Темнокожий мальчик в поисках счастья

В ДОМЕ КУПЦА ИСЛАМОВА

Когда Исламов и его спутники вернулись, люди еще сидели у теплого пепла погасшего костра. Служанка Сакина, чтобы быстрее шло время и предательский сон в холодную весеннюю ночь не взял свое, тихо, почти шепотом, рассказывала восточную легенду о любви певца Ашик-кериба. Мухтар почти ничего не понимал. Он ловил отдельные фразы и вспоминал, как сам, развлекая больную Зейнаб, рассказывал сказки.

…Время шло медленно. Всем казалось — ночь никогда не кончится. Ни игра в карты, ни борьба, ни сказки, ни вино не могли согреть, у людей зуб на зуб не попадал. Так прошло трое суток. И люди ждали, когда ветер судьбы пригонит корабль их жизни к берегам счастья — когда из Тифлиса прибудет железнодорожный состав и они сядут в вагоны, покинут эту страшную станцию, где каждую минуту их могут ограбить, отнять последнюю копейку. Эти бессонные тревожные ночи казались куда страшней, чем сама война, о которой рассказывали бывшие фронтовики.

За эти дни Мухтар подружился со своим ровесником, армянским мальчиком Вартаном. Он был из Карса, где свирепствовали янычары. Они убили родителей Вартана. Каким образом Вартан добрался до Эривани, Мухтар еще не знал. Но то, что мальчик был одинок в этом странном и непонятном мире, маленький араб почувствовал сразу. Мухтар рассказал ему о своих злоключениях, а Вартан — о тяжелой жизни в Армении. У Вартана в Тифлисе жила тетка, к которой он и пробирался через границу. Мухтар рассказал Вартану, как он попал к Исламову, о своем желании убежать от хозяина. Вартан дал ему адрес тетки и велел приходить к нему, как только Мухтар доберется до Тифлиса.

Сама судьба подружила Вартана и Мухтара. По ночам мальчики о чем-то шептались, а днем, в ожидании поезда, не спускали глаз с железнодорожных путей.

На четвертые сутки ранним утром мальчики первыми заметили дымок паровоза и радостно закричали:

— Идет! Идет!

Сонные, измученные долгим ожиданием люди встревоженно поднялись, засуетились, бросились к своим вещам.

— Сидите на месте! Сидите на месте! — приказывали солдаты.

Но люди уже не слушали их. В толпе шныряли карманники. У кого-то в этой суматохе пропали вещи. На перроне собралось немало и местных жителей-безбилетников, надеявшихся, так же как и Вартан, попасть в Тифлис.

Вот и поезд. Он показался из-за горного поворота, перешел пограничную арку и вскоре остановился у платформы станции Санаин.

Солдаты отгоняли людей в сторону.

— Дайте пассажирам выйти из вагона! Пока они там, все равно вы не войдете в вагон! — кричали они.

Один из таможенников, заглянув в вагон, набитый людьми, мебелью, сундуками, винными бочками, удивленно воскликнул:

— Вах! Вот это настоящие кавказские кочевники. Похоже, они захватили из дома даже ночные горшки. — И расхохотался.

Из меньшевистской Грузии выселялись армяне, коренные жители Тифлиса. Столько же грузин должны были покинуть пределы дашнакской Армении. Многие из приехавших, чувствуя себя на территории Армении в безопасности, расхрабрились, как петухи, и, проходя мимо сопровождавших их конвоиров, ругали вождя грузинских меньшевиков Жордания последними словами.

— Какой он социалист? Разве человек, стремящийся к братству всех национальностей, так поступает? — говорили они с гневом и возмущением. — Он не лучше Деникина.

— Иди… Иди… Посмотри, что творится в твоей прекрасной Армении… Друг другу будете горло грызть… Правильно делают, что таких, как вы, выгоняют из Грузии.

Станция Санаин лежит как бы на дне чаши, окруженной горами, вершины которых тонут в облаках. Станционную платформу окаймляет яркая зелень деревьев. Вартан, спрятавшийся за деревьями, дождался удобной минуты, когда началась посадочная суматоха, ринулся в гущу толпы и пролез в тот вагон, где были Мухтар и Исламов со своей семьей.

День выпал теплый, солнечный. Близился закат, наконец-то поезд тронулся. Мухтар радовался, что в вагоне едет и его новый приятель. Вартан лежал на самой верхней полке, затаив дыхание, боясь промолвить слово. Поезд качал его, как некогда мать в колыбели. Не прошло и двух часов, и поезд прошел под аркой, условно отделяющей землю армян от Грузинской республики. Арка была украшена флагами меньшевистской Грузии и портретами Ноя Жордания.

Вот и станция Садахлы! Здесь расположен грузинский погранпункт. Опять проверка документов, обыск и допросы. Таможенная и военная охрана оказались более строгой, чем прежде. Допрашивали всех: женщин и мужчин, девочек и мальчиков.

Мухтар вошел в кабинет начальника пограничного пропускного пункта и настороженно взглянул в ледяные глаза офицера.

— Ты кто будешь — армянин или татарин? — спросил хозяин кабинета на своем языке.

Мухтар ничего не понял, молча пожал плечами.

— Что молчишь? Или ты немой? — И улыбаясь добавил: — Большевик или дашнак?

— Дашнак, большевик, — повторил Мухтар.

— Кого дразнишь! — закричал начальник пункта и, стукнув кулаком по столу, встал со стула.

Мухтар беспомощно оглянулся по сторонам. В кабинете никого не было. Положение становилось критическим. Отчаявшись, мальчик все же сумел взять себя в руки и начал говорить по-английски.

— Сэр, ай араб — донт андерстенд… Ай эм арабиан…

От волнения он путал слова, стал говорить на нескольких языках: «Моя твоя… же не се па». Грузии изумленно уставился на мальчика и неожиданно громко засмеялся:

— Откуда взялся такой? Чучело! На каком языке ты болтаешь? Значит, «ай араб», «донт мой, твоя»?

Он встал и начал ходить по кабинету. Мухтар не спускал с него глаз. Он хотел еще что-то сказать, но грузин открыл дверь кабинета и, обращаясь к присутствующим, крикнул:

— Это чей мальчик, кто с ним едет?

Вперед вышел Исламов.

— Я его хозяин! — ответил он и вошел в кабинет.

Узнав, кто такой Мухтар, офицер заглянул в предъявленный купцом паспорт и, вернув его, безразличным тоном произнес:

— Можете идти. Он свободен!

Исламов поблагодарил начальника и вышел из кабинета. За хозяином последовал и Мухтар.

— Ну и осел же ты, — повернувшись к мальчику, со злостью сказал Исламов. — Зачем говорил на всех языках? Кто тебя тут поймет? Заговорил бы еще по-китайски…

— Я его не знаю.

Исламов подумал, что Мухтар над ним смеется, и со всего размаха ударил его по щеке. Мальчик ничего не сказал.

На глазах прислуги Исламов заметил слезы. Жена сообщила, что унесли большое красивое английское одеяло.

— Зачем отдали? — закричал он на жену. Жена и прислуга разрыдались. От испуга мальчик тоже заплакал.

— Ты, ага Исламов, не нервничай! — спокойно сказал один из попутчиков. — Твое одеяло понравилось начальнику конвоя.

— Бандиты! — закричал Исламов и ударил мальчика по шее. — Будь я здесь, никто не посмел бы меня грабить.

— Зря бьешь мальчика! И при тебе бы забрали… Время такое: кто силен, тот и наверху…

Проглотив слезы обиды, Мухтар взглянул на верхнюю полку. Добрые глаза Вартана сочувственно и ободряюще смотрели на него. На душе мальчика стало легче.

На станцию Александрополь поезд прибыл на заре. Как только состав остановился, в вагон вошла молодая черноволосая девушка лет двадцати. Быстро рассовав пассажирам и солдатам какие-то листки, она мгновенно исчезла. Достался листок и Мухтару. Один из солдат стал по слогам читать:

— «Товарищи рабочие, крестьяне, солдаты Грузии!» — Прочитав эти слова, солдат настороженно остановился.

— Ну, что умолк? Продолжай!

Посмотрев на товарищей, солдат протянул листок Исламову.

— Я уверен, вы лучше меня умеете читать, — сказал он. — Давайте вслух…

— Да, да, хозяин, прочитайте…

Исламов был вынужден согласиться, — дорога до Тифлиса еще далека, с солдатами ссориться незачем. И он начал читать:

— «Правительство меньшевиков во главе с Ноем Жордания, Чхенкели, Рамишвили продали нашу родину иностранным фабрикантам и заводчикам. Они заключили с кайзеровской империей тайный договор. Отныне хозяевами всех наших железных дорог будет немецкая армия. Она вывозит из Грузии наш скот, птицу, хлеб, вино, чай, меха, фураж — словом все, чем богата наша родина. Немцы захватили нашу страну. Турецкие генералы, подобно Вахибу-паше, Исмаилу Хакки, на пароходах, с трюмами, наполненными добром грузинского народа, отплывают из порта Батуми, где еще хозяйничают султанские янычары.

Для свержения власти буржуазных националистов восстала трудовая Абхазия, жители юга Осетии, Кутаиси, К нам на помощь идет Красная Армия!

Ленин с нами! Смелей вступайте в ряды красных партизан Грузии!

Освободим нашу родину от буржуазных националистов-меньшевиков!

Долой Ноя Жордания и его правительство!

Да здравствует Советская Грузия!»

Прочитав листовку, Исламов растерянно посмотрел на присутствующих.

— Аллах мой, куда смотрят эти местные власти?! — в ужасе воскликнул он и хотел броситься к выходу, чтобы крикнуть: «Задержите эту стерву! Она большевичка!», но солдаты остановили его:

— Сидите на месте. Вы чужестранец. Не ваше дело вмешиваться в нашу политику.

С платформы донесся чей-то голос:

— Вот она!.. Держите ее!..

— Хватайте скорей!

Раздалось несколько выстрелов. Мухтар бросился к открытому окну.

На перроне лицом вниз лежала та девушка, которая только что была здесь, в купе. Вокруг нее были рассыпаны листки. По асфальту растекалась алая лужица крови… Собрав все силы, она сделала отчаянную попытку подняться.

— Да здравствует Москва! Долой дашнаков!

Прозвучали еще два выстрела. Тело девушки медленно опустилось на землю. Подошел офицер. Ногой, обутой в грубый сапог, толкнул девушку в бок. Она была мертва.

Исламов молчал. По его лицу расползлась довольная улыбка.

— Так ей и надо!

— Мне очень жаль ее! — сказал Мухтар, и глаза его наполнились слезами.

Увидев это, хозяин заорал:

— Видали, какой чувствительный. Сейчас же перестань хныкать! — И желчно добавил: — Да у меня у самого рука не дрогнула бы… Из-за этих негодяев у нас и началась такая кутерьма: ни торговли, ни хлеба, ни спокойствия!..

Мухтар сжал зубы, потемнел, но сдержал свой гнев. В упор посмотрев в лицо хозяина, подумал: «Скорей бы добраться до Тифлиса, а там ни часу не останусь в твоем доме!» Он перевел взгляд на окно, туда, где лежало неподвижное тело убитой девушки. «Если все большевики такие, как она, то я тоже буду большевиком!» — твердо решил он. Целый день он был молчалив и хмур: на сердце тяжелым камнем лежала печаль. Он не мог забыть о храброй девушке.

Поезд шел. За окном мелькали красивые и величественные горы. Они как бы громоздились одна на другую. На каждой станции вагоны окружала толпа истощенных, оборванных людей. Женщины с детьми протягивали к окнам руки и плача просили:

— Господа, будьте милосердными!.. Хлеба!.. Хоть маленькую корочку хлеба!

Но всего этого Мухтар почти не видел и не слышал: был занят своими думами. Он даже не замечал того, как его хозяин, разложив на коленях завтрак, жадно ел жареную дичь, запивая ее вином из серебряной стопки. Снаружи доносились умоляющие голоса, но Исламов был глух и нем.

Старик с крашенной хной бородой, с глубоким состраданием глядевший на голодных людей, вдруг обернулся к Исламову:

— Вы думаете, в Грузии нет хлеба? — И, заметив, что тому до него нет дела, сам себе ответил: — Все есть! Грузия — богатый край. Здесь все есть…

— Надо быть последним дураком, чтобы в такое время, когда зерно с каждым днем поднимается в цене, продавать его!

Старик покраснел, но промолчал. Он посмотрел на Исламова, на сидевших рядом с ним таких же, как он, разжиревших, самодовольных купцов и старику показалось, что это не люди, а какие-то кровожадные животные.

Мухтар тоже молчал. Все, что творилось вокруг, заставляло его спрашивать себя: «Если это русская земля, страна Ленина, то где же все то, о чем говорил мне в Карачи добрый вожак докеров Мирза? И что теперь будет со мной, одиноким и жалким чужестранцем, если я убегу от Исламова?»

Со скрытой ненавистью посмотрел он на Исламова. Он помнил, как в Багдаде, после ухода турок, купцы заперли свои хлебные амбары. Тогда голодные багдадцы взломали купеческие лабазы и старики на улице распределяли зерно между голодающими. «Почему и здесь так же не сделают?» — думал Мухтар.

Его уже перестала радовать мысль о том, что путешествие подходит к концу и они скоро должны прибыть на место.

Вот и Тифлис. Нагруженный вещами, Мухтар вслед за Исламовым вышел из вагона. Вокзал кишел людьми. Особенно много было военных в какой-то странной, незнакомой форме.

— Только итальянцев здесь не хватало, — сказал вслух Исламов.

Носильщик, решив, что перед ним единомышленник, со вздохом произнес:

— Да, теперь они, а до них были немцы. Говорят, что пришлют и французов…

— Пусть хоть дьяволы придут, только, бы не русские, не большевики, — прошипел Исламов.

Носильщик удивленно посмотрел на него.

— Да, конечно, вам при всех хорошо, а как нам, бедным людям, жить?!

Исламов озадаченно зацокал языком. Они вышли на привокзальную площадь, уселись в фаэтон. Исламов с женой и служанкой разместились на сиденьях. Мальчика возчик посадил рядом с собой. Колеса загремели по каменистой мостовой. Мухтар смотрел на людей в странной, как ему казалось, очень теплой одежде. Он увидел старика, продавца горячего чая, который держал пузатый самовар из оцинкованного железа и громко зазывал любителей чая. На груди у старика висела кожаная сумка с множеством отделений, в которых виднелись крохотные стаканы и мелко накрошенные кусочки сахара. Эта сценка напомнила Мухтару родной Багдад.

— Кому горячий ароматный чай! Налью горячего чая! — хриплым голосом кричал уличный чайханщик.

Фаэтон выехал на широкий и просторный майдан, здесь горами лежали фрукты, овощи, разные изделия и побрякушки, а лавочники, лоточники, виноторговцы громко и усердно зазывали покупателей.

— Берите гранаты, красные как кровь, сладкие как сахар!..

— Мацони! Мацони! — надрывался парень, погоняя маленького ослика, на боках которого в соломенных сетках находились глиняные кувшинчики с простоквашей.

Переехали мост через Куру, миновали мечеть Шах-Аббаса с высоким минаретом и мозаичным куполом, район шумного, многолюдного Шайтан-базара, где были расположены магазины, кустарные мастерские и знаменитые тифлисские лечебные серные бани. Фаэтон остановился в покатом маленьком тупике. Встретить Исламова вышли чуть ли не из всех домов. Собралась большая толпа, в основном женщины.

— Со счастливым прибытием вас, ага! — раздались голоса.

— Салам, господин Исламов!

— С прибытием!

Но вот толпа расступилась, и вперед вышла старая сгорбленная женщина, укрытая черной атласной чадрой. С возгласом: «Сын мой!» — она бросила под ноги Исламова глиняный кувшин с водой. Кувшин разбился, вода разлилась по земле, а старуха припала головой к груди сына.

— Аллах мой! Неужели это правда — ты вернулся?! И бедная твоя мать дождалась этого счастливого дня? — плача, говорила она.

— Дождалась, мама. Видишь, слава аллаху, я уже дома. Но к чему такие горькие слезы?.. Успокойся, прошу тебя!

Исламов тут же представил матери молодую жену, ее служанку и Мухтара.

— Как же так, мальчик мой? — тихо сказала мать, очень удивленная тем, что он привез жену, — ведь дома его тоже ждала жена.

— Так надо, мама, поговорим после…

Мать любовно посмотрела на него, заранее все понимая и прощая.

У двухэтажного большого дома из красного кирпича Исламова встретила, играя выразительными глазами, молодая женщина с густо насурьмленными ресницами и бровями. Прикрыв лицо краем цветастого покрывала и склонив перед мужем голову, жестом правой руки она подала знак мяснику, и в тот же миг у самых ног хозяина был торжественно обезглавлен жирный баран.

Исламов ласково взглянул на первую жену. Он был рад такой встрече: «Пусть тебризянка учится, как надо встречать мужа».

— Гульнияз, сто лет жизни тебе! Спасибо тебе, моя красивая! — Он перешагнул через лужу крови и направился во двор особняка.

За хозяином и членами его семьи нерешительно направился и Мухтар, но пройти вглубь не осмелился, а сел во дворе у ворот.

Соседи, выразив матери Исламова свою радость и поздравив ее с возвращением сына, постепенно разошлись по домам.

О Мухтаре, конечно, опять все забыли. Но Кара-Баджи, служанка, много лет работающая при матери Исламова, женщина с желчным, злым лицом, вдруг заметила одиноко сидящего у ворот Мухтара и удивленно спросила:

— Ты откуда взялся?!

— Я служу у господина Исламова, он меня привез из Тебриза, — печально ответил мальчик, не поднимаясь с места.

Служанка не поняла больше половины его слов, и ей не понравилось, что он так непочтительно — сидя — ей отвечает.

— Что ты там бормочешь на каком-то непонятном языке?.. Ты что, не можешь по-нашему говорить?

В это время на террасу вышли Гульнияз-ханум и Исламов.

Кара-Баджи обратилась к хозяину:

— Скажите, господин мой, этого черномазого и правда привезли с собой?

Исламов небрежно взглянул на Мухтара, затем на жену и усмехнулся:

— Да, я купил его в Тебризе. Поможет в хозяйстве.

Гульнияз лукаво посмотрела на мужа:

— Мой господин, вы всегда с сюрпризами. В прошлый раз привезли из Индии обезьянку, а теперь этого пустынника… Кто будет с ним возиться? Хоть бы язык понимал…

— Он говорит по-турецки. Будет тебе помощником, Кара-Баджи.

Гульнияз и Исламов спустились вниз, во двор.

— Ну, и за что же вы так жестоко поступаете? — спросила жена, взяв его под руку.

Вначале Мухтару казалось, что Исламов, прогуливаясь с женой по двору, говорит о нем. Но потом он понял, что речь идет не о нем, а о молодой тебризянке. «Нет, я не останусь здесь… и не буду мешать нашему счастью… Уеду к родителям. Уеду обязательно!» — доносил ветер слова Гульнияз.

«Я тоже уйду из этого дома!» — подумал мальчик.

Вскоре Исламов с женой вернулись домой. Проходя мимо мальчика, она мягко улыбнулась ему. И у Мухтара стало как-то легко на душе. «Добрая женщина!» — подумал он.

Стало смеркаться. С улицы еще доносились затихающие голоса детворы, когда вышла Кара-Баджи и позвала Мухтара в дом. Она провела его в кухню, освещенную мощными керосиновыми лампами.

Седая повариха, Наргиз-хала, женщина лет пятидесяти с добрыми глазами, поставила перед мальчиком тарелку с ароматным тонким ханским рисом, украшенным золотистыми крупинками шафрана и изюмом; тут же лежал кусочек курицы, а в стакане сверкал ароматный домашний шербет.

— Ешь все… Наверное, целый день не кормили! — жалостливо сказала повариха и села напротив Мухтара, опустив на стол усталые руки. Она участливо смотрела на мальчика, который сидел опустив голову и почему-то не решался протянуть руку к еде.

— Почему не кушаешь? Я мусульманка, ла-илала ил-аллах! — воскликнула она, желая доказать мальчику, что у них одна вера и пища, приготовленная ее руками, чистая.

Мухтар поднял голову и благодарно посмотрел на седую женщину.

— Вот, смотри, мои руки чистые! — она протянула руки через стол, и Мухтар увидел ее шершавые ладони.

На секунду задержав на них свой печальный взгляд, Мухтар вспомнил руки матери.

Прослезившись, он неожиданно крепко прижал свое лицо к ее раскрытым ладоням и тихо-тихо произнес:

— Умма… умма!..

Спать Мухтара положили в небольшом чуланчике, в котором утром складывалась постель прислуги.

Несмотря на усталость, Мухтар не мог заснуть до рассвета. Он вспоминал железную дорогу, пограничную станцию и истекающую кровью черноволосую девушку. Потом из тумана памяти появился индийский пароход, на котором он ехал из Джидды в Карачи, добрый его капитан Нури-Аср. Мухтар, как наяву, видел его стройную высокую фигуру, черные, красиво причесанные волосы, ласковые улыбающиеся глаза. Потом вспомнилась жизнь в сиротском доме и Мэри Шолтон, Зейнаб и Вартан. Почти под утро сон взял свое. Но спал он недолго. Мухтар сквозь сон почувствовал, что кто-то изо всех сил трясет его за плечи. Он открыл глаза: над ним стояла Кара-Баджи.

— Бужу, бужу, никак не проснешься! — сердито сказала она. — Поднимайся, скоро взойдет солнце, пропустишь утренний намаз!

Мухтар, все еще во власти сна, не понимал, чего она хочет от него.

— Ты что, не понимаешь меня? — продолжала служанка. — Говорю тебе: взойдет солнце — пропустишь молитву, — она показала на небо.

— Я не молюсь, — покачав головой, тихо ответил мальчик и повернулся на другой бок к стене.

— Ты что, сумасшедший? Как не молишься?! Такой большой парень, а не молишься! — возмутилась служанка. — Аллах покарает тебя, а хозяин выгонит из дома. — И она стянула с него рваное одеяло.

Мухтар безразлично поднялся.

— Мне все равно, что будет — то будет…

— Нет, вы смотрите на него, — продолжала она. — Разве можно держать в доме таких безбожников. Дом разрушится.

Мухтар, не удержавшись, громко рассмеялся.

— Ах, вот как, ты все понимаешь и только притворяешься!

Она толкнула его в спину, обозвала грубыми словами, разгневанная, быстро ушла.

Мухтару снова пришла мысль о побеге, однако он понимал, что не так-то просто в большом незнакомом городе найти место для житья или работу. Он решил от кого-нибудь, хотя бы от Вартана, узнать, далеко ли от Тифлиса до Баку, о котором еще в Тебризе говорили ему добрые люди, и какая там власть? Кто знает, может быть, и там те же англичане, турки, немцы, царские солдаты.

Вскоре Кара-Баджи опять пришла за ним.

— Ну-ка, живо убирай свою постель и пошли за мной! — сурово скомандовала она.

Мальчик молча подчинился.

— Бери эти кувшины, — указала она на два металлических кувшина, в которых сама носила воду, и, протянув ремень, добавила: — На, завяжи их покрепче.

Мухтар в душе посмеялся над ее важностью. Когда кувшины были связаны, он посмотрел на нее, как бы спрашивая: «Что же дальше делать, недобрая женщина?..»

— Чего ты смотришь на меня бесстыжими глазами? — заворчала она. — Еще говоришь, что араб, потомок пророка… Разве его святость не учит нас, приверженцев ислама, пять раз в день выполнять молитвы? Человек, не почитающий аллаха, так и будет всю жизнь мыкаться по чужим дворам…

Мухтар молчал, а это еще больше выводило ее из себя.

— Бери кувшины и пошли! — и сама помогла ему перебросить их через плечо.

Кара-Баджи повела Мухтара к горному роднику, откуда брали воду специально для заварки чая в доме и торговой конторе, где Исламов совершал оптовые сделки. Он знал, как действует на покупателей дегустация чая, заваренного на родниковой воде.

— Ну как, запомнил дорогу? Теперь будешь ходить сюда два раза в день: утром и вечером. Понял?..

Мухтар молча кивнул головой.

— Два раза в день мы приносим воду, — продолжала она. — Понял?!

Мальчик утвердительно кивнул головой.

— Что у тебя, языка нет?

Он ничего не ответил. Опустил колено на землю и один, без ее помощи, поднял тяжелые кувшины с водой.

— Силы у тебя как у ишака, это не плохо…

Дорогой, пока поднимались к роднику, и на обратном пути Кара-Баджи время от времени обращалась к нему с обычными житейскими расспросами о его отце и матери. Но Мухтар молчал, словно не к нему она обращалась.

— Ты что, меня за человека не считаешь? — вдруг взорвалась она. — Или не желаешь со мной разговаривать?

Мухтар, с трудом шагая с тяжелой пошей и глядя под ноги, чтобы не упасть, только улыбался в душе, видя, как она злится.

Едва они вернулись домой, Кара-Баджи тут же сунула ему в руки топор, чтобы он наколол дров для топки тандура. Исламов любил по утрам есть домашний хлеб.

Так начался первый трудовой день Мухтара в Тифлисе.

Наконец хлеб испечен, самовар закипел, завтрак для хозяев был готов. Кара-Баджи, выведенная из себя непочтительностью Мухтара, нажаловалась хозяину. После завтрака, уходя в контору, Исламов приказал Кара-Баджи не выпускать мальчика из дому.

— Не беспокойтесь, ага! — поспешно ответила Кара-Баджи. — Я возьму его в руки, будет у меня самым послушным псом в доме…

Кара-Баджи вошла в кухню и, увидев мальчика, примостившегося у кухонного очага, сказала:

— Слышал, что сказал наш господин? Он велел мне не выпускать тебя на улицу!

Наргиз-хала бросила на Кара-Баджи осуждающий взгляд. Достав свежую лепешку, она разломила ее на куски, поставила на стол полную тарелку с пшеничной кашей и позвала Мухтара к столу.

— Сынок, садись сюда и ешь, — сказала она по-тюркски.

Мухтар несмело подошел к столу. Женщина пододвинула тарелку.

— Ешь, сынок, не бойся! Я слышала, что ты издалека? — с ласковой улыбкой спросила она.

Мухтар молча кивнул. Повариха заварила в белом фарфоровом чайнике свежий чай и поставила его перед ним. Наевшись досыта, мальчик с благодарностью взглянул на повариху и, встав с места, почтительно поклонился ей. Тут на кухню вошла Кара-Бэджи. Увидев, что Мухтар уже позавтракал, она с сожалением сказала:

— Ему не следовало давать есть, он не желает молиться аллаху!

— Кара-Баджи, оставь его в покое, — спокойно остановила ее Наргиз-хала. — Бог лишил тебя сладости жизни, не подарив тебе ни мужа, ни детей, а теперь ты не знаешь, на кого излить свою желчь. Он на чужбине, скиталец. Ему и так не сладко живется. Великий грех обижать несчастного сироту.

Помолчав некоторое время, она заговорила снова:

— Сама знаешь, какие неприятные слухи идут в городе — всех азербайджанцев собираются выселять из Гурджистана в Баку, а армян в Эривань… Посмотрела бы я на тебя, как повела бы ты себя, очутившись в его положении… — И добавила: — Нашего хозяина выгоняют отсюда!

— Это почему же? — спросила Кара-Баджи. — Наш ага не лавочник, а купец первого сорта. У него есть деньги. Он найдет с грузинами общий язык.

Но Наргиз-хала снова заговорила о Мухтаре:

— Скажу тебе вот что: я в этом доме служу тридцать лет и знаю, что делаю. Мальчик ест не наш хлеб, а то, что предназначено ему самим небом. Тебя сердит, что он не молится?.. Но, во-первых, он еще несовершеннолетний, а во-вторых, на том свете каждый будет отвечать за свои поступки. Обижая его, ты, Кара-Баджи, грешишь во сто раз больше, чем он. Пойдем-ка лучше отсюда, помоги мне в кладовой…

…Считая себя просвещенным человеком, Исламов выписывал газеты — на русском языке «Грузия» и «Возрождение» и на азербайджанском «Ислами Гурджистан» («Мусульманская Грузия») и «Садои Миллат» («Голос народа»). Мухтар любил первым получать почту. По утрам он с нетерпением ждал почтальона. И старый почтальон, чувствуя это, всегда с сияющей улыбкой приветствовал мальчика. Со временем добрый почтальон и мальчик так подружились, что Мухтар потихоньку давал ему припрятанные кусочки сахара или еще какие-нибудь сладости.

В один из апрельских дней 1919 года Мухтар показал почтальону адрес Вартана и спросил:

— Далеко ли отсюда эта улица?

— За вокзалом. А кто у тебя там?

— Тетя моего приятеля.

— А ты знаешь, что он армянин и у него другая вера? — пытливо глядя на мальчика, продолжал старик.

— Знаю. Но он честный друг, — ответил мальчик. — То, что он другой веры, мне все равно. Моя мама всегда говорила: «Дружи с любым… Лишь бы он был добрым, честным человеком!»

— Правильно говорила твоя мама… — сказал почтальон. — Хорошо, я найду твоего товарища и дам ему знать о тебе.

Мухтар схватил жилистую руку старика и прижал к своим горячим губам.

— Спасибо вам!