Алый Пимпернель. Дьявол верхом

Глава двенадцатая
Клочок бумаги

Хотя Маргерит продолжала весело болтать, хотя ее окружало куда большее внимание, чем любую из присутствующих женщин, она глубоко страдала, чувствуя себя, как приговоренный к смерти, проводящий на земле последний день.

Ее нервы пребывали в состоянии болезненного напряжения, которое увеличивалось стократно в течение часа, проведенного в компании мужа между театром и домом лорда Гренвилла. Тоненький луч надежды на то, что она сможет обрести в этом ленивом добряке друга и советчика, исчез так же быстро, как появился, в тот момент когда Маргерит осталась наедине с ним. Отношение все того же добродушного снисхождения со стороны мужа, сходное с тем, какое испытывают к преданному слуге или домашнему животному, заставило ее отвернуться от человека, который должен был явиться для нее моральной поддержкой в теперешнем душераздирающем кризисе, кто обязан дать ей хладнокровный совет, когда она разрывается между любовью к брату, находящемуся в смертельной опасности далеко отсюда, и ужасом перед страшной службой, требуемой от нее Шовленом в обмен на безопасность Армана.

Однако ее моральная поддержка и хладнокровный советчик стоял в окружении пустоголовых молодых щеголей, с явным удовольствием повторяя сочиненное им нелепое четверостишие. Казалось, им больше не о чем говорить. Даже принц со смехом спросил у нее, как она оценивает последний поэтический шедевр своего супруга.

Bon mot [59] сэра Перси распространилась по всему дому. Принц был очарован и клялся, что жизнь без Блейкни превратилась бы в мрачную пустыню. После чего, взяв под руку сэра Перси, он увлек его в комнату для карт, где оба тут же включились в игру.

Сэр Перси, чей интерес к светским сборищам обычно сосредотачивался вокруг карточного стола, позволял жене флиртовать, танцевать и развлекаться, как ей заблагорассудится. И сегодня, сообщив гостям bon mot новейшего изготовления, он оставил Маргерит в окружении поклонников, жаждущих заставить ее забыть о присутствии щеголеватого лентяя, который был достаточно глуп, считая, что умнейшая женщина Европы может успокоиться в призрачных узах английского брака.

Все еще испытываемые тревога и напряжение только прибавили очарования прекрасной Маргерит Блейкни; эскортируемая стаей мужчин различных возрастов и национальностей, молодая женщина вызывала возгласы восхищения у каждого, мимо кого она проходила.

Маргерит больше не тратила времени на размышления. Несколько богемное воспитание сделало ее фаталисткой. Она ощущала, что не в силах управлять событиями, которые должны развиваться сами по себе. От Шовлена ей нечего было ожидать милосердия. Назначив цену за голову Армана, он предоставил ей выбор, платить ее или нет.

Несколько позже Маргерит заметила сэра Эндрю Ффаулкса и лорда Энтони Дьюхерста, казалось, только что прибывших. Она увидела, что сэр Эндрю тотчас же направился к Сюзанне де Турней, и молодые люди вскоре уединились в одной из оконных ниш, ведя там серьезный и, по-видимому, приятный для обоих разговор.

Два джентльмена выглядели усталыми и встревоженными, однако были безукоризненно одеты, и в их безупречном поведении ничто не выдавало ощущения катастрофы, грозившей их предводителю и им самим.

О том, что Лига Алого Пимпернеля не намерена отказываться от своих планов, Маргерит узнала от юной Сюзанны, которая сообщила ей, что граф де Турней должен быть вывезен Лигой из Франции в течение нескольких ближайших дней. Рассматривая блестящую и нарядную толпу в ярко освещенном танцевальном зале, Маргерит спрашивала себя, кто же из них таинственный Алый Пимпернель, держащий в своих руках нити рискованных заговоров и судьбы бесценных человеческих жизней.

Хотя Маргерит уже многие месяцы слышала об Алом Пимпернеле и воспринимала его анонимность, как и все общество, теперь ею овладело жгучее желание открыть его тайну, независимо от Армана и Шовлена, а исключительно из чувства восхищения перед его смелостью и ловкостью.

Конечно, Алый Пимпернель находится где-то на балу, так как сэр Эндрю Ффаулкс и лорд Энтони Дьюхерст, очевидно, явились сюда, чтобы встретиться со своим шефом и получить от него свежее mot d'ordre [60].

Маргерит окидывала взглядом аристократические нормандские лица [61], коренастых, светловолосых саксов [62], более мягкие и жизнерадостные кельтские черты [63], ища в ком-нибудь из присутствующих властность, энергию и хитрость, позволившие ему стать предводителем группы благородных английских джентльменов, среди которых, по слухам, был и сам принц Уэльский.

Сэр Эндрю Ффаулкс, устремивший нежный и томный взгляд голубых глаз на юную Сюзанну, уведенную от него и от их приятного tete-a-tete [64] ее суровой матерью? Конечно, нет, решила Маргерит, наблюдавшая, как он отвернулся с тяжким вздохом, когда хрупкая фигурка Сюзанны исчезла в толпе.

Она видела, как сэр Эндрю подошел к двери, ведущей в маленький будуар, и, прислонившись к ней, с беспокойством огляделся вокруг.

Отделавшись от очередного назойливого кавалера, Маргерит начала пробираться сквозь толпу к двери, у которой стоял сэр Эндрю. Она не могла объяснить, зачем ей это понадобилось. Возможно, ею руководил всемогущий рок, столь часто управлявший людскими судьбами.

Внезапно Маргерит остановилась, как вкопанная, завидев, что сэр Эндрю остается в том же положении, но лорд Хейстингс — молодой щеголь, приятель ее мужа и один из окружения принца Уэльского — проходя мимо него, что-то быстро сунул ему в руку.

С восхитительно изображенным безразличием Маргерит, чуть ускорив шаг, вновь двинулась к двери, за которой теперь скрылся сэр Эндрю.

С того момента, как Маргерит увидела сэра Эндрю, облокотившегося на дверь, и до того, как она последовала за ним в маленький будуар, прошло не более минуты. Судьба обычно быстро наносит удар.

Теперь леди Блейкни словно прекратила свое существование. Оставалась только Маргерит Сен-Жюст, проведшая детство и юность под надежной опекой своего брата Армана. Она забыла о своем положении, достоинстве, энтузиазме в отношении Алого Пимпернеля — обо всем, кроме опасности, грозящей жизни Армана, и о том, что на расстоянии менее двадцати футов от нее, в руках сэра Эндрю Ффаулкса, возможно, находится талисман, который спасет ее брата.

Прошло еще тридцать секунд после того, как лорд Хейстингс что-то вложил в руку сэра Эндрю, и до того, как Маргерит вошла в будуар. Сэр Эндрю стоял спиной к ней у стола, на котором находился массивный серебряный канделябр. Держа в руке клочок бумаги, он как раз приступил к изучению его содержимого.

Не осмеливаясь дышать, Маргерит бесшумно, так как ее мягкое облегающее платье не издавало ни единого звука, скользя по тяжелому ковру, приблизилась поближе к сэру Эндрю. Как только он обернулся и увидел ее, она издала стон, провела рукой по лбу и пробормотала:

— В комнате такая жара, и мне стало нехорошо… Ах!

Маргерит пошатнулась, словно собиралась упасть, и сэр Эндрю, придя в себя и скомкав в руке записку, которую читал, подоспел вовремя, чтобы поддержать ее.

— Вы больны, леди Блейкни? — с беспокойством спросил он. — Позвольте мне…

— Нет-нет, ничего страшного, — быстро прервала она. — Дайте мне стул.

Маргерит опустилась на стул рядом со столом, откинула голову и закрыла глаза.

— Ну, вот, — все еще полушепотом проговорила она. — Головокружение проходит… Не тревожьтесь за меня, сэр Эндрю; уверяю вас, мне уже лучше.

Несомненно, в подобные моменты — и психологи это подтверждают — в нас появляется некое шестое чувство. Мы не видим, не слышим и не трогаем окружающее нас, и тем не менее представляем его столь ясно, как будто делаем одновременно и то, и другое, и третье. Маргерит сидела, закрыв глаза. Сэр Эндрю стоял позади нее, а справа находился стол с канделябром, в котором горели пять свечей. Перед внутренним взором Маргерит не было ничего, кроме лица Армана, чьей жизни грозила страшная опасность, и кто смотрел на нее на фоне смутно вырисовывающейся кровожадной парижской толпы, голых стен Трибунала общественной безопасности, где общественный обвинитель Фукье-Тенвиль требовал жизни ее брата именем французского народа, и жуткой гильотины с ее запятнанным кровью ножом, ожидающим очередной жертвы…

На несколько секунд в будуаре воцарилось мертвое молчание. Доносившиеся из сверкающего танцевального зала мелодичные звуки гавота [65], шелест богатых платьев, разговоры и смех казались странным таинственным аккомпанементом происходящей здесь драмы.

Сэр Эндрю не говорил ни слова, но Маргерит Блейкни овладело упомянутое шестое чувство. Она не могла видеть, ибо ее глаза были закрыты, не могла слышать, так как шум из зала заглушал тихий шорох клочка бумаги, но тем не менее она твердо знала, что в этот момент сэр Эндрю поднес записку к пламени одной из свечей.

В ту же секунду, когда бумага начала гореть, Маргерит открыла глаза, протянула руку и двумя точеными пальчиками выхватила горящий клочок у молодого человека. Задув охватывающее бумажку пламя, она поднесла ее к ноздрям с великолепным спокойствием.

— Как это внимательно с вашей стороны, сэр Эндрю! — весело воскликнула Маргерит. — Очевидно, ваша бабушка научила вас, что запах горелой бумаги — отличное средство от головокружения.

Она удовлетворенно вздохнула, крепко сжимая между унизанными драгоценностями пальцами талисман, который, быть может, спасет жизнь ее брата Армана. Сэр Эндрю ошеломленно уставился на нее не в силах осознать, что произошло в действительности, и, разумеется, не понимая, что от этого клочка бумаги зависит жизнь одного из его товарищей.

Маргерит разразилась серебристым смехом.

— Что вы смотрите на меня с таким удивлением? — весело осведомилась она. — Уверяю вас, что я чувствую себя гораздо лучше: ваше средство оказалось весьма эффективным. В этой комнате такая чудесная прохлада, а звуки гавота из зала тоже отлично успокаивают.

Маргерит продолжала легкомысленно болтать, пока сэр Эндрю ломал голову над тем, как ему побыстрее извлечь клочок бумаги из изящной ручки собеседницы. В его мозгу инстинктивно мелькали тревожные мысли; внезапно он вспомнил о национальности Маргерит и об ужасной истории с маркизом де Сен-Сиром, которую в Англии никто не принимал всерьез из чувства всеобщего уважения к сэру Перси и его супруге.

— Вы все еще мечтаете? — смеясь, продолжала Маргерит. — Должна заметить, сэр Эндрю, что вы не слишком галантны, и что, как я теперь припоминаю, вы казались скорее испуганным, чем обрадованным, когда увидели меня здесь. Начинаю думать, что не забота о моем здоровье и не средство, которому научила вас бабушка, побудили вас сжечь этот клочок бумаги… Должно быть, вы стремились поскорее уничтожить последнее жестокое послание вашей возлюбленной. Признавайтесь, — добавила она, шутливым жестом подняв вверх листок, — было это ее последнее conge [66] с призывом расстаться друзьями?

— Что бы это ни было, леди Блейкни, — ответил сэр Эндрю, начиная постепенно обретать самообладание, — записка принадлежит мне, и…

Не заботясь о том, что его поступок может выглядеть неучтивым по отношению к даме, молодой человек попытался выхватить записку, но мысли и действия Маргерит под прессом внутреннего напряжения оказались более быстрыми и уверенными. Высокая и сильная, она отскочила назад, толкнув маленький шератоновский [67] столик, который с грохотом упал вместе со стоявшим на нем массивным канделябром.

Маргерит издала вопль ужаса.

— Свечи, сэр Эндрю! Скорей!

Вреда оказалось немного: две свечи погасли при падении канделябра, другие всего лишь испачкали жиром дорогой ковер, и лишь одна подожгла бумажный колпачок. Сэр Эндрю быстро и ловко потушил пламя и вернул канделябр на стол, но это заняло у него несколько секунд, в которых нуждалась Маргерит, чтобы прочитать записку — полдюжины слов, написанных тем же искаженным почерком, который она видела раньше, и завершающихся той же эмблемой — похожим на звезду цветком, изображенным красными чернилами.

Когда сэр Эндрю вновь взглянул на нее, он увидел на ее лице лишь облегчение по поводу счастливого завершения досадного инцидента; записка уже была брошена на пол. Молодой человек подобрал ее с явным облегчением.

— Вам должно быть стыдно, сэр Эндрю, — продолжала Маргерит, шутливо качая головой, — терзать сердце какой-то впечатлительной герцогини, добиваясь симпатии малышки Сюзанны. Очевидно, вам помог сам Купидон, рискуя спалить все министерство иностранных дел, с целью заставить меня уронить любовную записку, прежде чем ее осквернит мой нескромный взгляд. Только подумать, что минутой позже я могла бы узнать секреты заблудшей герцогини!

— Надеюсь, вы извините меня, леди Блейкни, — промолвил сэр Эндрю, к которому вернулось спокойствие, — если я вернусь к прерванному вами интересному занятию?

— Разумеется, сэр Эндрю! Я больше не рискну стать на пути бога любви! Как бы он не подверг меня какому-нибудь страшному наказанию за мою дерзость. Так что жгите на здоровье ваш залог любви.

Свернув бумажку в трубочку, сэр Эндрю вновь поднес ее к пламени свечи, сразу же охватившему ее. Он был так поглощен своим разрушительным занятием, что не заметил странной улыбки своей прелестной vis-a-vis [68], в противном случае выражение облегчения исчезло бы с его лица. Молодой человек наблюдал, как роковая бумажка извивалась в пламени. Когда последний кусочек упал на пол, он наступил ногой на пепел.

— А теперь, сэр Эндрю, — продолжала Маргерит Блейкни с присущим ей очаровательным легкомыслием, — не рискнете ли вы вызвать ревность вашей дамы, попросив меня станцевать с вами менуэт?