50 оттенков рассвета

26.

Лина.

Машина времени есть у каждого из нас: то, что переносит в прошлое — воспоминания; то, что уносит в будущее — мечты.

(с) Герберт Уэллс

Сначала разговор с Юлией придал мне сил, уверенности в себе и поселил надежду в сердце. Из уборной (даже здесь одно лицемерие — называть туалет приличным или модным словом) вернулась воодушевленное, что не прошло незамеченным. Мудак очень внимателен и отмечает каждую новую эмоцию. Он же натуральный маньяк: питается страхами и ненавистью. Мне иногда хочется спросить у него — какого жить в кругу тех, кто заглядывает в рот лишь из-за ужаса, который он внушает? Ведь на самом деле каждый с удовольствием плюнет на его тело или бросит горсть земли в яму, когда его не станет.

Чем дольше я рядом, тем больше понимаю, что он будет играть в «нормального» мужа до возраста, указанного в завещании. Всех тонкостей мне не говорят, свои заключения я делаю исключительно на основании обрывков, которые успеваю ухватить. Иногда мне перепадают и большие информационные куски, но на их обработку мне не хватает знаний. Папа, папочка, знал бы ты… если бы только знал, чем для меня обернется твоя попытка обезопасить свою дочку…

Лёжа в комнате ночью и перебирая эпизоды прошедшего дня, начинаю переживать. Я не верю,не могу поверитьЮлии. В её словах и действиях мерещится подвох. Мне начинает казаться, что она хочет войти в доверие и спровоцировать меня на какое-либо действие, чтобы сдать потом Тиграну. В том, что он скор на расправу, я не сомневаюсь.

Мне иногда даже хочется, чтобы поскорее прошли условные сроки, обозначенные мужчинами, чтобы сверилось предназначенное, и я освободилась. Не физически — на это, конечно же, не приходится рассчитывать. Так близко подойти к хищнику и остаться живой — это фантастика. В историю льва и собачки я даже в школе не верила. Мне всегда казалось, что он не трогал щенка только потому, что его хорошо кормили. А сытый хищник — добрый хищник, это всем известно. Что было бы, если бы льва спровоцировали или заставили голодать? Продолжилась бы эта дружба? Мне кажется, нет.

Снова лицемерие и снова одни сплошные маски и сказки.

В помутневшем от усталости сознании всплывают мгновения моей единственной ночи с мужчиной. Всполохи самых ярких моментов, хриплый шепот, пошлые словечки, неуверенные касания, настойчивые поцелуи… Все это проносится в воспаленном мозге. Между нами не было притворства. Мы были обнажены не только телесно. Наши души были нагими одна перед другой. Пусть для Артура та ночь значила лишь снятие напряжение или короткую интрижку, для меня она смогла остаться эталонной. Быть может, как раз из-за того, что единственной. А, быть может, из-за того, что эти мгновения были рядом с человеком, занявшим моё сердце.

Прикрываю глаза и как наяву ощущаю горячие губы на своих губах. Бархатный язык, затевающий дикие пляски с моим языком… мои стоны удовольствия от действия настойчивых рук…

— Тише, тише, деточка, скоро станет легче.

Резко распахиваю глаза, не понимая, кто со мной разговаривает. Яркий свет слепит. Голос, который успокаивал, мне незнаком.

Приподнимаюсь на локтях и осматриваюсь.

— Больница? Я в больнице?

Горло дерет, и я с трудом могу произносить слова.

— Осторожно, деточка. Скоро подействует укол, и тебя отпустит. Ложись, моя хорошая. Вот так.

Меня укладывают на подушку, а на лоб опускается теплая сухая ладонь. Скашиваю глаза и смотрю на женщину, разговаривающую добрым глубоким голосом.

Сухонькая старушка; скорее всего, санитарка. На ней темно—синий халат, а волосы убраны под одноразовую шапочку. Но глаза смотрят так ласково, словно она говорит не с чужим человеком, а любимой дочерью.

— Не бойся меня, милая. Я твоя сиделка на сегодня, в палату тебе отец подберет другую. Потерпи, деточка. Я не буду тебе мешать.

— Что Вы… — Мне хочется сказать, что я не хочу . Я с первой же минуты прониклась теплотой и заботой этой женщины. Но говорить больно, вылетающие изо рта хрипы вообще словами назвать сложно.

— Не напрягай связки, моя хорошая. Не надо. Закрой глазки и поспи. Тебе надо набираться сил. Такая температура… ты напугала своих родных, милая. Два дня никак в себя прийти не могла. Отец твой места себе не находил, под дверью отделения сидел.

Дядя и под дверью? Не поверю в эти сказки. Очередная показуха.

— Мой отец умер, — хриплю из последних сил.

— Ох ты ж, бедное моё дитя, — качает головой женщина, продолжая гладить меня по голове. — Поспи, поспи. Сон лечит.

Только вот сон лечит тело, физическую оболочку, а душе даёт небольшую передышку. Всего-то…

Мне снятся родители. Счастливое детство, наполненное смехом. Ласковые объятия, открытые улыбки. Звонкий смех мамы, когда она готовит пирог с вишней. Яркие брызги ягодного сока на белом переднике и мягкая просьба отца быть аккуратнее. Но как можно быть аккуратной, если так вкусно?

Картинка меняется. Солнечные лучи бьют в глаза, и я отворачиваюсь от них, растягивая губы в улыбке. Как приятно нежиться и не думать ни о чем плохом. Потягиваюсь, и выглядываю из-под одеяла под самый прекрасный на свете голос:

— Доброе утро, спящая красавица!

Не хочу просыпаться.