Алексий II

Глава четвёртая СЕМИНАРИСТ АЛЕКСЕЙ РИДИГЕР. 1945—1949

Бои за Эстонию продолжались всё лето. 22 сентября 1944 года советские войска вошли в Таллин. Толпы людей покидали город, опасаясь репрессий. Ридигеры твёрдо решили никуда не уходить:

— Родители, конечно, понимали, что через день-другой советская власть вновь установит здесь свои порядки, и вполне было возможно, что нас арестуют или отправят куда-нибудь на поселение в Сибирь. Однако общение с соотечественниками в немецких лагерях, их рассказы о перенесённых гонениях на советской родине за истинную христианскую веру, их незыблемые стойкость и мужество настолько поразили моего отца, что он твёрдо решил — никуда от судьбы более не бежать, а принять то, что пошлёт нам Господь, с достоинством и смирением.

И вновь горькая чаша миновала их. А ведь после освобождения Эстонии от немцев по обвинению в сотрудничестве с гитлеровцами были репрессированы тысячи людей, в том числе и священнослужители.

Осенью 1944 года Алексей Ридигер не только ходил в школу, но уже стал церковнослужителем — старшим иподиаконом у архиепископа Нарвского Павла (Дмитровского). Это ещё не священный сан, а некое промежуточное звено между церковнослужителями из мирян и священниками. Иподиакон носит стихарь и одну из принадлежностей диаконского сана — орарь, который надевается крестообразно через оба плеча и символизирует ангельские крыла. Обычно иподиакон получает благословение священника и служит при архиерее во время его священнодействий, носит перед ним, когда полагается, трикирий, дикирий и рипиды, подстилает орлец, омывает ему руки, подносит «Чиновник» архиерейского богослужения, облачает и совершает некоторые другие действия. По благословению служащего архиерея иподиакон может во время богослужения прикасаться к престолу и жертвеннику и в определённых случаях входить в алтарь через Царские врата.

Кроме Алексея иподиаконом при владыке Павле служил освобождённый Ридигерами из концлагеря Василий Ермаков. Он тогда работал на частной фабрике, а когда советские войска освободили Эстонию, Василия мобилизовали и направили в штаб Балтийского флота. В 1945 году вместе с сестрой он возвратится в родной город, в дальнейшем станет священником, окончит дни свои протоиереем в одном из храмов Санкт-Петербурга.

Нарвский архиепископ, как единственный оставшийся в Эстонии канонический иерарх, временно возглавил епархию и переехал в Таллин. Ему было за семьдесят, но он сохранял бодрость духа и деятельно занялся восстановлением православной жизни. В марте 1945 года владыка Павел поручил своему шестнадцатилетнему старшему иподиакону готовить Александро-Невский кафедральный собор к возобновлению богослужений. Закрытый по приказу немецкого коменданта Лицмана, главный храм Таллина три с половиной года бездействовал.

— Пришлось немало потрудиться и физически, и головой, но с этим послушанием я с Божией помощью справился. Буквально через месяц Александро-Невский собор снова занял подобающее место и стал средоточием церковной жизни нашей епархии. Первое богослужение состоялось на Пасху — этот день пришёлся на 6 мая (23 апреля по церковному календарю). Моя мама была просто счастлива: после выполнения поручения владыки Павла я сильно вырос в её глазах...

История Великой Отечественной войны удивляет «совпадениями». Она началась в День празднования Всех Святых, в земле Российской просиявших. Гитлер будто бросил вызов им — покровителям нашего народа. Он считал себя сверхчеловеком, равным богам. И это в итоге стало причиной его погибели. 6 декабря, в день памяти кончины Александра Невского, началось контрнаступление под Москвой. 12 сентября 1942 года, в день перенесения мощей Александра Невского, Жуков и Василевский предложили Сталину план окружения фашистов под Сталинградом. 12 июля 1943 года, в день первоверховных апостолов Петра и Павла, произошло величайшее в истории танковое сражение под Прохоровкой. Но самое удивительное совпадение — победное, осенившее особой радостью светлый праздник Пасхи Христовой. В Страстной понедельник 30 апреля покончил жизнь самоубийством враг Христовой веры, оккультный неоязычник Гитлер. В Страстной вторник немецкое командование заговорило о капитуляции. В Страстную среду 2 мая прекратили сопротивление и сдались в плен остатки берлинского гарнизона. В Страстную пятницу 4 мая были обнаружены обугленные тела Гитлера и Евы Браун. И вот, наконец, 6 мая, в День святого Георгия Победоносца, — Пасха! Христос воскрес из мёртвых и явился вместе с победоносным всадником на белом коне. В тот день гитлеровцы сложили оружие по всей Германии.

В Таллине в Светлое Христово Воскресение впервые после трёх с половиной лет прошло праздничное богослужение в соборе Александра Невского, и готовил храм к этому великому событию шестнадцатилетний иподиакон Алексей Ридигер. Незабываемый день! Радость Победы и радость Пасхи слились воедино, наполняя душу великим счастьем.

А в Пятидесятницу, на пятидесятый день после Пасхи, в праздник Святой Троицы, 24 июня 1945 года в Москве состоялся Парад Победы на Красной площади. Ещё одно «совпадение»!

После Победы ещё несколько лет продолжалась сталинская «оттепель» в отношении Церкви, возрождались храмы и монастыри. В 1945 году отец Михаил Ридигер побывал в Троице-Сергиевой лавре, стал свидетелем водружения крестов на купола Успенского и Троицкого соборов. Вернувшись в Эстонию, с горящими глазами рассказывал жене и сыну об увиденном, о том, как преобразилась Москва, в небе которой снова там и сям засверкали золочёные православные кресты над церковными куполами.

В июле старший друг Алексея Вячеслав Якобс венчался, взяв в жёны русскую жительницу Эстонии Татьяну Соловьёву, а вскоре владыка Павел, который с апреля уже являлся архиепископом Таллинским и Эстонским, рукоположил Вячеслава во диакона в храме Рождества Богородицы. Алёша твёрдо знал — пройдёт ещё немного, и он тоже станет священником.

— Такого, чтобы я «вдруг» решил служить только Богу, — нет, столь драматичного переломного момента я не испытал. Наверное, в первую очередь потому, что семья наша была глубоко религиозная. Русским в Эстонии жилось нелегко, нас иначе как «вене тибла» — «русское меньшинство» в самом презрительном значении этого перевода — не называли. Сегодня, к сожалению, наблюдается то же самое. Только термин изменен: «мигранты», «оккупанты» — тактам теперь «величают» соотечественников... Поэтому вся наша духовная жизнь — культурная, интеллектуальная — проходила в приходе. И у меня никогда не было сомнения или какого-то тяжкого размышления о том, по какому пути я пойду. Особую роль, конечно же, сыграли мои духовные наставники.

Он ждал, что, когда придёт его время, рукополагать будет ставший таким родным владыка Павел, но этим мечтам не дано было осуществиться — 1 февраля 1946 года архиепископ Таллинский и Эстонский Павел скончался.

— В моей жизни отец Павел оставил неизгладимый благодатный след. Несомненно, это был прирождённый пастырь, который обладал драгоценным даром проповедника и миссионера. С трепетной любовью он относился к детям, неизменно большую часть своего времени посвящал молодёжи. Будьте милосердны, как и Отец ваш милосерд, — возвестил Господь наш Иисус Христос в Нагорной проповеди (Лк. 6, 36). Отец Павел воспринял её во всей глубине. Деятельным состраданием была исполнена вся его жизнь. В годы войны владыка Павел боролся против отделения от Московской Патриархии. В июне 1942 года в своём обращении к настоятелям русских приходов в Таллине он говорил: «Я не порывал и ни при каких обстоятельствах не намерен порывать единения с Матерью-Церковью... Никто из нас не имеет права даже ставить такой вопрос... Церковь-Мученица перед всем миром засвидетельствовала свою преданность Христу, а мы здесь решаем вопрос, согласиться ли нам быть её членами! По справедливости мы должны поставить другой вопрос: достойны ли мы быть членами этой Церкви?» Он был настоящим соратником экзарха Сергия (Воскресенского), постоянно сотрудничал с ним. Они оба без устали ездили по всем приходам своих епархий, предупреждая о вреде раскола. Сергия убили гитлеровцы в 1944 году. Павел, страдавший сердечной недостаточностью, умер в 1946-м. Последней волей владыки Павла стал призыв ко всем приверженцам Православной Церкви в Эстонии делиться с особо нуждающимися, разорёнными войной приходами церковной утварью, иконами, облачением, богослужебными книгами. На протяжении всей жизни я сохраняю в своём сердце светлый образ покойного владыки. Он оказал большое влияние на моё духовное формирование и решение посвятить всю свою жизнь служению Церкви Христовой, — говорил Святейший, на закате дней своих вспоминая незабвенного архиерея.

После освобождения Эстонии от гитлеровцев епархия утратила многих пастырей — двадцать два священника ушли вместе с немцами... После 1945 года ещё двадцать были арестованы и отправлены в лагеря, и большинство из них оттуда не вернулось. На их место суждено будет прийти Алексею Ридигеру.

Учась в десятом классе, он продолжал служить в Александро-Невском соборе алтарником и ризничим, то есть прислуживал в алтаре и отвечал за хранение в ризнице священнических облачений и утвари. В храмах Симеоновском и Рождества Богородицы исполнял обязанности псаломщика — читал из богослужебных книг и пел на клиросе.

В 1946 году окончилась школьная пора, Алексей получил аттестат. Не «золотой», но и без «троек». Одинаково хорошо знал русский и эстонский, чуть похуже немецкий. В том же году в Ленинграде вновь открылись и Духовная академия, и семинария. Узнав эту новость, Алексей Михайлович отправился в город на Неве, в здание на набережной Обводного канала, где вновь, впервые после 1918 года, открыла свои двери духовная семинария.

— Зрелище было, конечно, далёкое от идеалистической картины и даже скорее печальное, нежели радостное: повсюду следы недавней войны, страшной блокады — разбитые окна, закопчённые чёрные потолки, монастырский сад перепахан снарядами... Здание семинарии частично разрушено от прямого попадания авиабомбы... Но в академическом храме во имя апостола и евангелиста Иоанна Богослова уже совершались утренние и вечерние службы, монашеские постриги, рукоположения.

Увидев, что семинария и впрямь вовсю уже действует, Алексей отправил телеграмму Василию Ермакову: «Вася приезжай семинарию». Тот вскоре примчался, и они вместе стали поступать, успешно сдали экзамены. Но тут оказалось, что принимают только с восемнадцати лет. Ермаков по возрасту подходил, а Ридигер нет. Никаких исключений не делалось. И это при том, что ректором семинарии в первый год её возрождённого существования являлся не кто иной, как протоиерей Иоанн Богоявленский — духовный наставник семьи Ридигер. Приняв Алексея в своём кабинете, он вместо слов утешения сделал ему настоящий подарок — пригласил юношу на торжества по случаю открытия духовных школ Северной столицы. Это событие происходило 14 октября, и на него прибыл сам Патриарх Алексий I (Симанский). В просторной домовой церкви Иоанна Богослова он отслужил литургию, затем в актовом зале академии произнёс речь. После торжественной части состоялся обед. Так будущий Патриарх Алексий II впервые в жизни видел и внимал речам Патриарха Алексия I. Горечь по поводу непоступления улетучилась, и он вернулся в Таллин полный самых приятных и благостных впечатлений.

Весь остаток осени, зиму и весну Алексей упорно готовился к тому, чтобы поступить сразу во второй класс. Он продолжал служить в таллинских храмах на разных должностях, доступных мирянам.

В это время Алексей Ридигер превратился в стройного молодого человека, красивого, с зачёсанными назад волнистыми волосами, с приятными манерами и ласковым, слегка насмешливым взглядом. Несмотря на устремлённость к духовной профессии, он был очень спортивным, занимался греблей и даже имел разряд в эстонском спортобществе «Калев», вновь возрождённом сразу после войны. Увлекался и шахматами. Обожал смотреть мотогонки, старался их не пропускать.

Прошёл год, и он снова отправился в Ленинград. Вступительные экзамены прошёл столь успешно, что его зачислили даже не на второй, а сразу на третий курс духовной семинарии!

Класс, в который он попал, состоял из молодых людей разного возраста. Алексей оказался самым младшим, остальным было по двадцать и более, некоторым под тридцать.

Семинаристы жили в общежитии по следующему распорядку: в шесть часов утра побудка, умывание, одевание и в половине седьмого — в храм на утреннее богослужение. В половине девятого в светлой и просторной столовой — завтрак, а уже без пятнадцати девять двойной звонок приглашал семинаристов в храм на молитву перед учёбой. В девять в аудиториях начинались лекции. В полдень обед и затем до четырёх часов снова лекции. Потом отдых и самостоятельные занятия. Вечернее богослужение, после него — ужин и тихий вечерний час, который заполнялся пением под фисгармонию или скрипку, чтением книг. В десять — молитва и сон.

Во время войны академию бомбили, и на одной из лестниц возникли трещины. И вот на Пасху 1947 года лестница не выдержала большого скопления народа и рухнула. Погибших не оказалось, но пострадало тридцать два человека, один сильно — перелом позвоночника, другие отделались переломами ног, рёбер, вывихами, ушибами. Ответственность взял на себя ректор протоиерей Иоанн Богоявленский, его уволили, а в июне того же года он принял монашеский постриг под именем Исидора и рукоположение во епископа Таллинского и Эстонского.

Академией и семинарией руководил митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков) — человек, пострадавший за веру во Христа. Его несколько раз арестовывали, в 1922 году приговорили к смертной казни по делу Петроградского митрополита Вениамина, но затем заменили казнь лагерем, после освобождения снова арестовывали, высылали... «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня», — говорит Спаситель (Мф. 5, 11), — «...и будете ненавидимы всеми за имя Моё, но и волос с головы вашей не пропадёт, — терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21, 17—19).

В 1943 году Патриарх Сергий поручил Григорию, тогда ещё архиепископу Саратовскому и Сталинградскому, разработать проект воссоздания духовного среднего и высшего образования, а в 1946-м назначил председателем учебного комитета при Священном Синоде.

— В возрождённые духовные академию и семинарию в послевоенные годы он сумел привлечь кандидатов и магистров богословия дореволюционной духовной школы, которых знал и с которыми работал на ниве богословского образования и тем обеспечил преемство богословского образования в Русской Православной Церкви. Разработанная им система богословского образования выдержала испытание временем и позволила подготовить большое количество священно- и церковнослужителей, — вспоминал о нём Святейший в 2005 году.

Митрополит Григорий набрал в качестве преподавателей людей старой дореволюционной школы, они воспринимали возрождение духовных училищ как некое нежданное чудо, будто среди зимы повеяло весною. Все они понимали, что чудо может продлиться недолго, и старались использовать предоставленную возможность в полной мере.

Курс Нового Завета преподавал профессор-богослов в области патристики Александр Иванович Сагарда. До революции он читал лекции по истории Антиохийской богословской школы и древнецерковной сирийской литературы, переводил творения Иоанна Дамаскина. После революции где только не работал — в земельном отделе, на молочном заводе, в трамвайном ведомстве, в банно-прачечном комбинате, в коммунальном банке, в отделе снабжения Черноморского пароходства... Словом, микроскоп, которым забивают гвозди! И вот — чудо! Его вновь вернули преподавать то, что он знал лучше всего.

— Как же он переживал, когда кто-то из семинаристов оказывался неспособным достойно ответить на его вопросы!.. Помню, как однажды профессор взял в руки Евангелие и, показывая нам, произнёс, вкладывая всю свою душу в слова: «Вы должны полюбить эту книгу!» А когда Александр Иванович рассказывал о мучениках, волнения педагога достигали наивысшего градуса и были настолько сильны, что ему приходилось выходить из аудитории, чтобы успокоиться. Сколько лет миновало — десятилетия! — только эти картины до сих пор перед глазами, и убедительный трогательный голос Александра Ивановича Сагарды я слышу... — со слезой в голосе вспоминал о нём Святейший.

Патрологию, учение об Отцах Церкви, преподавал профессор Лев Николаевич Парийский, долгие годы вынужденный зарабатывать себе на жизнь одним только регентством и чтением в ленинградских храмах и лишь в 1944 году получивший должность секретаря и бухгалтера при Патриархе Алексии I.

Литургику, учение о церковном богослужении, преподавал выдающийся музыковед, специалист в области церковной истории, древнерусского церковно-певческого искусства, восточно-христианской гимнографии, преподаватель полифонии в Ленинградской консерватории Николай Дмитриевич Успенский. Будучи директором музыкального училища, он отказался от эвакуации из блокадного Ленинграда, чтобы только остаться со своими учениками, был сильно контужен во время очередной бомбардировки. А в богоборческую хрущёвскую оттепель перед ним строго поставят ультиматум: либо работай в консерватории, либо в Духовной академии, нечего и там, и там! И Николай Дмитриевич, не раздумывая, выберет второе. Впрочем, то же самое произойдёт с ним и позже, когда Успенский вернётся преподавать в консерваторию, а перед ним снова поставят подобные условия, разве что в более мягкой форме.

Недолгое время на кафедре Священного Писания Нового Завета читал лекции автор одной из лучших книг об Апокалипсисе Иоанна Богослова Василий Васильевич Четыркин. Он скончался в январе 1948 года, и семинарист Ридигер был одним из тех, кто провожал его в последний путь.

Греческий, латинский и еврейский языки, историю Русской Православной Церкви, библейскую историю и катехизис преподавал Дмитрий Дмитриевич Вознесенский.

Курс гомилетики, богословской науки, излагающей правила церковного красноречия или проповедничества, читал Сергей Алексеевич Купресов.

— Единственный сын Купресова был психически больным, и все мы изо дня в день наблюдали, как мужественно Сергей Алексеевич переносил личную беду, как истово молился на хорах семинарского храма или перед Царскосельской иконой Божией Матери «Знамение». Этот человек являл для нас пример молитвенного подвига, — вспоминал о нём Святейший. — Многие наши преподаватели прошли лагеря, имея высшее духовное образование, долгие годы зарабатывали себе на кусок хлеба в ремесленных училищах, а то и вовсе прозябали на подённой работе. Но все невзгоды они мужественно перенесли, не растеряв ни собственного достоинства, ни уникального интеллектуального багажа. И теперь, приступив к обучению, эти педагоги, случалось, до слёз переживали какие-то наши промахи или просто плохие ответы.

Кроме изучения богословских наук учащиеся академии и семинарии получали и иные, светские знания. К примеру, они изучали стенографию, их водили на концерты и в оперу, устраивали киносеансы. Характеры у семинаристов были самые разные. Кто-то тихоня, а в ком-то вовсю играет удаль молодецкая. Играли в волейбол, приударяли за стенографистками и поварихами, кидали друг в друга поленьями.

Попадались и проходимцы, которые в голодное время пристраивались ненадолго к семинарии, где кормили. А при случае, отыскав хлебное место, уходили без сожаления из учебного заведения, где им надобно было изображать, что они верующие.

Но в основном были настоящие православные ребята. И те, кто окончил семинарию и академию, до конца дней своих сохранили верность Церкви Христовой.

Учащиеся внимательно следили за всем, что происходило в мире, в стране и в Церкви. После войны Патриарх Алексий I стал решительно добиваться устранения раскола между нашей и Зарубежной Церковью. В 1945 году к Московскому Патриархату, вопреки желанию большинства своей паствы и клира, присоединился экзарх Западной Европы митрополит Евлогий (Георгиевский). Спустя год он скончался, и делегацию от Русской Православной Церкви выпустили в Париж для участия в его похоронах. Отпевание совершал митрополит Григорий (Чуков). Он пытался закрепить Западноевропейский экзархат в юрисдикции Московской Патриархии, но ничего не вышло. Столь же безрезультатно окончились его усилия по принятию в лоно Московской Патриархии Североамериканской митрополии, возглавляемой митрополитом Феофилом (Пашковским). Зарубежники оставались непоколебимы в своём неприятии существования Церкви в безбожной Советской стране.

Словом, у владыки Григория дел всё прибавлялось и прибавлялось, и после увольнения и перевода в Таллин Иоанна Богоявленского нужно было подыскать другого человека на должность ректора. Такового быстро отыскали органы безопасности. Александр Александрович Осипов вот уже несколько лет являлся их тайным осведомителем. Уроженец Ревеля, он в тридцатые годы преподавал в Тарту, был изгнан из университета во время очередной вспышки эстонского национального самосознания, женился на дочери священника, сам стал священником и, вероятно, был завербован органами НКВД. Во время войны служил в тыловой части Красной армии, затем вернулся к священнослужению, усыновил мальчика, оставшегося сиротой. Если в тридцатые годы в Эстонии он писал антисоветские статьи, то в сороковые стал ярым поборником советской власти.

В 1946 году, когда возрождались ленинградские духовные училища, митрополит Григорий пригласил Осипова как одного из лучших специалистов по истории Ветхого Завета. А через год Александр Александрович сделался ректором. По его собственным признаниям, он уже тогда возненавидел Бога.

Спасённый Ридигерами из концлагеря Василий Ермаков, став в девяностые годы почтенным старцем, протоиереем Василием, вспоминал об Осипове: «...уже кончая семинарию, мы увидели, что он ломается. Первое — то, что он, посещая ремонт здания, куда попала бомба, оступился, болела нога, он отошёл от литургии. И мы уже чувствовали — не тот стал, у батюшки нет благодати. Отошёл от литургии, отошёл от храма. И здесь уже назревало, так сказать, время пятидесятых годов, время, когда уже советская власть готовилась нанести ещё страшный удар по Православию и выдающимся священникам... Он начиная с 1949 года предательски писал на профессоров и на нас, в том числе и на меня, я знаю, там есть в архивах. Потому что, придя в семинарию, им надо знать было, советской власти, кто учится, кто какой. И таких, так сказать, ярких верующих, я знал, их на карандаш и — доносительство. Я это сам ощутил впоследствии. И он писал об этом. Поэтому, я скажу, он променял нас на чечевичную похлёбку. И стал, отрёкшись от Бога, поносить в своих статьях своих собратьев-профессоров, с кем учился... И когда Священный Синод в лице Патриарха Алексия Первого отлучил его от храма, они знали, что делают... Почему он предал не нас, духовенство, а русский народ? Потому что, находясь на Западе, он был тогда ещё экскурсоводом Вышгорода, я знал ещё, он не любил Россию, он не любил русский народ. Он жил по времени. Время наступило другое, я пошёл в сторону, а он далее пошёл. Мне очень жаль его, он многое мог бы сделать».

В 1951 году Осипов напишет для ленинградского уполномоченного КГБ Кушнарёва целый доклад о положении в Московской Патриархии под названием «В мире духовном». Вот некоторые особенно сочные куски этого доноса:

«Сам Патриарх, как личность, представляет собою своеобразное смешение аристократического сибаритизма с затаённым фанатизмом. Он любит хорошо поесть, остр на язык, любит роскошь и покой. Но вместе с тем фанатически предан постам, ненавидит обновленцев, преследует все новшества и влюблён в благочестие 16-го века».

«Патриарх лично мог бы быть очень опасным фанатиком, но его вредность ослабляет его сибаритство, его сознание, что в конце концов, “только бы мне было мирно и хорошо, а там хоть потоп”».

«В общем среда архиереев не однородна. Здесь есть и фанатически преданные своим идеям мечтатели и идеалисты высокого полёта: Архиеп. Лука (Войно-Ясенецкий) — неокантианец, мечтающий о соединении религии и науки. Архиеп. Гурий Ташкентский — аскет, насадитель старчества и иночества, борец за нравственное перерождение духовенства и за расширение влияния церкви. Митроп. Варфоломей Новосибирский — борец за укрепление кадров духовенства. Архиеп. Ювеналий Челябинский — того же сорта и ряд других. Есть наоборот и архиереи тщеславные гордецы: Еп. Сергий (Ларин) — владелец целых вагонов имущества, напыщенный до тошноты, и ему подобные. Но больше всего архиереев середнячков, которые живут в общем тихо и незаметно, но именно они, пожалуй, оказывают наибольшее влияние на укрепление церковничества (Сергий Смоленский, Михаил Велико-Лукский, Иоанн Молотовский и т. п. и т. п.)».

«Среди профессуры есть лица архиреакционных взглядов (Ректор еп. Симеон, Парийский, Углянский, Макаровский, Миролюбов), есть мечтающие о примирении коммунизма и религии (Сергеенко), есть лица, приемлющие современность, но сочетающие с нею наивную веру (Сборовский, Шишкин, Успенский)».

«В среде верующих возникает “теория” за “теорией” о близости войны, о непобедимости заокеанской и вообще западной техники и т. п. (напр. еп. Симеон и все его окружающие, Макаровский, Купресов и др. в академии). Поддерживая эти настроения, круги фанатиков-церковников не дают ослабевать религиозной настроенности в народе».

«Здесь фабрикуются легенды о чудесах, святых старцах и старицах, пророчества и предсказания, здесь соответственно перетолковываются все события мировой политики и общественной жизни, но неизменно в разрезе одной, нерушимой для них аксиомы: “У Советов хорошего ничего быть не может”».

«А между тем, достаточно сказать, что эпитеты: “пострадавший”, “сидевший”, “репрессированный”, “бывший”, “дворянка”, “купчиха” являются лучшими паспортами на допуск в эту среду и гарантиями на её доверие. Одним из зловреднейших явлений в этой среде являются монахини и тайные монахини, которых значительно больше, чем это кажется. Это люди, не связанные ничем, готовые на все ради своего фанатизма и во имя своей ненависти. Архиереи прекрасно понимают значение этой среды, и каждый из них окружает себя несколькими представителями её, через которых общается с низами городских, загородных и более отдалённых приходов и тем самым оказывается в силах учитывать подлинное духовное состояние своей паствы».

«То, каковы доходы городского духовенства, трудно себе даже представить. И тысячами путей деньги эти льются в поповские бездонные карманы. Священник Л. Поляков, студент Академии, через два месяца после получения священства уже хвастал студенту Н. Заболотскому, которому подарил материю на костюм: “Я доволен, я свои 20 000 в месяц уж получаю”».

«Какие сдвиги произошли в общем в духовенстве между 1941—1951 годами? А) Кадры духовенства окрепли. Явился новый костяк фанатизма. Б) Часть духовенства безнадёжно разложилась. В) Низших священнослужителей до сих пор маловато, и уровень их очень неопределёнен, а состав пёстр. Какие могут быть отсюда сделаны практические выводы? Явление разложения, конечно, срывают во многом усилия фанатиков развивать, раздувать дело религии. Но надо сказать, что верующие настолько притерпелись к этим безобразиям, что они скорей могут воспрепятствовать вербовке новых членов церкви, чем образумить старых. Фанатики опасны и с точки зрения их внутренней и со стороны внешней миссии. И их со счетов скидывать или уравнивать разложившимися нельзя. Это сила активная, живучая и тенденции к самоубийству не обнаруживающая. И лояльными (не говоря уже о благорасположенности — это логически немыслимо и невозможно) к Советской власти они никогда и ни в чём не будут».

Ничего не скажешь, яркое сочинение, можно сказать, образец доносительского жанра!

Тайное впадение Осипова в атеизм станет явным в разгар хрущёвской антицерковной кампании в 1959 году, когда Александр Александрович опубликует в «Правде» статью «Отказ от религии — единственно правильный путь». К тому времени, женившись вторым браком на своей бывшей духовной дочери, он будет отлучён от священнослужения, продолжая преподавать богословие. В своей страшной статье Осипов писал о преподавании в академии и семинарии: «Работа над историей религии завела меня много дальше той православной благочестивой “наукообразности”, которую я должен был преподавать ради обличения безбожия, по мысли вводившего этот курс митрополита Григория. Углублённое, подлинно научное сравнительное изучение религии дало моему формировавшемуся многие годы атеизму то последнее звено, которого мне недоставало. Всё у меня встало на свои места. Мир религии представился единым процессом развития превратных представлений и суеверий, отражением земных отношений в пустых небесах, где нет места никаким высшим духовным силам. От “причастия святых тайн” корни протянулись к диким кровавым обрядам ряда первобытных народов, священники и архиереи побратались с шаманами, священное писание стало окончательно документом и проповедником рабовладельческой морали, бог по отношению к верующим — небесным отражением некоего универсального рабовладельческого идеала, для которого все и навсегда рабы, чаще всего дурные». Примечательно, что после статьи в «Правде» от вероотступника уйдёт вторая жена. Далее он напишет антирелигиозные книги «Катехизис без прикрас», «Евангелие от иезуита» и «Женщина под крестом». Всё это в духе самых оголтелых воинствующих безбожников. В 1967 году этот человек, проделавший путь из Павла в Савлы, скончается в страшных муках от саркомы.

А в годы учёбы Алексея Ридигера в семинарии Осипов исполнял обязанности ректора. К счастью, он был исключением в преподавательской среде, все остальные педагоги в воспоминаниях Святейшего предстают подлинными детоводителями ко Христу и Христианству, а про Осипова он предпочитал просто умалчивать. Если не bene, так уж nihil. Здесь вообще сказывается взгляд Святейшего на людей, который он пронесёт через всю свою жизнь. Он старался смотреть только на свет и не замечать тьму, проходить мимо неё. Трудно представить себе, чтобы он мог подробно рассказывать о злодеяниях какого-нибудь подлеца, перебирать чьё-то грязное бельё, описывать произведение антиискусства. С этим надо бороться, но духовному лицу, а уж тем паче Патриарху, ни к чему много говорить об этом.

— Много было в моей жизни тяжёлых и даже трагических дней. Но время учёбы сначала в семинарии, а спустя два года и в Духовной академии, стало, пожалуй, самым счастливым в моей жизни. Возраст, конечно, имеет значение при восприятии жизни. В юности и дышится легче, и краски всё ярче, и окружающие люди больше тебе улыбаются. Всё так... Однако особое наслаждение в те годы я испытывал от участия в моей судьбе педагогов и наставников. Это были выдающиеся люди, непревзойдённые личности!

Алексей продолжал учиться, а между тем его старший товарищ уже стал священником. 8 февраля 1948 года епископом Таллинским и Эстонским Исидором (Богоявленским) Вячеслав Якобс был рукоположен во иерея и назначен настоятелем церкви Марии Магдалины в Хаапсалу, на смешанный эстонско-русский приход.

5 апреля 1949 года семинаристу Ридигеру выпала огромная честь — его в числе четырёх наилучших учащихся пригласили на отпевание блаженного старца Серафима Вырицкого.

Одно из самых известных пророчеств старца Серафима посвящено России: «Ныне пришло время покаяния и исповедничества. Самим Господом определено русскому народу наказание за грехи, и пока Сам Господь не помилует Россию, бессмысленно идти против Его святой воли. Мрачная ночь надолго покроет землю Русскую, много нас ждёт впереди страданий и горестей. Поэтому Господь и научает нас: “Терпением вашим спасайте души ваши” (Лк. 21, 19). Нам же остаётся только уповать на Бога и умолять Его о прощении». Одно из постоянных поучений старца Серафима состояло в том, что не нужно просить у Бога ничего кроме исполнения воли Всевышнего, ибо Господь сам знает, что ниспослать нам. Во время войны, находясь в оккупации, вырицкий старец не переставал ободрять людей уверениями, что враг будет разгромлен и победа будет за нами. В подражание Серафиму Саровскому, образ которого он взял на себя, старец Серафим Вырицкий подолгу простаивал в саду на камне и молился о спасении России. И подобно тому, как некогда в Смутное время преподобный Иринарх Ростовский предсказал скорую гибель пришедшим к нему полякам, так же и старец Серафим смело заявил немецкому капитану, спросившему, скоро ли он пройдёт маршем по Дворцовой площади:

— Этому никогда не бывать.

В последние годы старец уже почти не вставал с постели, настолько болезни одолели его. 3 апреля 1949 года со словами «Спаси, Господи, и помилуй весь мир» он родился в жизнь вечную, оставив временную земную юдоль. Можно себе представить, какое волнение испытывал семинарист Ридигер, когда ему выпала честь стоять у гроба такого светильника веры во время отпевания! Сей день навсегда отпечатался в его памяти. Образ старца теплился в его душе. Пройдёт полвека и, став Патриархом, он будет участвовать в канонизации Серафима Вырицкого.

Этим событием были озарены последние месяцы учёбы Алексея Михайловича в Ленинградской духовной семинарии. Всего выпускников семинарии 1949 года оказалось двадцать человек, молодые, как Ридигер, Ермаков, Сидоров, Ранне, Кружков, Малинин, Ефимов — у некоторых из них ещё и растительность на лице едва пробивалась. А были уже и бородатые, имеющие священнический сан люди — протоиерей Феодор Цыбулькин, священники Иоанн Кондрашёв и Иоанн Иванов, игумен Филагрий (Каминский). Семинарист Ридигер окончил курс по первому разряду, то есть на всех выпускных экзаменах получил высокие оценки и, согласно правилам приёма, мог без вступительных экзаменов перейти на учёбу в академию. Просто написать заявление на имя ректора и подать его вместе с анкетой, автобиографией, фотокарточками, рекомендацией семинарии и прочими документами. Что он и сделал. И без каких-либо препятствий был принят в воспитанники Ленинградской духовной академии.