14. Жду вас в воскресенье на покаянии

И тащиться бы нам три дня и три ночи по буеракам свежеподмоченным, выталкивать бы чертовы тыквы из грязи и ям.

Но повезло встретить нам по пути грабителей.

Настоящих.

Не Робин Гуда и его красавчиков.

А беззубых, плешивистых редкоусых оборванцев с кривыми шпагами наперевес. А некоторые еще мотыги и топоры захватили.

Пять человек выходят к нам на огонек, как только встаем на вторую ночевку. Двигаются вразвалочку, неторопливо, они нас не боятся и не считают за серьезных соперников.

Что у нас брать-то? Библию?

– А ты ничего! – здоровается самый большой и самый плешивый. Со мной.

Подходит и голову мою за волосы поднимает.

А я в этот момент чехол расшнуровываю, в который ружье упаковано, так что терплю. Глаза вываливаются от возмущения, зубы скрипят. Но терплю.

Терпение – есть великое благо.

Короткий ежик светлых волос пытается вытечь из пальцев бандита. Слишком скользкая и редкая у меня шевелюра. Перед отъездом Литиция постригла мне голову под минималочку. И прическа успела отрасти лишь слегка.

– Чувствуйте себя как дома. Берите все, что нравится! – разрешаю разбойникам, путаясь в веревках.

– Ребята, монашка! – отвечают мне, наклоняясь ближе. И похабно смеются, – Повеселимся! Что там под рясой?

Так далеко моё гостеприимство не распространяется. Пацифизм – дело не для слабонервных.

Фиксирую его руку и рывком перебрасываю через себя.

Прямо в костер.

Пробиваю в яблочко, так сказать!

Плешивый кричит и катается по земле, сбивая огонь.

Вот бы Огаров Гимн России с таким же воодушевлением пел!

–Валите уже, к чертям! – рычу на остолбеневшую Марису, прижимающую к себе сына. Она все еще висит, как Windows после обновления.

А наш водитель тыкв уже сверкает пятками и, кажется, даже телегу бросать не планирует. И усердно её уталкивает в лесочек.

Ко мне же бегут все наши гости разом.

Черт, надо будет потренироваться ружье вытаскивать побыстрее и незаметнее, а то мне сейчас помогут.

Над ухом жужжит сталь.

Черт, черт, черт… тысяча чертей!

Второй выпад отбиваю дулом почти двухметрового ружья.

– Стоять!!!– огромное оружие в моих руках смотрится впечатляюще. Но тянет к земле. Трицепсы у меня пока плоховаты. Может его на подставочку надо ставить?!

Нападающие послушно замирают.

Терробайт чертей! Его еще зарядить нужно!

Так и знал, что буду использовать ружье вместо дубины!

Нет, чтобы сразу мачете себе купить!?

– Уходите, мы мирные люди! – приказываю, переводя дуло с одного на другого.

Бандиты переглядываются. Подмигивают друг другу и крутят руками. Коммандос на выпасе.

Тот, что подпалил подштанники в костре, злобно плюёт в мою сторону.

– Оно хоть заряжено, малышка? – интересуется он, переминаясь с ноги на ногу. В сумерках отчетливо сверкают его зубы. Железные, скорее всего.

Откуда ты такой умный, спрашивается, с топором наперевес?!

Ответить не успеваю: гады идут на меня.

Один против пятерых?

Почему ограбление стремительно превращается в бойню?

– Живым не дамся! – сбиваю ближайшего ударом в грудную клетку. Центр тяжести у «Эпика» просто великолепен. Прикладом добиваю упавшего в спину. И с криком: – НА БЕРЛИН! – прыгаю на него сверху, переламывая позвоночник массой своего тела.

– Она ненормальная!!! – кричит подбегающий бандит, замахиваясь на меня мечом.

– Я – ОН, – откатываюсь в сторону. Костра, к сожалению. Юбка тут же вспыхивает. Встаю на одно колено и прицеливаюсь в самого–похожего–на–главаря мужика. Он выше, умнее мордой и не машет оружием, как гибидедешник на перекрестке. И нажимаю курок.

А ружье стреляет.

Опа.

Что там насчет оружия, которое стреляет в конце каждой пьесы? Или я два дня с заряженной пушкой по городу мотался?!

А у него предохранителей нет.

Короче, даже я в ахуе. Не то что бандиты.

Для полной картины в небе сверкает молния, грохочет гром и начинается дождь. Сильный. Непроглядной стеной.

Я промокаю насквозь за полсекунды и радостно смеюсь.

Да это ж кара небесная!

И лучший дождь в моей жизни!

Я когда-то хотел умереть?

Забудьте!

Жизнь – офигенная штука!

– Валим, братва! Она одержимая! – делает правильный вывод распластанный подо мной грабитель и ползет наутёк.

Вожак кивает и подхватывает:

– Валим!

Сумасшедшая монашка без зонтика уже не так соблазнительна?

Зажимаю ружье подмышкой, складываю руки рупором и добиваю комментарием:

– Жду вас в воскресенье на покаянии, мудаки!!!!!

Как же много нехороших жестов прилетает мне в ответ.

Я абсолютно счастлив.

***

Когда возвращаешься в монастырь, как домой, это довольно грустно.

Когда тебя встречают, как героя, это довольно приятно.

Когда Лукреция с разбегу впечатывается в тебя всем телом и радостно прижимается обоими достоинствами, это Рай!

Алиса, я влюбился! Тащи шампанское, гусары гуляют!

В этот день отпрошены все запреты. Почти. На стол подают мясо, Жозефина поет, вечерний молебен отменен.

Даже выдают немного вина, исключительно во благих намерениях. Я прям бутылки две за вечер уговариваю. И намерения становятся настолько благими, что готов осчастливить сразу троих, нет, пятерых сестренок. Тащат меня до кельи тоже трое. И одна из них Жозефина, так что приходится спрятать намерения поглубже. Лукреция вызывается переодеть мое тело. Но я этого уже не помню. Со слов ее узнаю. Утром, обнаружив спящей со мной в одной кровати.

Одетую.

Черт, такой шанс упущен! Неподготовленное тело боевой монашки вырубилось раньше моего мозга!

Что ж ты, Алиса, будильник мне не поставила?! Как на работу. Так всегда. А как в нужном месте в нужное время, так слилась?!

– Дмитрий Геннадиевич, вы меня раздавите.

Ох, уж этот нежный голос неприступности! Милая Лукреция – ты единственное, что задерживает меня в этом шизанутом мире демонов и фунтов. Ну, и еще Богомол немного. Он забавный.

– Просто Дима, дорогая, – нежно целую ей руку.

Монашка вздрагивает и пытается освободиться. Совсем одичала без меня, бедняжка.

– Сестра Аврора запретила потакать вашей болезни.

– Да, да, я уже рассказывал, как тяжело мне пришлось? – картинно тру плечо, где орденом коммунизма горит синяк от приклада.

– Три раза! – заверяет милашка. Но остается рядом, чем несказанно меня радует.

– Ну, полежи еще немного, а я в четвертый расскажу.

Может, ну её эту экзорцизную практику? Соблазню Лукрецию. Увезу далеко–далеко. В Россию… там сейчас Пушкин, Гоголь.

Гоголь, это же Вий. А у Пушника – мужики из вод выходят.

ВЫХОДЯТ ИЗ ВОД!

Вод=Река=Темза=Бездна=Ад.

На родине тоже не спокойно?!

Как так-то?!

Что за время то такое?

Смутное?

– Сестра Литиция! – как нельзя вовремя барабанят в дверь.

– Ну, что опять!?

– Вас просит подойти мать–настоятельница.

Да куда угодно! Лишь бы от этих мыслей.

***

Старушка Аврора начищает крест. Огромный и походу золотой. Потерев в одном месте, тут же проверяет работу на свет. Заметив меня, она не прерывает своего увлекательного занятия, но интересуется:

– Сестра Литиция, вы зачем всех подряд к нам тащите?

– Всего-то бедную женщину привел.

Что за наплевательское отношение к кадрам?! Стараешься, пропагандируешь их орден на лево и направо, а в ответ одни претензии.

– Она постоянно пьет.

– У каждого свои недостатки. Скажите спасибо, что не мужик.

– Сестра, Литиция! Я позвала вас серьезно поговорить.

– А сигарой угостите?

– Обнаглели совсем? – Аврора, наконец, откладывает крест.

– Верхний ящик стола, – подсказываю, нисколько не смущаясь.

– Откуда?! – кроме Жозефины, о том, что старушка Аврора смолит как паровоз, никто не знает. Со мной толстушка поделилась секретом за ночным жором. Строго между девочками. Директриса закатывает глаза, крестит меня и достает табачное изделие. – Ладно, держите. Вам может понадобиться.

Она ждет, пока я раскурю сигару, и удивляет:

– Приехал ваш муж. Он хочет вернуть вас в мир.

Вот мать, ты даешь! Тут не сигару, тут водочку предлагать надо.

– Я же монах. Монашка. Ай! Чёрт! На кой мне муж? – откашляться получается только на третьем слове. Туман перед глазами не рассеивается даже к концу фразы.

Аврора достает сигару и для себя:

– Не поминайте лукавого, сестра. Вы совсем не помните ничего?

Я пожимаю плечами. Что там сейчас будет? Слезливая история несчастной любви? Бразильская мыльная опера? Балет?

– Вы почти убили вашего законного мужа. Десять лет назад, – говорит старушка и выжидающе смотрит на меня.

Я театральную паузу игнорирую. У меня кусочек счастья дымится в ротовой полости. Не надейся, старушка.

Мне офигенно.

– И только отец Джонатан смог вас оправдать и добиться заключения в монастыре святого Павла. Вы с радостью направились на путь истинный, ни разу не оступившись и не…

– Да плевать. Сейчас же все нормально? – прерываю сеанс ностальгии. Вот теперь не жаль отца Джонатана. По заслугам получил. – Вы его послали?

Даже киваю утвердительно, подсказывая правильный ответ.

– Эдмонд будет ждать вас в часовне, сестра, – не проникается старушка. – Вам необходимо поговорить с ним и попросить прощение.

– Не хочу я с ним разговаривать!

– Вам не интересно, где он был все эти годы?

– Нет.

– Я понимаю, это больно. Возможно, имело место насилие. Вы нам не рассказали...

– Да вы же его уже допросили! Чего он там хочет?

Директриса мнется. Пускает три бублика дыма. Я пытаюсь повторить. Минуту мы соревнуемся в качестве дымных колец.

– Он открыл свое дело. Что-то с железными машинами. Разбогател. Говорит, что простил вас за все и сам просит прощение. Любые условия, взамен вашего возвращения.

– Как-то подозрительно.

Мать кивает. Сейчас она напоминает мафиози, решающего судьбу какого-нибудь неудачника. В данном случае: меня.

– Не помню, почему Литиция решила его замочить, но явно не от хорошей жизни. А люди не меняются. Пора мне, дорогая Аврора. Костик уже заждался! Устройте новеньких по высшему разряду, пожалуйста.

В коридор выхожу с тлеющей сигарой в руках. Не тушить же крупицу радости.

***

Ломаюсь я недолго. Если человек ждет тебя несколько недель в часовне, наверное, он что-то важное хочет сказать.

Или он упертый долбоёб.

И тут у нас, очевидно, второе.

Выглядит он, тощим и высоким. Огромный нос плавником выделяется на сухом, морщинистом лице. Мелкие черные глазки так и стреляют в предвкушении жертвоприношений.

– Говори, чего хотел и катись.

Мужик, как-там-его-уже-не-помню, со скрипом раскладывается в полный рост, становится еще выше и изображает радость. Улыбка меняет его лицо не в лучшую сторону.

– Добрый день, Литиция. Я хочу, чтобы ты вернулась бы домой. К детям.

Мать твою, я мать!

У меня и дети есть?!

– Не у тебя. К моим детям. От второго брака.

– Чего вдруг? Я теперь орёл вольный, мужьями не обременённый…

– Здравствуйте, сестра Литиция, – раздается над ухом подобострастный голосок, и меня ослепляет блеск железных зубов.

Неужели пришли? Какие ответственные разбойники!

Их главарь жмется к стене, всем видом демонстрируя покаяние. Оно глубже океана и попирает небосвод. Бандиты встают на колени.

Мне становится неудобно.

Я тут всего раз залпонул, а у меня уже количество фанатов в пять раз возросло.

Киваю на приветствие, чую преподобностью, что опять мне попадет от старушки Авроры. Эти то, тоже небось употребляют. И не только алкоголь.

– Да пребудет с вами сила! – благословляю новообращенных и утаскиваю мумию в самый дальний темный угол часовни.

– Прости, друг, но мы не сможем создать группу по интересам.

– Чего? – втягивает носом воздух не мой, не бывший не муж. Нос его при этом двигается отдельно от лица. И кажется, может запылесосить меня внутрь вместе с кислородом.

– Нам с тобой лететь разными рейсами, – поясняю для пережитков пирамидального общества.

– Чё?

– Инстограмм через плечо!

– Че?

– Дороги здесь наши расходятся! – я даже громче говорить начинаю. А то мумиё совсем засохшее попалось. – Прости, прощай. Не забывай.

Тут Тутанхамон хватает меня за накидку, тянет к себе и страшным голосом рычит:

– Хватит! Он приходил ко мне! Сказал, что ты мертва! Душа в аду, а тело гниет изнутри!

Худые люди, обычно, злые.

Знаю, предубеждение. Но оно подтверждается постоянно. И угли вместо глаз тому доказательство. Он же ненавидит монашку! Бедная девочка! Что ж ты его не добила? Таких нельзя оставлять за спиной, мстить начнут.

– Лапы убери. Тут церковь, а не пирамида Хеопса!

Меня стряхивают на пол. В глазах тощего человека горит злость, ненависть и недоеденная отбивная в моем лице.

– Уходи из монастыря, Литиция. А не то все умрут.

– Нормально объясни. Кто сказал? Почему умрут?

Черт, какой утомительно тупой мужик!

– Ангел ко мне явился и предупредил, что ты послана сатаной. Чтобы мир разрушить. Ты обманываешь всех. И должна умереть. По-настоящему. Он просил меня помочь тебе обрести покой, – опять пошел на меня сушеный, сияя озабоченным взглядом.

Да что ж такое! Мне теперь всегда с собой носить ружьё?

– Приятно было познакомиться, но мне пара.

Покой он мне подарит! Акции Газпрома лучше подари!

Я успеваю убежать до того, как на наши крики сбегаются монашки. Пара собирать вещички. Не место мне в монастыре, это точно. Да еще с такими мужиками всезнающими. Эх, жаль, его раньше в саркофаг не запихали! Лежал бы сейчас и не отсвечивал!

Собирать особенно нечего. Прощаюсь с Жозефиной, целуюсь с Лукрецией и уматываю в Лондон.

И уже у ворот до меня доносится эхо:

– Ты слышишь, как по тебе плачут ангелы? Ты мертва! Почему еще дышишь!? Кто тебе дал право?

Алиса, сейчас же, добавь его в черный список. И заблокируй за спам.

Прибавляю ходу и перехожу на мелкий бег.

Святые мои пятки так и мелькают по дороге.

Уходим, уходим, уходим.

Загрузка...