Алый Пимпернель. Дьявол верхом

Глава вторая

Марго страдала не только душевно, но и физически. Она быстро уставала и по-прежнему тосковала по ребенку. Конечно, я была ей необходима. Мне было жаль се, так как я понимала, что ей одиноко в собственной семье. При таких родителях это меня не удивляло, и я испытывала еще большую благодарность за любовь и разум моей матери — более ценный дар, чем все благородное происхождение и фамильное состояние Марго. Что касается Этьена и Леона, то, хотя они и воспитывались в замке, их едва ли можно было в полной мере считать ее братьями.

Ну-Ну понимала состояние Марго, ибо была одной из немногих посвященных в тайну. Она прописала ей несколько дней постельного режима и диету, состоящую из отваров собственного изготовления, от которых Марго долго спала. Я не сомневалась в их пользе, так как после отдыха Марго казалась посвежевшей и более бодрой.

Это давало мне много свободного времени. Этьен и Леон держались со мной по-дружески. С каждым из них я выезжала верхом, и происходившее во время этих поездок позднее казалось мне весьма многозначительным.

В тот день, когда граф показывал мне старую часть замка, Этьен спросил меня после полудня, не хотела бы я проехаться с ним верхом. Он показал бы мне поместье.

Я всегда любила ездить верхом — даже на бедной старушке Дженни — а о Копилке я вообще вспоминала с тоской. Поэтому я охотно приняла предложение. Так как у меня был при себе элегантный костюм для верховой езды, который купила мама с целью произвести впечатление на Джоэла Деррингема, я была полностью экипирована.

Единственная проблема заключалась в лошади, но Этьен уверял, что легко подберет для меня подходящую в конюшнях замка.

Он оказался прав, найдя красивую чалую кобылу.

— Она не слишком резвая, — сказал Этьен. — О, я знаю, что вы отличная наездница, но для первого раза…

— Понятия не имею, откуда вам это известно, — отозвалась я. — Конечно, я умею ездить верхом, но хорошая наездница — это уж слишком.

— Вы чересчур скромны, кузина.

Услышав слово «кузина», я улыбнулась про себя. Если я была кузиной графа, то Этьен заявлял свои права так же числиться моим кузеном. Я начинала понимать его.

Манеры Этьена были безукоризненными. Он помог мне сесть в седло и сделал комплимент моему костюму, назвав его необычайно элегантным.

— Дома я тоже так считала, — ответила я, — но здесь — другое дело. Странно, как определение качества одежды зависит от окружения.

— Вы выглядите очаровательно в любом окружении, — галантно заявил Этьен.

Поместье казалось удивительно красивым, ибо листья на деревьях еще только слегка были тронуты осенней желтизной. Мы скакали галопом, и я радовалась, что хорошо попрактиковалась, катаясь на Копилке. Забота Этьена была очень трогательной — он часто подъезжал ко мне, проверяя, все ли у меня в порядке.

На обратном пути в замок — мы отъехали от него, должно быть, мили на две — нам попался дом, стоящий в лощине. Ему придавали удивительное очарование серые каменные стены, увитые плющом с уже начинающими краснеть листьями.

У ворот стояла женщина, словно поджидая кого-то. Меня сразу же поразила ее яркая красота: высокая стройная фигура, хотя и слегка склонная к полноте, густые рыжие волосы и зеленые глаза.

— Позвольте представить вам мадам Легран, — сказал Этьен.

— Она, вероятно, ближайшая ваша соседка?

— Вы абсолютно правы, — ответил Этьен.

Мадам Легран открыла ворота. Мы спешились. Пока я слезала с лошади, Этьен держал ее под уздцы, а потом привязал обеих лошадей к столбу, предназначенному для этой цели.

— Это мадемуазель Мэддокс, — представил меня он.

Мадам Легран направилась ко мне. На ней было зеленое платье, в точности подходящее к цвету глаз. Обруч под юбкой подчеркивал стройную талию, а за складками дорогой материи, опускавшейся до земли, виднелась атласная нижняя юбка тоже зеленого цвета, но чуть более темного оттенка. Искусная высокая прическа соответствовала моде, введенной во Франции королевой, которой она была необходима из-за ее большого лба. Низкий вырез открывал белую шею и верх полной груди.

— Я слышала о вашем приезде в замок, мадемуазель, — заговорила мадам Легран, — и очень хотела познакомиться с вами. Надеюсь, вы окажете мне честь, выпив бокал вина?

Я с удовольствием согласилась.

— Пойдемте в гостиную, — предложила она.

Мы вошли в прохладный холл, декорированный листьями различных оттенков зелени. Ее любимым цветом явно был зеленый. Он и в самом деле очень ей шел. Зеленые глаза с длинными черными ресницами создавали яркий контраст с огненно-рыжими волосами.

Гостиная была маленькой, но, возможно, мне это просто показалось после комнат замка. В сравнении с помещениями школы ее можно было назвать большой. Мебель, как и в замке, отличалась изяществом, а пол покрывали красивые ковры. Бледно-зеленые портьеры гармонировали по цвету с подушками.

Принесли вино, и мадам Легран спросила меня, довольна ли я пребыванием в замке своего кузена.

Я колебалась. Несмотря ни на что, мне было трудно думать о себе, как о кузине графа. Я ответила, что нахожу все это весьма интересным.

— Как странно, что вы внезапно повстречались с графом и Маргерит! Хотя, должно быть, вы и раньше знали о вашем родстве с ними.

Она и Этьен внимательно наблюдали за мной.

— Нет, — ответила я. — Это явилось сюрпризом.

— Как интересно! А каким образом вы встретились?

Граф говорил, что, играя роль, нужно держаться как можно ближе к правде.

— Это произошло, когда граф с семьей гостили в доме сэра Джона Деррингема в Англии.

— Значит, вы гостили там тоже?

— Нет, я жила поблизости. У моей матери была там школа.

— Школа? Как странно!

— Мадемуазель Мэддокс — высокообразованная молодая дама, — вставил Этьен.

— В этом нет ничего странного, — отозвалась я. — Моя мать, овдовев, была вынуждена содержать себя и дочь. И так как она обладала способностями к преподаванию, то решила этим заняться.

— А граф прослышал о школе, — снова вмешался Этьен.

— Его дочь была там ученицей.

— А, понимаю, — промолвила мадам Легран. — И тогда он обнаружил, что вы его родственница?

— Ну… в общем, да.

— Вам, наверное, кажется странным оказаться после школы… здесь, — она махнула рукой в сторону замка.

— Разумеется. Я была очень счастлива в школе. Пока мама была жива, там все шло хорошо.

— Значит, вы приехали во Францию после кончины матери?

— Маргерит болела и нуждалась в отдыхе. Поэтому я поехала с ней.

— А школа?

— С ней все кончено.

— Так вы намерены остаться здесь… на неопределенное время?

Мне пришло в голову, что она задает слишком много вопросов для вежливой собеседницы, и что я поступила глупо, полагая, что должна на них отвечать.

— Мадам, — холодно произнесла я, — у меня нет конкретных планов, поэтому я не в состоянии обсуждать их с вами.

— Мадемуазель Мэддокс превосходно говорит по-французски, правда, Этьен?

Этьен улыбнулся мне.

— Я редко слышал, чтобы англичане говорили так хорошо.

— Только с еле слышным акцентом.

— Но очаровательным, — добавил Этьен.

Мадам кивнула, и я подумала, что пришла моя очередь задавать вопросы.

— У вас прекрасный дом, мадам. Вы давно здесь живете?

— Почти девятнадцать лет.

— Должно быть, это ближайший дом к замку?

— Он находится меньше чем в двух милях отсюда.

— И, наверное, вы счастливы, имея столь очаровательное жилище?

— Мне нравится жить здесь, но дом мне не принадлежит — как и все имение, он принадлежит графу де Фонтен-Делибу. Мадемуазель, вы часто бывали во Франции?

— Никогда не была до того, как приехала вместе с Маргерит.

— Как интересно!

Я переменила тему, мы заговорили о красотах поместья, сходствах и различиях его с английскими имениями, и беседа потекла по традиционному руслу.

Через некоторое время мы встали, чтобы уходить. Мадам Легран, взяв меня за руки, выразила желание, чтобы я навещала се.

— Этьен, к счастью, часто здесь бывает. Ты должен снова привести с собой мадемуазель, Этьен. Или приходите одна, мадемуазель — я буду очень рада.

Я поблагодарила ее за гостеприимство, пока Этьен отвязывал наших лошадей.

Когда мы тронулись в путь, я заметила:

— Какая красивая женщина!

— Я тоже так считаю, — ответил он. — Правда, возможно, я предубежден.

Я удивленно посмотрела на него. Этьен улыбнулся и добавил, глядя на меня и словно наблюдая за моей реакцией:

— Разве вы не поняли, что она моя мать?

Я была потрясена и сразу же подумала о ее отношениях с графом. Меня заинтересовало, намеренно ли они скрывали это от меня, чтобы Этьен мог меня удивить подобным образом.

К счастью, я внешне оставалась спокойной, помня слова матери, что английская леди никогда не должна обнаруживать свои чувства, особенно в моменты потрясений. Не знаю насчет потрясения, но это явилось для меня огромной неожиданностью.

— Должно быть, вы очень гордитесь такой красивой матерью, — заметила я.

— Конечно, — ответил Этьен.

Была ли мадам Легран и теперь любовницей графа? Ее дом был неподалеку от замка. Неужели он посещает ее здесь? А может быть, она приходит к нему в замок?

Я безуспешно пыталась внушить себе, что это не мое дело.

На следующий день я выезжала верхом с Леоном. Беседовать с ним мне было легче, чем с Этьеном. Он держался более естественно и непринужденно. Леон не видел причин скрывать свое крестьянское происхождение, и мне в нем это очень нравилось.

Если Леон и не обладал броской красотой Этьена, то он куда более щедро был наделен обаянием. Синие глаза выделялись на его смуглом лице. Темные, вьющиеся волосы были коротко острижены. Одежда отличалась хорошим покроем, но выглядела скорее практичной, нежели элегантной, как у Этьена.

Леон хорошо правил лошадью, словно составляя с ней одно целое. Я ехала на гнедой кобыле, на которой скакала вчера. Сегодня мне было гораздо легче иметь с ней дело, и я не сомневалась, что и ей со мной тоже.

Леон был веселее по натуре и, возможно, более беспечен, чем Этьен. Он также сделал мне комплимент по поводу костюма, и мы поговорили о лошадях. Я рассказала ему о Копилке, о том, как мне было жаль оставлять новую лошадь, и как я до ее приобретения ездила на Дженни.

Рассказывая ему о матери, я испытывала облегчение, говоря о ней с такой непосредственностью и ощущая, что Леон меня поймет, хотя почему я испытывала такое чувство после столь недавнего знакомства, мне было не вполне ясно. Очевидно, его откровенность и естественность передались мне.

— Что бы подумала ваша мать, узнав о вашем пребывании здесь? — спросил Леон.

Я не знала, что сказать. То, что мама не одобрила бы графа, я не сомневалась. Но ей было бы приятно знать, что в замке со мной обращаются как с гостьей.

— Думаю, — ответила я, — она бы согласилась, что я поступила разумно, оставив школу, прежде чем там начались бы трудности.

— И, полагаю, она сочла бы с вашей стороны comme il faut[152] решение погостить у ваших родственников?

— Маргерит очень хотела, чтобы я поехала с ней, — уклончиво ответила я.

— Граф тоже этому рад, — улыбнулся Леон. — Он этого не скрывает.

— Он просто гостеприимный хозяин.

Разговор о том, что должно было оставаться тайной, сразу же поставил барьер перед нашей откровенностью.

— Я слышал, — продолжал Леон, — вы вчера посетили Габриель Легран.

— Да.

— Она очень близкий друг графа, как вы, несомненно, поняли.

— Я узнала, что она мать Этьена.

— Да. Она и граф многие годы были друзьями.

— Понимаю, — промолвила я.

Припомнив подслушанный мной его разговор с Этьеном, я подумала, что Леон предупреждает меня. Они не верили в мое родство с графом, что меня не удивляло. Очевидно, Леон полагал, что граф встретил меня в Англии, я ему понравилась, и он привез меня во Францию, дабы осуществить свои планы в отношении меня. Но как я могла объяснить ему, что приехала только потому, что Марго нуждалась во мне?

— Очевидно, — заметил он, — жизнь в Англии совсем не похожа на здешнюю.

— Естественно, хотя в своей основе они не так уж отличаются.

— Разве ваш сэр Джон Деррингем мог бы открыто поселить рядом свою любовницу? И что на это сказала бы его жена?

Я была шокирована, но постаралась не показывать этого.

— Нет. Это было бы неприемлемо. Сэр Джон, во всяком случае, никогда не стал бы вести себя подобным образом.

— А здесь такое в порядке вещей. Некоторые из наших королей показывали подобный пример.

— У нас тоже бывали такие короли — например, Карл II.

— Его мать была француженкой[153].

— Вы, кажется, намерены утверждать, что ваши соотечественники весьма легкомысленны в вопросах морали.

— Думаю, что у нас иные стандарты.

— То, что вы имеете в виду, происходит и в Англии — просто там это делается менее открыто. Не уверена, что подобная секретность является добродетелью, но она облегчает жизнь людям, замешанным в такие истории.

— Некоторым из них.

— Прежде всего, женам. Не очень приятно, когда муж изменяет тебе чуть ли не на глазах. С другой стороны, возможность встречаться открыто избавляет мужа и его любовницу от множества отговорок.

— Вижу, что вы реалистка, мадемуазель, и слишком честны и очаровательны, чтобы когда-нибудь оказаться замешанной в эти грязные дела.

Несомненно, Леон предупреждал меня. Я могла бы ощутить себя оскорбленной, но в его глазах светилось неподдельное беспокойство, и я чувствовала симпатию к нему.

— Можете не сомневаться, что не окажусь, — твердо заявила я.

Леон казался удовлетворенным. Читая его мысли, я поняла, что он думает, будто граф, встретив кузину (если он изобрел это родство, то, очевидно, без моего ведома), пригласил ее сюда в качестве компаньонки дочери, и что я, будучи воспитанной в чопорных английских традициях, не имела понятия о его намерениях.

Он был неправ во всем, но мне нравились его забота и мнение обо мне.

Леон, казалось, отбросил беспокойство на мой счет и был готов наслаждаться прогулкой верхом. Он заговорил о себе с очаровательной откровенностью.

Странно, что его судьбу определил один случай — невольное убийство графом его брата-близнеца.

— Если бы не это, — продолжал Леон, — моя жизнь была бы совсем иной. Бедный маленький Жан-Пьер! Я часто думаю, что он смотрит на меня и говорит: «Всем этим ты обязан мне».

— Это было ужасно, но, как вы сказали, обернулось вам на пользу.

— Не только мне, но и моей семье. Я ведь могу помогать им. Граф знает об этом и очень этим доволен. Он тоже им помогает. У них лучший дом в деревне и несколько акров земли. Они могут себя обеспечить — соседи им даже завидуют. Я слышал, как многие из них говорили, что Бог улыбнулся моим родителям в тот день, когда погиб Жан-Пьер.

Я слегка поежилась.

— Реализм, мадемуазель, типичен для французов. Если бы Жан-Пьер в тот день не выбежал на дорогу и не угодил под копыта графских лошадей, то он бы жил в нищете вместе со всей семьей. Так что их выводы можно понять.

— Я думаю о вашей матери. Что чувствует она?

— Мать — другое дело. Каждую неделю она носит цветы на могилу Жана-Пьера и сажает там вечнозеленые кусты в знак того, что память о нем всегда живет в ее сердце.

— Но она, по крайней мере, радуется, видя вас?

— Да, но это напоминает ей о моем брате. Люди до сих пор говорят о происшедшем. Они все больше порицают графа, забывая, что он сделал для нашей семьи. Сейчас против аристократов поднимается волна гнева, и им припоминают все, что только можно.

— Я чувствую это с тех пор, как приехала во Францию, и знала об этом до того.

— Да, грядут перемены. Я слышу об этом, посещая свою семью. Со мной они достаточно откровенны. Возмущение нарастает все сильнее. Конечно, причин для этого немало, видит Бог — в стране много несправедливости. Народ разочарован в своих правителях. Я часто думаю, как долго это может продолжаться. Теперь не безопасно бывать одному в деревне, если ты не одет, как крестьянин. Раньше такого никогда не было.

— Чем же все это кончится?

— Чтобы узнать это, дорогая мадемуазель, нам придется ждать, и боюсь, не очень долго.

Подъезжая к замку, мы услышали топот копыт и увидели всадника, движущегося нам навстречу. Это был высокий, скромно одетый мужчина без парика на рыжей шевелюре.

— Это Люсьен Дюбуа! — воскликнул Леон. — Люсьен, друг мой, рад тебя видеть!

Всадник натянул поводья и снял шляпу, завидев меня. Леон представил меня, как мадемуазель Мэддокс, кузину графа, гостившую в замке.

Выразив удовольствие от встречи, Люсьен Дюбуа спросил, долго ли я здесь пробуду.

— Это зависит от обстоятельств, — ответила я.

— Мадемуазель — англичанка, но говорит на нашем языке, как француженка, — заметил Леон.

— Боюсь, что не вполне, — сказала я.

— Но вы и впрямь превосходно говорите, — похвалил меня мсье Дюбуа.

— Ты, конечно, приехал к сестре, — сказал Леон. — Надеюсь, останешься здесь на некоторое время?

— Как и в случае с мадемуазель, это зависит от обстоятельств.

— Вы уже встречались с мадам Легран, — обратился ко мне Леон. — Мсье Дюбуа — ее брат.

Я отметила некоторое сходство — броскую красоту, рыжие волосы, глаза, правда, не такие зеленые, как у сестры, но, возможно, он не владел искусством подчеркивать их цвет.

Меня интересовало, что думает мсье Дюбуа об отношениях его сестры с графом. Возможно, будучи французом, он считал их нормальными. Я цинично подумала, что знатность графа делала ситуацию приемлемой. Быть королевской любовницей почетно, а любовницей бедняка — постыдно. Я не могла принимать подобных различий, и если причина заключалась в моей незрелости и отсутствии реализма, то я радовалась этим качествам.

— Ну, надеюсь, мы скоро тебя увидим, — сказал Леон.

— Если мне не окажут честь, пригласив в замок, то можешь зайти к сестре, — ответил мсье Дюбуа. Кивнув нам, он поскакал прочь.

— Вот человек, недовольный жизнью, — промолвил Леон.

— Почему?

— Потому что, по его мнению, она обошлась с ним не так, как он того заслуживает. Впрочем, все неудачники в мире жалуются на судьбу.

— Вина лежит не в наших звездах, а в нас самих, как отметил наш национальный поэт.

— Таких, как он, здесь много, мадемуазель. Зависть — весьма распространенное чувство. Она является составной частью каждого из смертных грехов. Бедняга Люсьен! Он имеет повод для недовольства, и думаю, что никогда не простит семейству Фонтен-Делиб.

— А что они ему сделали?

— Не ему, а его отцу. Жан-Кристоф Дюбуа был заключен в Бастилию и умер там.

— Но по какой причине?

— Потому что графу — отцу теперешнего — приглянулась жена Жана-Кристофа, мать Люсьена и Габриель. Она была очень красивой женщиной. Габриель унаследовала ее внешность. Есть такая вещь, именуемая lettre de cachet[154]. Она могла быть приобретена влиятельными людьми, и с ее помощью они были в состоянии отправить своих врагов в тюрьму. Жертвы никогда не узнавали причины их заключения. Lettre было достаточно, чтобы засадить их туда. Это просто чудовищно! Сами слова lettre de cachet могут посеять ужас в чьем угодно сердце. Возражать бесполезно. Графы де Фонтен-Делиб, разумеется, всегда пользовались влиянием в придворных кругах и парламенте. Могущество их велико. Отец нынешнего графа пожелал эту женщину, ее муж возражал и намеревался увезти ее. Затем однажды ночью к нему в дом прибыл курьер, имевший при себе lettre de cachet. Больше Жана-Кристофа никогда не видели.

— Какая жестокость!

— Да, мы живем в жестокое время. Поэтому люди и намерены изменить его.

— И они это сделают?

— Чтобы исправить ошибки столетий, требуется больше, чем несколько недель. У Жана-Кристофа были сын и дочь. Граф умер спустя три года после того, как сделал жену Жана-Кристофа своей любовницей, и хозяином замка стал теперешний граф, Шарль-Огюст. Габриель была молодой вдовой восемнадцати лет. Она пришла просить за отца. Шарля-Опоста поразила ее красота. Он был молод и впечатлителен. Но оказалось слишком поздно — Жан-Кристоф умер в тюрьме, не дождавшись приказа об освобождении. Как бы то ни было, Шарль-Огюст влюбился в Габриель, и спустя год после их встречи она родила Этьена.

— Какие, однако, драмы окружают замок!

— Там, где присутствуют графы де Фонтен-Делиб, всегда происходят драмы.

— Габриель, по крайней мере, простила несправедливость, причиненную ее отцу?

— Да, но Люсьен — другое дело. Я часто думаю, что он лелеет мстительные замыслы.

Когда мы подъезжали к замку, я не могла отогнать мысли о несчастном, которого безжалостно обрекли на окончание жизни в тюрьме лишь потому, что кто-то пожелал убрать его с дороги. Мне казалось, что атмосфера интриги и драмы, царящая в замке, начинает сгущаться вокруг меня.

Марго позвала меня к себе в комнату. Она выглядела веселой, и я снова удивилась ее быстрым переходам от подавленности к жизнерадостности.

На ее кровати лежало несколько рулонов материи.

— Посмотри, Минель! — воскликнула она.

Я обследовала рулоны бархата. Один был коричнево-красного цвета с золотым кружевом, а другой — голубой с серебряным.

— У тебя будут прекрасные платья, — заметила я.

— Только одно. Второе предназначено для тебя. Голубое с серебром очень тебе пойдет. Скоро будет бал, и отец велит, чтобы я выглядела на нем как можно лучше.

Я потрогала голубой бархат и сказала:

— Такой подарок я не могу принять.

— Не будь глупой, Минель. Неужели ты сможешь пойти на бал в том, что привезла с собой?

— Конечно, не смогу. Значит, я не пойду на бал.

Марго с раздражением топнула ногой.

— Тебе не позволят не пойти. Именно для бала тебе и предлагают платье.

— Когда я согласилась сюда приехать, то не знала, что мне предстоит быть… фальшивой кузиной. Я прибыла как твоя компаньонка.

Марго расхохоталась.

— В чем бы ни заключалась твоя работа, ты первая, кто жалуется, что с ней обращаются слишком хорошо. Конечно, тебе придется пойти на бал. Я ведь нуждаюсь в сопровождающей даме, не так ли?

— Ты говоришь глупости. Зачем тебе сопровождающая на балу, который устраивают твои родители?

— Один родитель. Не думаю, что мама будет присутствовать. Как говорит папа, у нее всегда найдется для такого случая очередное недомогание.

— Это недобрые слова, Марго.

— О, перестань изображать чопорную старую учительницу! Ты уже не преподаешь в школе. — Завернувшись в коричнево-красный бархат, она подошла к зеркалу. — Разве это не чудесно? Какой великолепный цвет! Как раз для меня! Правда, Минель? Неужели ты не рада видеть меня веселой?

— Меня удивляет, что у тебя так быстро меняется настроение.

— Ну, не совсем меняется. В душе я все еще тоскую по Шарло. — Марго указала себе на грудь. — Но я же не могу печалиться все время, а радость по поводу бала и нового платья не уменьшает мою любовь к малышу.

Марго обняла меня, но я все еще была в нерешительности.

— Не думаю, что могу принять это платье, Марго, — сказала я, наконец.

— Почему? Это ведь род жалования.

— У меня есть свое жалование. А это другое дело.

— Папа придет в бешенство, а он в последнее время был в таком хорошем настроении! Он сказал мне, чтобы я выбрала материал для нас обеих, а потом сам стал предлагать цвета, что для него весьма типично. Уверена, что папа был бы весьма недоволен, если бы я выбрала не то, что он предложил.

— И все-таки мне не следовало бы это принимать.

— Аннетт, наша портниха, сегодня придет, чтобы начать работу.

Я решила, что должна повидать графа и готовиться к отъезду. Слишком много я узнала о нем и о его образе жизни, чтобы чувствовать себя счастливой в его семье. Я не могла отбросить в течение нескольких месяцев то, чему меня учили со дня рождения. Более того, я не сомневалась, что жизненные принципы моей матери куда более достойны, чем те, которые господствовали в замке.

Я знала, что в это время граф обычно сидит в библиотеке и не любит, чтобы его беспокоили. Но я решила пойти на риск вызвать его неудовольствие, тем более что это только облегчило бы мой отъезд.

Однако граф отнюдь не был раздосадован, увидев меня. Он тут же поднялся, взял меня за обе руки, отвел в комнату и предложил стул. Я села, и он поступил так же, придвинул прежде свой стул поближе к моему.

— Чем я обязан этой радостью? — осведомился граф.

— Думаю, что пришло время объясниться, — начала я, однако смелость и решительность, с которыми я вошла в библиотеку, быстро испарились.

— Ничего лучшего я не мог желать. Не сомневаюсь, что столь понятливая женщина, как вы, должны быть осведомлены о моих чувствах в отношении вас.

— Прежде чем вы скажете что-либо еще, позвольте довести до вашего сведения, что я не могу принять от вас бальное платье.

— Почему?

— Потому, что не считаю это… приличным.

Граф поднял брови, и я увидела насмешливый блеск в его глазах.

— Так как я весьма невежествен в подобных делах, вы должны объяснить мне, что прилично принимать, а что нет.

— Я принимаю свое жалование, так как зарабатываю его, как компаньонка вашей дочери, в качестве которой я была нанята.

— О, но вы стали кузиной — членом семьи. Уверен, что один член семьи может сделать другому подарок, причем желательно такой, в котором тот нуждается, а не бесполезную безделушку.

— Пожалуйста, когда мы одни, не разыгрывайте этот фарс.

— Хорошо. Все дело в том, что я в вас влюблен, и вы это знаете. Зачем же нам притворяться?

Я вскочила. Граф подошел ко мне и обнял меня.

— Позвольте мне идти, — твердо сказала я.

— Сначала скажите, что вы тоже меня любите.

— Мне это не кажется забавным.

— А мне, как ни странно, кажется, хотя мои чувства задеты так сильно. Вы и чаруете, и забавляете меня. Думаю, поэтому я так увлечен вами. Вы не похожи ни на кого из тех, кого я знал раньше.

— Обещайте мне одну вещь.

— С радостью обещаю исполнить любое ваше желание.

— Тогда будьте любезны сесть и позволить мне сказать вам о своих чувствах.

— Подчиняюсь вашему требованию.

Граф сел, и я сделала то же самое. Это было необходимо, так как мои ноги дрожали, и я боялась, что он заметит, насколько я взволнована.

— Я не принадлежу к вашему кругу, мсье граф, — твердо заявила я.

— Шарль, — поправил он.

— Я не могу называть вас по имени. Для меня вы граф и всегда им будете. Меня воспитывали в иных моральных принципах и правилах поведения. Моя точка зрения полностью противоположна вашей. Уверена, что вы найдете меня весьма скучной.

— Меня радует, что мы никогда ни в чем не можем согласиться друг с другом. Это только придает вам дополнительный шарм.

— Очевидно, вы предлагаете, чтобы я стала вашей любовницей. Я знаю, что вы имеете их более чем достаточно, и что для вас это естественный образ жизни. Поймите, что с таким положением я не соглашусь никогда, и этим вызвано мое решение вернуться в Англию. Я думала подождать, пока Марго будет устроена, но теперь вижу, что это невозможно вследствие ваших намерений. Я сразу же начну готовиться к отъезду.

— Боюсь, что не могу с этим согласиться. Вы были наняты, чтобы присматривать за моей дочерью, и я ожидаю, что вы выполните ваше обязательство.

— Обязательство! Какое?

— Как какое? Наше с вами джентльменское соглашение, правда, заключенное между представителями разного пола. Вы не можете оставить Маргерит теперь!

— Она поймет.

— Разве? Вы видели ее реакцию вчера вечером. Но почему мы должны говорить о ней? Давайте побеседуем о нас с вами. Вам следует отбросить предубеждения и стремиться завоевать себе положение. Все, что вы пожелаете, будет вашим!

— Вы считаете, что сможете соблазнить меня этим самым «положением»?

— Возможно, не только им.

Я опустила глаза под его дерзким и страстным взглядом, боясь его, а если говорить честно, то и себя.

— Скажите только одно, — продолжал граф. — Если бы я был в состоянии предложить вам выйти за меня замуж, вы бы согласились?

Посте, возможно, слишком длительной паузы я ответила:

— Мсье, я недостаточно хорошо вас знаю…

— А то, что вы обо мне слышали, по-видимому, не всегда свидетельствовало в мою пользу.

— Не мне об этом судить.

— Однако вы именно это и делаете.

— Нет, я просто пытаюсь объяснить вам, что у нас разные жизненные пути, и что мне надо вернуться.

— К чему?

— Какое это имеет значение?

— Для вас это будет иметь очень большое значение. Скажите, что вы намерены делать? Вернуться в вашу школу, надеясь, что мастер Джоэл уже дома? Маловероятно.

— У меня есть немного денег…

— Не достаточно, моя храбрая малышка. Я понимаю, что действую слишком поспешно. Но ваш приезд выбил меня из колеи. Видит Бог, я сдерживал себя достаточно долго. По-вашему, я сделан из льда? Вы созданы для меня! Я знаю это с того момента, как вы заглянули ко мне в спальню, и краска смущения покрыла ваше лицо. Мне нравится смущать вас, так как я ставлю вас при этом в невыгодное положение. Мне нравится ссориться с вами, нравятся наши словесные поединки. Я часто думаю о том, к какой они приведут кульминации. С тех пор, как я встретил вас, я не обращал внимание ни на одну женщину.

— Надеюсь, это не причинило неудобств вашим любовницам?

— Только немного, как вы можете себе представить, — с улыбкой ответил он.

— Тогда мне следует уехать, и спокойствие будет восстановлено.

Граф разразился хохотом.

— Дорогая Минель, я часто думаю, какой же глупец этот юный Джоэл! Он-то ведь мог предложить вам выйти за него замуж. Клянусь Богом, я хотел бы оказаться в его положении! Если бы я мог взять вас за руку и сказать: «Будьте моей женой», я бы чувствовал себя счастливейшим человеком во Франции.

— А пока что вы поздравляете себя с невозможностью поступить так и спасаетесь от подобной глупости.

— Мы были бы счастливы вместе, не сомневаюсь! Я знаю женщин…

— Вам незачем уверять меня в этом.

— Минель, любовь моя, у нас были бы сыновья! Вы созданы для того, чтобы рожать сыновей. Сойдите же со своего пьедестала и сделайте счастливыми себя и меня!

— Я не могу продолжать выслушивать все это! Мне это кажется оскорбительным. Ведь под кровом замка находится ваша больная жена.

— Не думайте, что наш разговор ее бы огорчил. Все, что ей нужно, это лежать в постели и жаловаться на бесчисленные недуги своей кудахтающей няне, которая ее поощряет.

— Вижу, что вы необычайно сострадательный человек!

— Минель…

Я направилась к двери, и граф не сделал попытки остановить меня. Меня обуревали и радость, и печаль. Я боялась, что он снова заключит меня в объятия, ибо когда он сделал это, я ощущала его необычайную привлекательность и могла легко отбросить все полученные наставления. По этой причине я и намеревалась уехать.

Прибежав к себе в комнату, я закрыла дверь и села перед зеркалом. Я едва узнала себя. Мои щеки пылали, волосы были растрепаны. Я представляла себе неодобрительный взгляд мамы и словно слышала ее голос: «На твоем месте я бы сразу начала упаковывать вещи. Ты в большой опасности и должна немедленно оставить этот дом».

Конечно, она была права. Согласно ее стандартам, мне нанесли оскорбление! Граф де Фонтен-Делиб предложил, чтобы я стала его любовницей. Я бы никогда не поверила, что такое возможно, и что я при этом могу испытывать искушение. Следовательно, нужно немедленно уезжать.

Я начала складывать одежду.

«Куда же ты пойдешь?» — спрашивал практичный внутренний голос.

«Не знаю. Поселюсь где-нибудь и стану работать. У меня есть немного денег. Возможно, я вернусь в Деррингем и попытаюсь вновь открыть школу. Теперь у меня прибавилось жизненного опыта, и я могу преуспеть».

Затем я села и закрыла лицо руками, чувствуя, что меня охватывает отчаяние.

В дверь постучали. Прежде чем я успела ответить, Марго ворвалась в комнату и бросилась ко мне с искаженным от ужаса лицом.

— Минель, нам нужно бежать отсюда! Я не останусь здесь! Не могу!

— В чем дело? Что ты имеешь в виду?

— Мой отец только что сказал мне…

Я удивленно посмотрела на нее. Должно быть, граф послал за ней сразу же после моего ухода.

— Виконт де Грасвиль просил моей руки. Его семья не менее знатная, чем наша, и папа согласился. На этом балу нам предстоит стать женихом и невестой, а в течение месяца мы должны обвенчаться. Я не хочу! Я такая несчастная, Минель! Меня утешает только то, что ты здесь.

— Я не останусь здесь надолго.

— Конечно, нет! Ты уедешь вместе со мной, правда? Это единственный выход.

— Марго, я должна тебе сказать, что собираюсь уехать отсюда.

— Уехать? Почему?

— Потому что мне нужно вернуться в Англию.

— Ты имеешь в виду, что собираешься оставить меня?!

— Мне лучше уехать, Марго.

— О! — Она начала плакать, не пытаясь сдерживать сотрясающие ее рыдания. — Я такая несчастная, Минель! Если ты останешься, я смогу все это пережить! Вместе нам будет веселее! Ты не можешь уехать! Я не отпущу тебя! — Марго умоляюще посмотрела на меня. — Мы же собирались вдвоем искать Шарло, придумали план… Ты же обещала! Не может же все быть плохо! Если мне придется выйти замуж за этого Грасвиля, то, по крайней мере, ты будешь со мной! — Она начала смеяться, а эти быстрые чередования слез и смеха всегда меня пугали.

— Прекрати, Марго! — крикнула я. — Перестань сейчас же!

— Не могу! Это так забавно…

Я взяла ее за плечи и встряхнула как следует.

— Удивительно забавно, — уже спокойнее сказала она.

— Только не уезжай, Минель! Обещай мне, что сейчас ты не уедешь.

Мне пришлось обещать, чтобы успокоить Марго, и таким образом вынудить себя задержаться еще на некоторое время.

Меня интересовало, не потому ли граф сообщил дочери о ее предстоящем браке, что предвидел ее реакцию. Он был дьявольски умен и привык добиваться своего. Это пугало меня и в то же время странным образом, которого мама явно не одобрила бы, радовало.

Явилась портниха, но я отказалась принимать подаренный материал. Марго была вне себя.

— Ты должна пойти на бал! — кричала она. — Как ты можешь так меня подводить! Мне ведь придется встретиться там с этим Робером де Грасвилем, и я знаю, что возненавижу его. Я смогу это выдержать, только если там будешь ты.

— У меня нет подходящего платья, — твердо ответила я,

— и я не намерена принимать такой подарок от твоего отца.

Марго ходила взад-вперед, говоря о своей тоске по Шарло и жалуясь на тяжелую жизнь. Я знала, что поступаю жестоко, так как понимала, как она страдает и не помогала ей.

Пришлось заверить, что я сделаю все возможное, дабы выручить ее.

— Все? — драматически переспросила она.

— Все, что позволяет достоинство.

У Марго тут же возникла идея. Если я так горда, то она продаст мне какое-нибудь из своих старых платьев. Я должна буду купить несколько лент и кружев и сделать из него новое, чувствуя удовлетворение при мысли, что за него заплачено.

— Представляешь папино лицо, когда он увидит тебя в нем! — сразу же развеселилась Марго. — О, Минель, это будет так забавно!

Я согласилась, чтобы доставить удовольствие ей, а если говорить честно, то и себе. Мне тоже хотелось увидеть выражение лица графа. Он считает, что одержал временную победу, а я докажу ему обратное! Я не стану ничего от него принимать, чтобы он понял, насколько оскорбительным было его предложение, и как я им возмущена. Он должен знать, что я осталась в замке только из-за Марго. Как только она выйдет замуж за своего виконта, я тут же уеду.

Я хотела пойти на бал, зная, что он окажется более грандиозным, чем я могла себе представить, хотела увидеть графа среди гостей. Возможно, он не снизойдет до того, чтобы обратить на меня внимание. Интересно, будет ли там присутствовать Габриель Легран?

Должна признаться, что с удовольствием стала участвовать в заговоре с платьями. Эта история, по крайней мере, делала Марго счастливой. Роясь в своем гардеробе и заставляя меня по очереди примерять свои туалеты, она забывала о будущем.

Мы нашли простое голубое платье.

— Как раз твой цвет, — заявила Марго.

Платье было из прозрачного газа и с низким вырезом. Золотые и серебряные узелки сверкали на нем, как звездочки.

— Мне оно никогда не нравилось, — сказала Марго. — Но если его немного подновить, тебе оно будет к лицу. Правда, для бального платья оно простовато. Давай позовем Аннетт и спросим, что можно сделать.

Вошла Аннетт, внимательно осмотрела меня в предложенном платье и опустилась на колени с булавками во рту.

— Коротковато и слишком широко в поясе, — вынесла они приговор, покачав головой.

— Но ты же все можешь, Аннетт! — умоляюще воскликнула Марго.

— Не думаю, чтобы это было возможно переделать.

— Мы всегда называли ее Аннетт Pas-Possible[155], — сказала Марго. — Она сначала говорит, что это невозможно, а потом все делает как надо.

— Едва ли так будет на сей раз, мадемуазель, — лицо Аннетт выражало скорбь.

— Спусти-ка его с плеч, Аннетт, — посоветовала Марго. — У мадемуазель Мэддокс такие красивые покатые плечи, что их стоит показать. А если ты найдешь еще такой материал со звездочками… — И так как Аннетт продолжала качать головой, она добавила: — Чепуха! Я уверена, что он у тебя где-нибудь припрятан. Ты же всегда хранишь остатки.

Чем более мрачной становилась Аннетт, тем сильнее росла уверенность Марго в том, что с платьем все будет в порядке.

Марго оказалась права. Я была удивлена, глядя на переделанное платье из голубого шелка, газа и кружев. Хотя я не сомневалась, что оно будет выглядеть более простым в сравнении с другими, но это было настоящее бальное платье, и оно не нанесло почти никакого урона моему кошельку и совсем никакого — моей гордости.

Бал должен был происходить в старом зале, а граф — принимать гостей наверху большой мраморной лестницы. Торжество предстояло грандиозное даже по здешним стандартам — ведь на балу собирались объявить о помолвке графской дочери!

Я жалела Марго, которую впервые представят виконту и скажут: «Это твой будущий муж». Так было принято у аристократов, и я радовалась, что не принадлежу к их числу.

За день до бала произошла ночная тревога. Рано утром я услышала голоса на лестнице. Я открыла дверь и выглянула наружу.

Шум доносился из апартаментов графини. Я услышала усталый голос графа:

— Моя дорогая Ну-Ну, все это уже неоднократно случалось. Вы знаете, что это просто нервы.

— Нет, мсье граф, это не так. Она мучилась от боли. Я дала ей успокоительное, но оно не подействовало. Это настоящая боль, и я хочу, чтобы ее осмотрели врачи.

— Ну, так пошлите за ними.

— Я сделаю это без отлагательств.

— Тогда вам незачем так волноваться, Ну-Ну, и будить меня в такой час.

— Я знаю мою девочку. Она нуждается в помощи.

— Это не основание, чтобы поднимать шум на весь дом из-за crise de nerfs[156].

— Дело гораздо серьезнее.

— Вы же знаете, Ну-Ну, что послезавтра будет бал в честь моей дочери. Вот ее мать и хочет привлечь к себе внимание.

— Вы безжалостный человек, мсье граф.

— В подобных обстоятельствах приходится быть таким. Если бы вы проявляли больше твердости, возможно, эти приступы прекратились бы.

— Я все-таки пошлю за докторами.

— Делайте, как вам будет угодно.

Я осознала, что подслушиваю, и, пристыженная, вернулась в комнату. Бедная графиня! Ею пренебрегали, и, она, очевидно, пыталась пробудить к себе внимание с помощью своего слабого здоровья. Но если она пыталась привлечь внимание мужа, то использовала неверную тактику. Ей следовало бы проявить большую твердость духа, как это сделала я…

Я тут же взяла себя в руки, отогнав эти мысли и понимая, что я все больше и больше впутываюсь в дела семьи. С таким человеком, как граф, женатым на такой женщине, как графиня, это могло кончиться весьма плачевно. Я знала это и тем не менее все сильнее вмешивалась в их жизнь.

В тот же день прибыли врачи. Ну-Ну поджидала их и сразу же отвела к хозяйке. Графа не было в замке, но врачи изъявили желание подождать его.

Марго и я провели вечер вместе. Когда суета с платьем окончилась, она стала менее веселой.

— Интересно, как выглядит Робер? — сказала она.

— Странно, что ты никогда его не видела.

— Думаю, что видела, когда мы были детьми. Поместья его семьи находятся к северу от Парижа. По-моему, Робер как-то посещал нас, когда мы были в столице. Этот скверный мальчишка съел все gateaux[157], в том числе с кремом, которые я приберегала для себя.

— Не очень благоприятное начало для брачного союза, — заметила я и добавила: — Люди меняются с возрастом. Самые ужасные дети, подрастая, становятся очаровательными.

— Уверена, что он окажется веснушчатым толстяком!

— Неплохая мысль предвкушать отталкивающее зрелище. В итоге ты, возможно, будешь приятно удивлена.

Марго снова начала смеяться.

— Ты очень добра ко мне, Минель, и действуешь успокаивающе. Папа ценит это в тебе. Ты ему вообще ужасно нравишься.

— Так как я все равно уеду отсюда, когда ты выйдешь замуж, не очень важно, что он обо мне думает.

— Ты поедешь со мной, не так ли?

— Я еще не решила. Но ты должна понять, что я не могу провести всю жизнь в подобном положении.

— У меня есть план. Когда я выйду замуж, я хочу забрать к себе Шарло.

— Каким образом?

— Это ты должна придумать.

— Понятия не имею, как к этому приступить.

— Теперь ты говоришь, как Аннетт Pas-Possible! Все возможно, если только подумать как следует. А я твердо решила забрать Шарло. Я все время о нем думаю… ну, почти все время. Откуда я знаю, что за люди — его приемные родители? Только подумать, что он растет, разговаривает…

— Едва ли он уже разговаривает.

— И будет называть мамой другую женщину!

Я видела, что Марго доводит себя до очередного припадка истерии, и хотела этого избежать. Поэтому я успокоила ее, начав строить нелепые планы поисков Шарло. Мы должны поехать в гостиницу, где его от нас забрали, расспросить людей, и, возможно, нападем на след.

Марго обожала эту игру, и мы предавались ей долгое время, входя в такие подробности, что она и впрямь подумала, будто это возможно.

Да, я хорошо понимала, что Марго нуждается во мне.