50 оттенков рассвета

13.

Лина.

Умей держать всю боль внутри.

Людям плевать на твои чувства. (Олег Рой)

***

Самая настоящая боль — в слезах, которые никто не видит…

Но еще больнее тогда, когда плакать уже не можешь.

Потому что слезы поселяются глубоко в сердце.

И там их уже невозможно утереть. (Эльчин Сафарли)

— Маленькая Евочка решила, что может сбежать?

— Я же просила, — шиплю, отодвигаясь всё дальше и дальше к ручке дивана.

Тигран пьян. Я вижу это по его глазам, по резким жестам. Один раз я наблюдала урода в подобном состоянии. Он разбил тогда лицо водителю только за то, что тот не открыл дверь с до́лжным почтениям. Надеюсь, сейчас у него хватит выдержки, чтобы не сорваться… или… или пусть срывается… Здесь так много людей — пусть все видят, что за мудак ходит среди них.

Страшно только подумать, что и другие ему под стать…

Если бы я хоть кого-то здесь хорошо знала.

— Боишься… хорошо, что боишься. — Он скалится и двигается, видя, как я сжимаюсь, стараясь слиться со спинкой мебели. — Будешь хорошей девочкой, да, Евочка?

Молчу, понимая, что хожу по лезвию бритвы: или он сейчас рванет меня, или мне повезет. И не знаю, что выбрать.

— Какие-то проблемы?

С лестницы на веранду раздается знакомый голос. Сердце начинает биться быстрее. Господи, только бы он молчал. Если он скажет, что мы знакомы ипри какихобстоятельствах… Но не должен же сказать?! Он и не помнил, наверное. Надеюсь.

Подминаю глаза и встречаюсь сегоневероятными. Они цвета нежного рассвета. Ясные, яркие…

— Всё нормально, парень. Девушка моя не в себе немного. Перебрала.

— По-моему, ты перебрал. Приятель, — последнее слово Артур выплевыает со злостью, а я напрягаюсь ещё больше.

Молю его, чтобы уходил. Он же не знает, с какой тварью сейчас связывается. Мало того, что Хаузов сволочь, он ещё и мстительная сволочь.

— Не нарывайся, парень. — Тигран светит улыбкой на двести двадцать, засовывая руки в карманы брюк. — Не дорос ещё рот открывать.

— Уверен?

Поднимаюсь из своего укрытия и подхожу к вынужденному спутнику. Всё, что я думала раньше, улетучилось. Сейчас я боюсь, что злой тиран причинит кому-то вред и боль.

— Тигран, — зову его, вставая к нему лицом, — не надо. Пожалуйста. Мне страшно.

Я знаю, что эти слова на него не подействуют. Вернее, подействуют, но не так, как надо. Он не остановится, но хотя бы переключится на меня.

Я смотрю на него со всей мольбой, на которую только способна. Молюсь про себя, чтобы отступил. И он… он смеется, но хватает меня за запястье и тянет за собой, грубо выговаривая, чтобы больше я никогда не влезала.

Про себя выдыхаю. Пусть ругается и кричит. Всегда можно прикрыть глаза и представить кирпич, которым я с удовольствием и от души бью его по морде.

Знал бы он о моих мыслях — сравнял бы с землей уже сейчас. А не ждал бы два месяца. Только сейчас соображаю, что я знаю причину отсрочки, дядя знает, а Тигран-то нет. Интересно, как ему преподнесли эту информацию? Он на самом деле давит, но не трогает.

А может… может, он всё знает и просто так играет?

На улице я вижу, когда Хаузов заталкивает меня в машину, стоящего поодаль Артура в компании темноволосого высокого парня. Оба они смотрят в нашу сторону. Теперь меня мучает вопрос: узнал ли меня мужчина? Или просто в его крови течёт кровь рыцарей Средних веков, и он бросается на выручку всем девушкам?

Сплошные противоречия в мыслях. Бросает из крайности в крайность. То мечтала, чтобы кто-нибудь отвлёк, то испугалась за… Я же не просто за постороннего человека испугалась. А за одного. Определенного. Того, чем аромат узнала бы из тысячи.

Чем больше погружаюсь в мысли, тем страшнее становится. Я ведь не могла в него влюбиться? Нет же? Один танец и одна ночь… Я не знаю про него ничего, кроме имени. Но могу нарисовать его портрет с закрытыми глазами.

Ночью, во снах, он снова и снова приходит ко мне. И я мечтаю не просыпаться, чтобы побыть в параллельной реальности, побыть с ним.

Я даже сейчас воспроизвожу его лицо. Глаза, которые с беспокойством, как мне показалось, ощупывали меня. Его нахмуренные брови и голос с едва—едва заметной хрипотцой.