Алый Пимпернель. Дьявол верхом

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Временное пребывание в Пти-Монли
Глава первая

Пти-Монли был очаровательным городком в сотне миль к югу от Парижа, находящимся в тени своего старшего брата Гран-Монли. Мы прибыли туда в конце апреля. Я продала мебель с помощью сэра Джона и отдала Дженни Мэнсерам с просьбой заботиться о ней. Сэр Джон заплатил мне хорошую цену за мою новую лошадь, которую, как вы помните, я назвала Копилкой, и пообещал, что если я вернусь в Англию, то он продаст мне ее назад за ту цену, которую за нее заплатила мама. Мне предстояло получать более чем солидное жалование от графа, и только теперь, когда эта ноша упала с моих плеч, я поняла, как же меня беспокоило мое финансовое положение.

Миссис Мэнсер покачала головой, когда я сообщила ей о своем решении. Она его явно не одобряла. Разумеется, ей не было известно, что Марго беременна, а она просто думала, что, согласно истории, распространяемой Деррингемами, я заняла место компаньонки в штате графа.

— Не более чем через пару месяцев вы вернетесь назад, — пророчествовала миссис Мэнсер. — Здесь вас будет ждать комната. Ручаюсь, что вы скоро поймете, с какой стороны на хлебе масло.

Я поцеловала миссис Мэнсер и поблагодарила ее.

— Вы всегда были добрым другом маме и мне.

— Мне не нравится видеть, как разумная женщина делает глупости, — ответила она. — Я знаю, в чем дело. Вы просто расстроились из-за Джоэла Деррингема и хотите на время уехать отсюда.

Я оставила миссис Мэнсер при ее мнении. Мне не хотелось показывать ей то радостное возбуждение, которое я испытывала.

Мы ехали в почтовой карсте до побережья и на корабле во Францию. Пролив мы пересекли благополучно, и на том берегу нас встретила пара средних лет — очевидно, преданные слуги графа, которые должны были сопровождать нас в путешествии.

Мы не стали проезжать через Париж — останавливаясь в маленьких гостиницах, спустя несколько дней прибыли в Пти-Монли, где поселились в доме мадам Гремон, которой предстояло быть нашей хозяйкой в течение ближайших месяцев.

Она тепло приняла нас и очень сочувствовала Марго, назвавшейся мадам ле Брен, вынужденной, находясь в подобном состоянии, пуститься в столь длительное путешествие. Я радовалась, что смогла сохранить свое собственное имя.

Должна сказать, что Марго весьма наслаждалась своей ролью. Ей всегда нравилось играть в пьесах, а эта роль была самой важной в ее жизни. Согласно вымышленной истории, ее муж, Пьер ле Брен, управляющий поместьем знатного вельможи, утонул, пытаясь спасти любимого волкодава своего хозяина во время наводнения в Северной Франции. Его вдова, убитая горем и узнавшая о том, что ждет ребенка, вместе со своей кузиной, по совету врача, решили уехать с места трагедии, дабы несчастная женщина могла сохранять относительное спокойствие до рождения младенца.

Марго вошла в роль и с любовью вспоминала о Пьере, проливая слезы над его безвременной кончиной и даже придумав имя любимому волкодаву.

— Бедный Шон-Шон! Он был так предан моему дорогому Пьеру! — говорила она. — Кто бы мог предугадать, что он станет причиной его гибели!

После этого Марго начинала выражать сожаление по поводу того, что Пьер никогда не увидит своего ребенка. Меня интересовало, думала ли она в это время о Джеймсе Уэддере.

Путешествие и в самом деле было утомительным, и хорошо, что мы проделали его теперь, так как через некоторое время оно явилось бы тяжелым испытанием для Марго.

Мадам Гремон оказалась в высшей степени скромной женщиной, и я в течение нескольких месяцев ломала себе голову над тем, подозревает ли она правду. Оставаясь красивой и ныне, мадам Гремон, должно быть, отличалась в молодости необычайной привлекательностью. Сейчас ей было за сорок, и у меня мелькала мысль, не являлась ли она некогда одной из многочисленных любовниц графа, участвуя в теперешнем спектакле ради своего старого друга.

Дом был небольшим, но очень приятным. Хотя он на" о-дился в городе, но казался полностью изолированным из-за окружавших его деревьев и сада.

Марго и мне предоставили соседние комнаты в задней части дома, выходящие окнами в сад. Они были меблированы без особой роскоши, но весьма удобно. Обязанность обслуживать нас была возложена на двух горничных, Жанну и Эмили Дюпон. Жанна любила поболтать, а Эмили, напротив, казалась замкнутой и едва ли произнесла хоть слово, когда к ней не обращались. Жанна очень интересовалась нами; в ее маленьких и темных, похожих на обезьяньи глазках постоянно светилось любопытство. Она все время суетилась вокруг Марго, стараясь ей услужить. Марго, обожавшая находиться в центре внимания, вскоре очень к ней привязалась. Я часто видела их весело болтающими.

— Будь осторожна, — предупредила я. — Ты можешь легко себя выдать.

— Вовсе нет, — возразила она. — Знаешь, иногда я просыпаюсь среди ночи и едва не плачу о бедном Пьере, настолько я вошла в роль. Мне и вправду кажется, что он был моим мужем.

— Очевидно, он походил на Джеймса Уэддера.

— В точности. По-моему, лучший способ убедительно сыграть роль — это держаться как можно ближе к правде. В конце концов, Джеймс — отец ребенка, и я его внезапно потеряла, только другим способом.

— Безусловно, другим, — сухо заметила я.

Но я с радостью видела, что Марго оправилась от шока, вызванного недавними событиями. Теперь она была веселой и явно наслаждалась ситуацией, что было нелегко понять, не зная ее характера.

Марго обладала одной очень полезной для нее чертой. Она всегда жила настоящим, не думая о том, чем ей может грозить будущее. Признаюсь, что я иногда попадала под ее влияние и считала все происходящее не серьезным делом, а просто веселым приключением.

Погода стояла прекрасная. Весь июнь мы наслаждались солнечным светом. Сидя под сикамором, мы шили и беседовали. Нам очень нравилось готовить одежду для ребенка, хотя должна признаться, что мы не имели большого опыта в обращении с иглой, а Марго часто уставала и бросала работу неоконченной. Однако Эмили оказалась хорошей портнихой и не раз приходила нам на помощь, ловко украшая распашонки швами в елочку. Она забирала недошитую одежду с собой, и мы вскоре находили ее законченной и аккуратно сложенной в одной из наших комнат. Когда мы ее благодарили, она очень смущалась. Общение с ней казалось мне весьма трудным занятием.

— Бедная Эмили — она такая дурнушка, — сказала мне Марго. — Жанна куда более хорошенькая.

— Зато Эмили хорошо работает, — ответила я.

— Может быть, но это вряд ли поможет ей найти мужа. Жанна хочет выйти замуж за садовника Гастона — она все рассказала мне об этом. Мадам Гремон обещала им один из домиков во дворе, который они превратят в коттедж. У Гастона золотые руки.

Я снова повторила свое предупреждение.

— Тебе не кажется, что ты слишком много сплетничаешь с Жанной?

— А почему я не могу болтать с ней? Так быстрее идет время.

— Мадам Гремон будет жаловаться, что Жанна разговаривает с тобой вместо того, чтобы работать.

— По-моему, единственное желание мадам Гремон — сделать так, чтобы нам было как можно удобнее.

— Интересно, почему нас послали к ней?

— Так устроил мой отец.

— Ты думаешь, она была его… другом?

Марго пожала плечами.

— Возможно. У него много друзей.

Я обычно просыпалась по утрам от солнечного света и опускала шторы на окнах, с удовольствием глядя в сад, на зеленые лужайки, плетеные стулья под сикамором, пруд, в котором плавали птицы. Все дышало миром и покоем.

Первые недели мы часто бродили по городу, делая покупки. Нас знали, как мадам ле Брен, молодую вдову, потерявшую мужа, который никогда не увидит будущего ребенка, и ее английскую кузину. Я знала, что жители городка сплетничают о нас; иногда они с трудом дожидались, пока мы выйдем из лавки. Конечно, наш приезд был событием для такого местечка, как Пти-Монли, и я временами сомневалась, что граф поступил разумно, прислав нас сюда. В большом городе мы могли бы затеряться, а здесь находились в центре внимания.

Иногда мы делали покупки и для мадам Гремон. Я наслаждалась, приобретая горячие булки прямо из печи в стене, и булочник, доставая их длинными щипцами, клал перед нами, чтобы мы выбрали слабо или сильно пропеченные. Хлеб у него был просто великолепный!

После этого мы ходили по рынку, который работал каждую среду. В эти дни из окрестных деревень съезжались крестьяне, везя продукты на ослах и раскладывая их на рыночной площади. Нам настолько там нравилось, что мы специально предлагали мадам Гремон купить для нее что-нибудь и на рынке. Иногда с нами ходила Жанна или Эмили, потому что мадам Гремон говорила, что крестьяне будут взвинчивать цены, увидев печальную вдову и ее английскую кузину.

К концу июля нам стало казаться, что мы находимся в Пти-Монли уже несколько месяцев. Иногда меня пугало то, что моя жизнь так резко изменилась. Еще год назад мама была жива, а я и помыслить не могла о чем-нибудь, кроме карьеры школьной учительницы, которую она наметила для меня.

Дни были похожи друг на друга, и благодаря этой приятной, хотя и монотонной жизни, время текло незаметно.

Беременность Марго стала очевидной для посторонних глаз. Мы делали для нее свободные платья, и она смеялась, глядя в зеркало.

— Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь буду так выглядеть!

— Кто бы мог подумать, что ты это себе позволишь, — не удержалась я.

— Конечно, моя строгая и благонравная английская кузина не преминула это отметить! О, Минель, как я тебя люблю! Мне даже нравится, когда ты пытаешься поставить меня на место, хотя это не оказывает на меня никакого воздействия.

— Марго, — промолвила я, — иногда мне кажется, что тебе следует быть более серьезной.

Ее лицо внезапно омрачилось.

— Знаешь, Минель, теперь, когда ребенок стал шевелиться, я понимаю, что он существует на самом деле. Теперь это уже личность. Что же будет, когда он родится?

— Твой отец ведь сказал, что его отдадут приемным родителям.

— И я никогда не увижу его снова?

— Ты знаешь, что все задумано именно так.

— Раньше это казалось легким решением, но теперь… Минель, я начинаю хотеть этого ребенка, любить ею…

— Ты должна быть мужественной, Марго.

— Знаю.

Больше она ничего не сказала, но я понимала, что се мучает. Моя легкомысленная малышка Марго осознала, что собирается стать матерью. Меня это беспокоило, и я иногда предпочитала, чтобы она оставалась такой же легкомысленной и непоследовательной, чем сделалась несчастной, горюя о ребенке.

Однажды в городке произошел довольно неприятный инцидент, нарушивший безмятежное течение дней. Марго редко сопровождала меня теперь, так как она стала слишком неповоротливой и предпочитала бродить по саду. Купив ленты для украшения одежды ребенка, я вышла из лавки, и в это время мимо проехала элегантная карета, запряженная двумя великолепными лошадьми. На запятках стоял молодой человек в ливрее цвета павлиньих перьев и с золотыми галунами.

Группа мальчишек на углу улицы усмехалась, глядя на лакея, а один из них швырнул в него камнем. Он не обратил на это внимания, и карета покатилась дальше.

Мальчишки продолжали возбужденно говорить. Несколько раз я услышала презрительно произнесенное слово «аристократы» и вспомнила, что мне сказал Джоэл Деррингем.

Вышедшие из лавок люди кричали друг другу:

— Видел карету?

— Ага! И аристократишек внутри тоже видел. Ну и задирают же они носы!

— Так будет не всегда.

— Черт бы их побрал! Почему они должны жить в роскоши, когда мы голодаем?

Я не видела никаких признаков голода в Пти-Монли, но знала, что крестьяне, обрабатывающие небольшой клочок земли, и впрямь живут трудно.

Инцидент на этом не кончился. К несчастью, пассажиры кареты пожелали купить сыр, который они заметили в одной из лавок, и послали за ним лакея. Вид его блестящей ливреи окончательно вывел из себя мальчишек. Они с гиканьем помчались за ним, пытаясь оторвать галуны.

Лакей поспешил в сырную лавку, а ребятишки остались снаружи. Мсье Журден, бакалейщик, очень рассердился бы, если бы они отпугнули покупателей, от которых можно было ожидать солидной платы. Я находилась близко и видела все происходящее.

Как только лакей вышел из лавки, шестеро мальчишек бросились к нему, цепляясь за ливрею и вырывая сыр у него из рук. В отчаянии он расшвырял их, и один мальчик свалился на каменную мостовую. На его щеке показалась кровь.

Послышались бешеные вопли, и лакей, видя численное превосходство противников, вырвался из melee[130] с орущими детьми и побежал.

Пройдя вперед по улице, я увидела, что карета стоит на площади. Лакей крикнул что-то кучеру и вскочил на запятки. Карета тронулась, однако из домов выбежали люди, выкрикивая проклятия в адрес аристократов. Вслед экипажу полетели камни, и я была рада, когда он скрылся из виду.

Бакалейщик, оставивший лавку, чтобы взглянуть на происходящее, заметил меня.

— С вами все в порядке, мадемуазель? — спросил он.

— Да, благодарю вас.

— Вы выглядите расстроенной.

— Все это было довольно мерзко.

— Да, но такое случается часто. Разумные люди не ездят в своих карстах по сельской местности.

— Как же они тогда передвигаются?

— Бедняки ходят пешком, мадемуазель.

— Но если у кого-нибудь есть карета…

— Печально, что у одних имеются карсты, а другим приходится передвигаться пешком.

— Но так было всегда.

— Да, но не всегда будет. Народ устал от неравенства. Богатые слишком богаты, а бедные слишком бедны. Богачи не обращают внимания на бедняков, мадемуазель, но скоро им придется это сделать.

— А карста — кому она принадлежала?

— Наверное, какому-нибудь знатному господину. Пускай пользуется ею… покуда может.

Я задумчиво побрела к дому. Войдя в прохладный холл, я встретила мадам Гремон.

— Мадам ле Брен отдыхает? — спросила она.

— Да. Она начала испытывать нужду в отдыхе. Я была рада, что сегодня она не пошла со мной. Случилось кое-что весьма неприятное.

— Пойдемте ко мне в salon[131] и расскажете обо всем, — предложила мадам.

В комнате царил полумрак — опущенные шторы не пропускали солнечный свет. Темные плотные занавесы, красивый севрский фарфор[132] в застекленном шкафчике придавали помещению несколько старомодный облик. На стене висели позолоченные часы причудливой формы. У мадам Гремон явно имелось несколько прекрасных вещей. Очевидно, подарки от возлюбленного, подумала я, быть может, от самого графа.

Я описала ей происшедший инцидент.

— Теперь такое случается часто, — сказала она. — Карста действует на людей, как красная тряпка на быка. Хорошая карета символизирует богатство. Своей я не пользуюсь уже шесть месяцев. Глупо, но я боюсь, что людям это не понравится. — Мадам Гремон поежилась. — Раньше я и не подумала бы, что такое возможно. Времена меняются и притом быстро.

— А для нас безопасно ходить в город?

— Вам они не причинят вреда. Народ настроен против аристократов. Франция теперь неспокойная страна.

— В Англии тоже бывают волнения.

— Да, весь мир меняется. Те, кто теперь богаты, могут в будущем стать нищими. Во Франции слишком много бедности. Она порождает зависть. Многие богатые люди делают немало добра, но значительная их часть абсолютно праздны и приносят тем самым вред. По всей стране растут зависть и гнев. Думаю, что в Париже это еще более очевидно. То, что вы видели сегодня, стало обычным явлением.

— Надеюсь, больше я этого не увижу. В воздухе пахло кровью. По-моему, они были готовы растерзать ни в чем не повинного лакея.

— Они бы сказали, что напали на него, потому что он служит богачам и является врагом народа.

— Это опасные разговоры.

— Опасность витает в воздухе, мадемуазель. Вы недавно из Англии, и потому многого не понимаете. Там, должно быть, совсем не так, как здесь. Вы жили в деревне?

— Да.

— И вы оставили семью и друзей, чтобы уехать к кузине?

— Разумеется. Она нуждается в чьем-нибудь присутствии.

Мадам Гремон сочувственно кивнула. Я ощутила, что ее одолевает любопытство, и быстро поднялась.

— Мне нужно идти к мадам ле Брен. Она будет волноваться, где я.

Марго лежала на кровати у себя в комнате, а Жанна складывала детские распашонки, которые Марго явно ей демонстрировала.

— Куда бы Пьер ни пошел, Шон-Шон бежал за ним, — говорила она. — Пьер так и ходил по поместью с ружьем и собакой. Поместье было очень большое — одно из самых больших в стране.

— Оно, наверное, принадлежало богатому господину?

— Необычайно богатому. И Пьер был его правой рукой.

— А его господин был герцогом, мадам? Или графом?

— Как дела? — вмешалась я.

— А, дорогая кузина, как же мне тебя не доставало!

Взяв у Жанны распашонки, я сунула их в ящик.

— Благодарю вас, Жанна, — промолвила я и кивнула, давая понять, чтобы горничная оставила нас. Она присела в реверансе и вышла.

— Ты слишком много болтаешь, Марго, — упрекнула ее я.

— А что еще мне делать? Сидеть и хандрить?

— Ты наверняка скажешь что-нибудь лишнее.

У меня появилось чувство, что кто-то подслушивает за дверью. Я быстро подошла к ней и открыла се. Там никого не было, но мне показалось, что я слышу звук быстро удаляющихся шагов. Я не сомневалась, что Жанна пыталась нас подслушать, и мне стало не по себе.

Виденное мною сегодня в городе посеяло тревогу в моей душе. Волнения в стране не касались нас лично. И все же меня одолевали дурные предчувствия.

Срок Марго приближался. Ребенок должен был родиться в конце августа, а сейчас был июль. Пригласили акушерку, мадам Лежер. Она оказалась добродушной особой, походившей фигурой на кочан капусты, одетой во все черное (почему-то этот цвет предпочитало в те дни большинство женщин), с явно искусственным румянцем на щеках, проницательными темными глазками и едва заметными усиками над верхней губой.

Мадам Лежер заявила, что Марго в отличном состоянии и носит ребенка как следует. «Будет мальчик, — сказала она и тут же добавила: — А может, девочка. Обещать ничего не могу».

Акушерка стала приходить раз в неделю и как-то заметила, что моя кузина — весьма необычная дама, из чего я поняла, что ей платят значительно больше, чем всегда.

Я чувствовала, что вокруг нас создается атмосфера тайны, и полагала, что это неизбежно, но все же мне было не по себе из-за того, что я все чаще замечала любопытные взгляды окружающих.

О происшедшем в тот день неприятном инциденте я не упоминала Марго. Мне казалось, что ей лучше не знать об этом. Я помнила, как спешно ее отец покинул Англию после soiree. С тех пор мне удалось узнать кое-что об истории с ожерельем королевы Марии-Антуанетты, знаменитым украшением, изготовленным из прекраснейших бриллиантов мира. Я знала, что кардинал де Роан, которому обманом внушили, что если он поможет Марии-Антуанетте приобрести ожерелье, то она станет его любовницей, был арестован, а затем оправдан, и что его оправдание считали доказательством виновности королевы.

Как я поняла, королеву осуждали по всей Франции. Ее презрительно именовали Австриячкой и винили во всех бедах, постигших страну. Нет нужды говорить, что история с ожерельем никак не послужила всеобщему успокоению. Фактически она явилась спичкой, поднесенной к хворосту.

В окружении этой напряженной атмосферы, злобных выкриков на улицах вслед проезжавшим каретам, мы с Марго вели странную полузатворническую жизнь в ожидании рождения ее ребенка.

— Иногда, Минель, я задумываюсь над тем, что будет дальше, — сказала мне как-то Марго, когда мы с ней сидели в саду. — Мы поедем домой — в Шато-Сильвсн в деревне или Отель-Делиб в Париже. Я снова стану бойкой и веселой, а малыша заберут, как будто ничего этого никогда и не было.

— Так не бывает, — сказала я. — Мы будем помнить обо всем — особенно ты.

— Я иногда буду навещать ребенка — мы станем ездить к нему вдвоем.

— Уверена, что нам это запретят.

— Конечно, запретят. Отец сказал мне: «Когда ребенок родится, его отдадут на попечение каких-нибудь хороших людей. Я все устрою, и ты никогда его больше не увидишь. Тебе придется начисто забыть о происшедшем. Никогда о нем не говори, но в то же время считай его уроком и следи, чтобы это больше не повторилось».

— Ему пришлось немало потрудиться, чтобы помочь тебе.

— Не помочь мне, а спасти мое имя от бесчестья. Иногда мысль об этом вызывает у меня смех. Я ведь не единственная в семье, заимевшая незаконного ребенка. Почему же я должна отличаться от других?

— Тебе следует быть разумной, Марго. Твой отец планирует все так, чтобы было лучше для тебя.

— Да, а при этом я должна никогда больше не видеть своего малыша!

— Нужно было думать об этом раньше.

— Что ты понимаешь в таких делах! Неужели, по-твоему, когда твой возлюбленный обнимает тебя, надо думать о несуществующем ребенке?

— Однако тебе все же должна была прийти в голову мысль о его возможном появлении.

— Подожди, Минель, пока ты влюбишься сама!

Заметив мою раздраженную гримасу, Марго засмеялась.

— Здесь так спокойно и мирно, — продолжала она, пошевелившись в кресле. — В замке и в Париже будет по-другому. У отца роскошные дома, в них множество красивых и ценных вещей, но мне куда приятнее жить здесь с тобой.

— Разумные люди всегда ценят мир и покой, — согласилась я. — Расскажи мне о жизни в домах твоего отца.

— Я редко бывала в Париже. Когда родители ездили туда, то меня обычно оставляли в деревне, так что я провела там почти всю жизнь. Замок построен в тринадцатом столетии. Сначала видишь главную башню. В старину там всегда дежурил кто-нибудь, предупреждавший о приближении врага. Даже теперь там сидит человек и звонит в колокол, когда появляются гости. Это один из музыкантов, который коротает там время, сочиняя и распевая песни. Вечером он спускается и поет для нас эти chansons de guette — песни сторожа. Это один из старых обычаев, а мой отец всегда старается по возможности их придерживаться. Иногда мне кажется, что он родился слишком поздно. Отец приходит в бешенство из-за новых веяний, которые теперь появляются повсюду, и заявляет, что рабы стали вести себя дерзко со своими господами.

Я молчала, вспоминая о недавнем инциденте в городе.

— Большинство замков относится к более позднему времени, чем наши, — продолжала Марго. — Франциск I[133] построил замки на Луаре[134] лет на двести позже. Конечно, наш замок неоднократно перестраивался. Большая старая лестница ведет в наши апартаменты. Справа наверху находится площадка, на которой много лет назад владельцы замка вершили правосудие. Отец до сих пор использует ее, и если между крестьянами возникает спор, он вызывает их туда и разбирает дело. У подножья лестницы расположен внутренний двор, где происходили рыцарские турниры. Теперь мы летом играем там и устраиваем праздники. О, Минель, я вспоминаю все это и опять начинаю бояться того, что произойдет, когда мы уедем отсюда!

— Подумаем об этом, когда это случится, — ответила я. — Расскажи мне о людях, живущих в замке.

— Моих родителей ты знаешь. Бедная мама очень часто болеет или притворяется больной. Отец ненавидит болезни. Он не верит в них и считает их выдумками. Мама очень несчастна. Все это из-за того, что она родила меня, а не сына, и больше не может иметь детей.

— Для такого человека, как граф, должно быть тяжелым разочарованием не иметь сына.

— Разве не ужасно, Минель, что все хотят только мальчиков? В нашей стране женщина не может занимать трон. У вас в Англии все по-другому…

— Да, ты помнишь из моих уроков, что в два важнейших периода английской истории трон занимали женщины — Елизавета[135] и Анна[136].

— Это принадлежит к тому немногому, что я запомнила из твоих уроков истории. Ты всегда с таким энтузиазмом говорила об этом, словно размахивала знаменем нашего пола.

— Правда, им обеим повезло с умными министрами.

— Ты хочешь продолжать давать мне уроки или слушать о моей семье?

— Конечно, слушать.

— Ну, ты знаешь, что отец и мать совсем не подходят друг другу. Их брак устроили, когда матери было шестнадцать лет, а отцу — семнадцать. До свадьбы они редко виделись. В таких семьях, как наша, это обычная вещь, а они казались прекрасной парой. Бедная мама! Мне жаль только ее. Отец, естественно, мог найти утешение, где угодно.

— Этим он и занимался?

— Разумеется У него и до брака были любовные приключения. Интересно, почему его так шокировала моя история? Хотя, как я говорила, его возмутило не столько само происшествие, сколько то, что о нем узнали. Служанки часто имеют одного-двух незаконных детей (это даже их долг, если хозяин замка оказывает им внимание), но дочери знатного семейства такое, конечно, не подобает. Так что, как видишь, для богатых существуют одни законы, а для бедных — другие, и на сей раз это правило сработало против нас.

— Марго, будь наконец серьезной! Я хочу узнать что-нибудь об обитателях замка, прежде чем поеду туда.

— Отлично — я как раз к этому перехожу. Я собиралась рассказать тебе об Этьене — одном из последствий папиной бурной молодости. Этьен живет в замке — он сын моего отца.

— Я поняла из твоих слов, что у него нет сына.

— Минель, какая ты бестолковая! Он незаконный сын моего отца. Папе было только шестнадцать, когда Этьен появился на свет. Не знаю, какое он имеет право осуждать меня. Разные законы существуют не только для богатых и бедных, но и для мужчин и женщин. Я родилась спустя год после того, как мои родители поженились. Мать при родах ужасно страдала и чуть не умерла. Как бы то ни было, и она, и я пережили это испытание, но результатом явилось то, что ей больше никогда не удастся иметь детей. Таким образом, мой отец, бывший в свои восемнадцать лет главой знатного семейства и имевший все, что можно пожелать, столкнулся с фактом, что у него никогда не будет сына. А каждый мужчина, особенно обладающий благородным именем и желающий его сохранить, хочет иметь сына и даже не одного, дабы быть вдвойне уверенным, что его род не угаснет.

— Должно быть, это явилось для него страшным ударом.

— Не то, чтобы он любил мою мать. Мне всегда казалось, что если бы она умела хоть немного настаивать на своем, то отец больше бы о ней думал. Но мама никогда этого не делала. Она всегда его избегала, так что они редко видели друг друга. Большую часть времени мама проводит в своих комнатах с Ну-Ну — ее старой няней, которая охраняет се, словно огнедышащий дракон, и даже осмеливается возражать папе. Но я должна рассказать тебе об Этьене.

— Да, расскажи о нем.

— Естественно, в то время меня еще не было, но я слышала разговоры слуг. Их забавляло, что отец стал мужчиной в столь юном возрасте. У Этьена с детства весьма высокое мнение о собственной персоне. Характером он очень похож на отца. Ну, когда стало ясно, что мать не сможет больше иметь детей и надежд на законного сына больше нет, отец привел Этьена в замок и начал обходиться с ним, как с законным сыном. Он получил образование и часто проводит время с отцом. Все знают, что Этьен незаконнорожденный, и это приводит его в бешенство, но он надеется унаследовать если не титул, то хотя бы поместья. Этьен часто пребывает в дурном настроении, а его вспышки гнева могут напугать кого угодно. Если бы мама умерла, а отец женился снова, не знаю, что бы он устроил.

— Разумеется, он считает все это несправедливым.

— Бедняга Этьен! Он копия моего отца… но не во всем. Ты знаешь, как ведут себя люди, занимающие не совсем то положение, которое хотят занимать. Я видела, как Этьен избил хлыстом мальчишку, назвавшего его ублюдком. И все-таки он очень привлекательный. Служанки могут это подтвердить. Этьен — граф во всем, кроме того, что его мать не вышла замуж за моего отца, и он так стремится, чтобы никто не помнил об этом факте, что сам никак не может о нем забыть. А потом есть еще Леон…

— Как, еще один сын?

— Леон — совсем другое дело. Ему нет нужды хлестать мальчишек, так как он не ублюдок, а родился в законном браке. Его родители — крестьяне, и ему было бы бесполезно пытаться скрыть свое происхождение, даже если бы он этого хотел, так как все о нем знают. Правда, Леон получил такое же образование, как Этьен, и по нему никогда не догадаешься, что он крестьянский сын. Ему присущи благородные манеры, и он бы только засмеялся, если бы кто-нибудь назвал его мужиком. Когда смотришь на Леона в его прекрасном бархатном камзоле и штанах из оленьей кожи, то не сомневаешься, что он аристократ. Это доказывает, что на человеке больше сказывается воспитание, чем происхождение.

— Я никогда в этом не сомневалась. Но расскажи мне о Леоне. Почему он живет в замке?

— Это довольно романтическая история. Леон поселился в замке, когда ему было шесть лет. Я была слишком мала, чтобы это помнить. Фактически это произошло после моего рождения, когда отец понял, что мама больше не сможет иметь детей. Он был очень разгневан на судьбу, которая женила его на женщине, ставшей бесплодной после рождения первого ребенка, да еще девочки, и осмелившейся после этого продолжать жить.

— Марго!

— Дорогая Минель, ты хочешь, чтобы я говорила правду, или нет? Если бы моя мать умерла при родах, отец через некоторое время мог бы жениться снова, а я могла бы иметь несколько сестер и, что еще важнее, братьев. Тогда мой маленький грешок был бы не так уж важен. Но мама осталась жить, что было весьма неосмотрительно с се стороны, и папа стал пленником семьи, женатым на женщине, от которой он не имеет никакой пользы.

— Марго, как ты можешь так говорить о своих родителях!

— Отлично, я скажу тебе, что они без ума друг от друга, что папа не отходит от мамы и думает только о ней. Ты этого хочешь?

— Не валяй дурака, Марго. Естественно, я хочу услышать правду, но высказанную с уважением.

— Какая ты забавная! Ты хочешь знать, как обстоят дела, или убедиться в моем уважении к родителям?

— Я хочу узнать как можно больше о замке, прежде чем попаду туда.

— Тогда не рассчитывай на волшебные сказки. Мой отец далеко не прекрасный принц, уверяю тебя. Когда он узнал, что его жена стала бесплодной, то так рассвирепел, что вскочил на коня и скакал на нем, пока тот не свалился от изнеможения. Таким образом он давал выход своему бешенству. Слуги радовались, что графа нет дома, потому что если бы кто-нибудь из них рассердил бы его, ему бы не поздоровилось. Люди называли отца «Дьявол верхом», и когда видели его на коне, шарахались в сторону

Я вздрогнула, потому что дала графу именно такое прозвище, когда впервые увидела его. Оно отлично к нему подходило.

— Иногда, — продолжала Марго, — папа ездил в своем кабриолете, которым правил сам, используя самых быстрых лошадей в конюшнях. Это было еще опаснее, чем когда он просто скакал верхом. Однажды, когда отец таким образом мчался через деревушку Лапин в десяти километрах от замка, он наехал на ребенка и задавил его насмерть.

— Какой ужас!

— Думаю, что папа очень сожалел об этом.

— Надеюсь.

— Очевидно, это происшествие привело его в чувство. Так вот, Леон был братом-близнецом погибшего мальчика. Мать его едва не помешалась. Она настолько утратила рассудок, что явилась в замок и пыталась заколоть отца ножом. Конечно, он легко с ней справился. Папа мог бы добиться, чтобы ее казнили за покушение, но он не стал делать этого.

— Как великодушно с его стороны! — с сарказмом заметила я. — Полагаю, граф просто понял, что она пыталась сделать с ним только то, что он сделал с ее ребенком.

— Вот именно. Отец сказал ей, что глубоко сожалеет о случившемся и понимает ее желание отомстить. Он попытается хоть как-то загладить свою вину. У погибшего мальчика был брат-близнец. А всего у этой женщины было, кажется, десять душ детей. Отец дал ей столько денег, сколько мог бы заработать ее сын, проживи он шестьдесят лет. Но это не все. Он взял его брата-близнеца в замок и стал воспитывать как члена семьи. Таким образом, несчастье обернулось для родителей мальчика удачей.

— Не вижу, что может возместить потерю ребенка.

— Ты не знаешь крестьян. Каждый ребенок обходится им в кучу денег. А детей у них столько, что они могут лишиться одного без особого сожаления, тем более, если эта потеря хорошо вознаграждена.

— Меня это не убеждает.

— Ничего не поделаешь. В итоге, кроме Этьена-бастарда, в замке проживает и Леон-мужик, и должна тебе сказать, что если бы я не объяснила ситуацию, ты бы никогда не догадалась об их происхождении.

— Да, у тебя необычные домочадцы.

Мои слова рассмешили Марго.

— Пока я не приехала в Англию, не познакомилась с обычаями Деррингем-Холла, где неприятные вещи вообще не принято упоминать, словно они не существуют, не побывала в твоей школе, где все так просто и ясно, я не понимала, насколько у меня необычное семейство.

— Ты видишь только внешнюю сторону. У всех нас есть свои проблемы. В школе нам приходилось решать немало трудных вопросов, с которыми мне особенно часто приходилось сталкиваться в последние недели.

— Знаю, так как этим вопросам я и обязана твоему присутствию здесь. Поэтому все, что ни делается, к лучшему. Если бы школа процветала, ты бы ее не бросила, и мне пришлось бы оставаться одной. Если бы не юношеская нескромность отца, Этьен не жил бы в замке, а если бы не его бешеная скачка через Лапин, Леон всю жизнь рылся бы в земле и часто голодал. Разве думать об этом не утешение?

— Твоя философия — урок всем нам, Марго.

Я была рада видеть ее в таком приподнятом настроении, но разговор о замке утомил ее, и я настояла, чтобы она выпила стакан молока и легла.