50 оттенков рассвета

10.

Лина.

Я уже пять дней безвылазно нахожусь в палате. Без телефона, без возможности выйти отсюда. Врач заходил один раз. Хмурый бородатый мужик. Неприятный. А от того, что помогает моим тюремщикам еще более мерзкий.

У дверей с обратной стороны — бугай в костюме. Я пыталась пробиться к выходу, но…

Завтрак, обед и ужин приносит медсестра. Всегда одна. Она не поднимает головы и не отвечает. Я пыталась её разговорить.

Ненавижу этих сволочей, которые так поступают! Которые возомнили себя сильными мира сего. Ненавижу!

Первый день я рыдала, бросаясь на стены. Мне хотелось причинить себе вред, чтобы уроды признали меня душевнобольной.

Вечером появился дядя и показал мне фото испуганной Аришки.

— У тебя очень нежная подруга. Продолжишь своё представление для неё?

Он не произнес больше ни звука. Я всё поняла. Мысленно желала ему провалиться в ад и мучиться там до скончания веков. И то это было бы слишком мало, слишком гуманно.

Вчера ночью я решила попытаться убежать через окно. Если повезет добраться до полиции и рассказать им все-все, они же смогут помочь? Смогут же?

Я почти вылезла, но мысли об Аришке и бабушке остудили мой пыл. Вернулась в палату и накрылась с головой одеялом. Как оказалось, решение было правильным. Утром мне принесли конверт с одной—единственной фотографией: сгорбленной спиной бабули на могиле папы.

— Я поняла. Всё поняла, — кричу в потолок.

Здесь наверняка есть скрытая камера. А, может, и не одна. Иначе как он видит всё то, что я творю?

— Будь ты проклят, урод!

Бабушка всегда говорила, что нельзя бросаться такими словами под влиянием эмоций. Потому что эти сильные слова, и они могут принести вред. А я очень… очень хочу принести вред этим мерзавцам. Сволочи, который по воле судьбы, оказался брат папы. И ненавистному Тиграну.

Почему я? Ну почему?

Зачем я ему?

Очередная игрушка, которую он хочет сломать. Я же не маленькая, слышала обрывки разговоров. Знаю, кто он.

Страшный человек.

Страшный…

Он повернут на невинных девочках, которых обожает доводить до состояния овощей. Выбрасывает одну и ищет себе другую. У него была ведь жена. Которая его бросила.

А он теперь ищет похожих, и ломает в угоду своим демонам.

Я же нашла её фото в сети, когда у меня ещё был телефон и выход в интернет. Старые снимки. Их несколько штук всего. Мы как две капли воды.

Ненавижу!

От нечего делать изучаю журналы, разложенные по поверхностям: на столике, тумбе, подоконнике. Все они по гинекологии. Я столько прочла — могу докторскую защитить или сразу на пятый курс поступать.

Выучила статьи и про предстоящую процедуру. Есть два варианта восстановления плевы: краткосрочный и долгосрочный. В моем случае мне надо всеми правдами и неправдами добиваться второго варианта. Тогда — по показаниями, между прочим! — у меня будет отсрочка на два месяца. Два месяца мнимой свободы и возможности себя защитить.

Одна я могла бы сбежать. Даже с Ариной.

Но бабушка… что делать с ней? Она болеет. С трудом ходит.

Сейчас, в положении пленницы, я не вижу никакого выхода. Но обязательно придумаю его. Сдаваться — это не моё. Папа всегда говорил, что я лбом любую стену пробью со своим упрямством. Лишь бы только никого не задело обломками…

Сейчас я сижу на подоконнике и рассматриваю голубей, которые летают этажами выше. Кто-то в верхних палатах кормит их булкой. Несколько раз большие кусочки падали сюда. Хорошо им — могут лететь туда, куда хотят. Делать то, что им хочется.

Почему птицы не летают? — Помнится, в школе мы учили монолог. Потому что люди залетают. Да так крепко, что потом клетку не открыть никак.

Интересно, если бы я рассказала всё Артуру в клубе и попросила его помочь, он бы смог? Мне показался он хорошим парнем. Ну да, парнем. Мужчиной.

Моим первым мужчиной.

Помог бы?

Вряд ли. Я сомневаюсь, что он, заснув, вообще про меня вспомнил.

Но все равно не жалею. Ни капли не жалею. Хотя нет… Если бы я не ушла, могла бы увидеть его утром. Мне кажется, он по утрам до безобразия красив: так и представляю его взъерошенные волосы, светлые сонные глаза и растянутые в улыбке чувственные губы. Мне хочется верить, что он любит утро и встречает его радостно.

Я тоже раньше любила встречать рассветы. Маленькой забиралась на крышу дома и ждала, когда начнет отступать тьма и природа раскрасится красками, подсвеченными золотистой дымкой. Даже рисовала их. У меня неплохо получалось. Особо удачные папа собирал, и развешивал в рамках в своем кабинете.

Сейчас мне пока тоже доступны рассветы. В прямоугольнике окна, но они все мои. Вчера серый и хмурый. Такой серьезный, как отец большого семейства после работы. С тяжелой поступью, насупленными бровями.

Сегодня яркий, тёплый. Как будто смешливая девочка пробежала по полянке и сбила росу голыми пятками. В открытое окно просочился аромат солнца. Я не знаю, какой у него аромат. Наверное, если судить по научным фактам, запах гари и жара. А для меня он ассоциируется с запахом свободы.

Я когда-то была беззаботной девочкой в коротком сарафане. Обожала бегать по лугу босиком. Бабуля ругалась, что я притаптываю траву, предназначенную для коров, а мне было все равно. Я носилась и хохотала. Это были мои дни. Мои утра. И я не уверена, что они повторяться, поэтому трепетно берегу в своей памяти. И достаю оттуда эти «снимки» только в самые грустные моменты. Как сейчас. Перебираю мысленные странички, кутаясь в светлые воспоминания.