сюда.

Мешади-Касым ввел мужчин в пекарню, поспешно расстелил перед ними крохотную скатерть, принес несколько горячих, только что вынутых из печки лавашей и стал их потчевать.

— Кушайте, дорогие, сделайте милость.

Чтобы как-то ободрить Мухтара, Сулейман коротко рассказал дяде его историю. Тот участливо покачал головой. Заметив, что парень, не желая мешать встрече родственников, держится в стороне, Мешади-Касым позвал и его.

— Иди поближе, милый юноша, не стесняйся, садись, попробуй горячего лаваша.

Мухтар был голоден, вид горячего, поджаренного хлеба еще больше возбудил его аппетит. Покойная мать всегда учила его: «Неприлично набрасываться на чужую еду». Поблагодарив старика, он смущенно отказался. Тогда Мешади-Касым разломил кусок тонкого хлебца и протянул ему половину:

— Сам пророк сказал: «Отказ от хлеба приносит человеку несчастье!» На, попробуй.

Поблагодарив доброго пекаря, Мухтар взял из его рук хлеб. Он чувствовал себя неловко. Но Мешади-Касым, услышав, что его гость — ходжа, воздел руки и поднял глаза к небу:

— Бог ты мой, какая честь! Ведь он араб, прямой потомок пророка и к тому же посетил дом аллаха в Мекке!

Посмотрев ласково на Мухтара, он встал, вышел на порог своей лавки и громко закричал:

— Ага-Гамза! Ага-Гамза!

— Бяли, слушаю, — донесся голос чайханщика.

— Ради аллаха, пришли-ка сюда три больших стакана сладкого чая, а также отдельно чайник и сахар.

— Сейчас, Мешади, пришлю!

Хозяину чайханы стало любопытно, кому это его сосед заказал сладкого чая в больших стаканах, и он пожаловал сам с подносом в руках.

— Поздравляю с благополучным прибытием, — сказал он приветливо гостям Мешади-Касыма и с интересом посмотрел на Мухтара.

— Значит, у вас два племянника? — не без зависти добавил он. — Хорошие помощники в семье.

Пекарь с гордостью объяснил, что Мухтар не его племянник. Он — араб и к тому же ходжа, побывал в Мекке, а сейчас приехал сюда с Сулейманом.

— Кстати, может быть, он эту ночь переночует у тебя в чайхане, а потом как-нибудь устроим его, — обратился он к Ага-Гамзе. — А то здесь, в пекарне, не повернешься, а дома у меня ты сам знаешь как.

— Хорошо, пусть приходит, — согласился Ага-Гамза. — Только будет спать на голых досках, у меня нет никакой постели…

— Ну вот, сегодня есть где ночевать, а завтра посмотрим, — напившись чаю, сказал Сулейман и поднялся. — Жди меня здесь, я скоро вернусь.

И прежде чем дядя успел спросить его, куда он направляется, Сулейман вышел из пекарни.

Посидев немного, Мухтар тоже встал.

— Можно мне выйти на улицу? — спросил он.

— Ну что ж, иди погуляй, — согласился Мешади-Касым. — Только далеко не ходи, заблудишься.

Мухтар в душе ликовал. «Я уже в Баку! Дойду и до Москвы!» — подбадривал он себя. В мечтах о Москве он долго бродил по улицам города. Когда Сулейман вернулся, Мухтара еще не было. Мешади-Касым, встревоженный его долгим отсутствием, волновался.

— Да не волнуйся, дядя Касым… — успокаивал Сулейман старика. — Этот парень не пропадет, аллах его любит. Видишь, он всюду побывал: и в Мекке, и в Индии, и в Иране, а теперь — здесь… А вот и он! — сказал Сулейман, заметив переходившего улицу Мухтара.

Не успел Мухтар войти в пекарню, как почувствовал, что в его ухо пребольно впились жесткие пальцы.

— Ой! — воскликнул он невольно. — За что?!

— За то, что у тебя непослушные уши, — назидательно пояснил Сулейман.

— Да, сын мой, — вмешался в разговор Мешади-Касым. — Аллах дал тебе уши, чтобы ты слушался старших. Я же тебе говорил, чтобы ты не ходил далеко! — продолжал он. — Ты — ходжа, мусульманин, случись с тобой что-нибудь, на нашу голову падет грех перед богом.

Сулейман в душе расхохотался, но, сдержав себя, повернулся к Мухтару:

— Дядя прав. И я тебе говорил то же самое: всегда слушайся старших. А теперь пойдем, я провожу тебя в чайхану. Время уже позднее, а завтра тебе рано вставать. Я кое с кем переговорил, обещали устроить тебя в типографию. В Баку хлеб даром не дают…

— Всюду так: человек сам себя должен прокормить, — поддержал племянника Мешади-Касым.

— А пока, дядя, ты поддержишь нас… — рассмеялся Сулейман. — Вкусен твой лаваш. Но, заработанный своим трудом, он вдвое вкуснее. Не так ли, Мухтар?

Мухтар молча улыбался. В ясных глазах юноши, устремленных на Сулеймана, можно было прочесть полное согласие, благодарность и преданность своему новому старшему другу — молодому большевику-азербайджанцу.