50 оттенков рассвета

20.

Лина.

Не свергнуть дух – пока мы живы,

Пока пыл сердца не угас,

Пока душевные порывы

Рождают в нас победный глас.

Пусть в сердце боль, пусть жилы в кровь.

Лишь бы не тлеть во мгле,

Ведь лишь уверовав в любовь –

Спасешься на земле!

(Владимир Казарян)

— Здесь нет никаких отметок.

Дядя перелистывает каталог платьев во второй раз.

— Нет. Мне без разницы, во что вы упакуете свой подарок. Хотя нет, не подарок. Товар. Можешь перевязать меня лентой. Чёрной.

На эмоциональную реплику родственник ничего не отвечает, а только молча сверлит своими тёмными глазами. Как же он похож на моего папу внешне… как похож! И какой гнилой внутри! Ну почему так случается в жизни? Почему?

— Если бы он выбрал Марину, тоже отдал бы?

Этот вопрос мучает давно. Но сейчас мне нечего терять. Все шаги, которые я пыталась предпринять, оказались бесполезными. Девочка не может бороться с мужчинами, особенно, когда на их стороне власть, физическая сила, деньги. А на моей стороне только я. Мне б только знать, что с бабулей и Аришкой всё в порядке. Верить словам уродов, что при моем хорошем поведении их не тронут… это утопия. Звери ищут слабое место и бьют по нему. Мои родные люди — мой крючок, на котором меня держат. Не будь их, меня бы здесь уже не было.

— Закрой рот, Лина. И готовься к завтрашней встрече.

Очередной прием богатых и знаменитых мудаков под строгим конвоем.

Ненавижу.

Ни ужин, ни визит мучителя не заставляют меня повернуть головы. Я сижу застывшей статуей и смотрю в окно. Слезы текут по щекам, подбородку, но мне плевать. Я оплакиваю своё детство и свои воспоминания о том хорошем, что было в моей жизни.

Чем чернее за окном ночь, тем яснее становится моя голова. Я, как заведенная, до утра рисую счастливые моменты своей жизни, расстилая на полу листы бумаги. Выпускной в детском саду, шары в небе, колесо обозрения, рыжий котёнок… торт—мороженое, в котором я испачкала нарядное платье, а папа хохотал… школа, тетради, первые оценки… первая двойка и мамины теплые объятия… Помню, как боялась того, что станут ругать. Но мама купила любимое пирожное, чтобы отметить событие. Я все моменты помню. Все—все. И сейчас на меня смотрят карандашные родные и любимые лица.

И светлые — прозрачные почти — глаза ещё одного очень значимого человека. Пусть мы были близки лишь раз, мне хватило смелости понять, что он с первого же мгновения стал значить очень много.

Отодвинув поднос с завтраком, засыпаю с улыбкой: на вечерний приём у меня есть план.

***

Чёрное глухое длинное платье с широким ремнем подчеркивает невысокий рост и тонкую талию. Забранные наверх волосы фиксирую невидимками. Массивный браслет, подаренный отцом, серьги—гвоздики, оставшиеся от мамы, и никакого макияжа. Улыбаюсь своему отражению в зеркале. Я готова. И мне наплевать, что скажут Тигран и дядя.

— Отвратительно.

Молча иду к машине Хаузова. Чем хуже для него, тем приятнее мне.

Странно, кстати, что сегодня он лично решил забрать меня из дома Николая Евгеньевича. И машины с охраной нет.

А нет, рано обрадовалась. Мне открывают заднюю дверь и я вижу сидящую конвоиршу. Она презрительно кривит губы. Яркая жгучая брюнетка. Могла быть красавицей, не будь такой же тварью, как все эти люди.

Впереди сидит ещё один бугай. Имени не помню, но он всегда сопровождает босса. Типа доверенное лицо. Не удивлюсь, если он по его приказу придушит меня, чтобы сильно не сопротивлялась. Хотя о чём это я? Чем больше слёз, тем Тигран счастливее. Так вот — не дождется.

— Выходи.

Всю дорогу я смотрела на собственные сцепленные в замок руки и не заметила, что машина преодолела приличное расстояние, судя по сумеркам за окном.

Выбираюсь из авто, спотыкаясь на ровном месте. Меня слегка штормит от голода и от страха.

— Под ноги смотри.

Другого я и не ожидала.

Иду рядом, выдерживая возможное расстояние. Будь моя воля, заорала бы и бежала, сверкая пятками.

— Поясни мне, — обращаюсь к мужчине, продолжая свой мысленный монолог, — для чего я нужна на всех этих встречах? Я прекрасно знаю, что у меня нет выхода. Ты прекрасно знаешь, что дядя не найдет деньги. Настолько нравиться издеваться?

— Не только. Улыбайся, Е-е-ева, — растягивает тонкие губы в ухмылке, — ты должна выглядеть счастливой. Все должны видеть нас счастливой парой.

— Для чего?

Я пытаюсь понять мотивы. Зачем свадьба? Чтобы поизмываться, штамп в паспорте не нужен.

— За это скажи спасибо своему папочке, дорогая. Большего тебе знать не нужно. И веселее, Ева, веселее. На нас смотрят.

У меня получается даже искренне улыбнуться окружающим. Их ответные улыбки насквозь пропитаны фальшью: здесь рады тем, кто сильнее и влиятельнее. Стоит оступиться и никто из них даже не посмотрит в твою сторону. Я всё это отчётливо поняла, когда не стало папы. Они делили кормушку и напрочь забыли, что я осталась одна.

— Вина? — Мимо проходит официант и я благодарно принимаю фужер. Никогда не пила, но сегодня можно. Сегодня мне многое можно. Секунда на закрытые глаза, разбросанные рисунки перед мысленным взором.

Да, я всё делаю правильно.

Прием проходит в ресторане с видовой террасой. Двадцать четвертый этаж, весь город, как на ладони. Мне удается отпроситься сюда через два часа после приезда. У дверей маячит охрана, но на меня особого внимания не обращает. Отсюда некуда деться.

Я подхожу к самому ограждению, поднимаю голову вверх. Надо же, звезды... Так близко и так далеко. А внизу — у самых ног — бездна. Темная с расплывающимися огоньками фонарей, рассеянным светом фар от автомобилей. От свободы меня отделяет всего один шаг.

Глубокий вдох, стертые слезинки, широкая улыбка.

«Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела…»

Одно движение и я за парапетом, держусь руками.

— Ты с ума сошла?