Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора

Глава IX

IV ДУМА. КОКОВЦЕВ. РОСТ РОССИИ. ЗАПИСКА ДУРНОВО. ЗАМЫСЛЫ ПРОТИВ РОССИИ ЗА ГРАНИЦЕЙ. ВОЙНА. НАСТРОЕНИЕ В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ.

Выборы в IV Думу дали полевение. Председателем был переизбран Родзянко. Дума заявила уже в самом начале:

Государственная Дума приглашает Правительство твердо и открыто вступить на путь осуществления начал манифеста 17 октября и водворения строгой законности".^{110}

Между прочим, начиная приблизительно с этого времени (конец 1912 года), "прогрессивная" русская общественность всячески старалась и в печати, и в разных высказываниях подчеркнуть свои англофильские и франкофильские чувства и высказать свое сдержанное отношение к Германии. Одна из газет писала ("Русская Мысль"):

"Мы не должны с легким сердцем проповедовать ту активную германофобию во внешней политике, которая у нас иногда считается признаком прогрессивного образа мыслей".

Таким образом уже тогда круги, влиятельные по своим международным связям, стали психологически готовить общество к возможности войны с Германией. Известный член Государственного Совета Н.А. Павлов по этому поводу в своей книге пишет, ставя точки на i:

"Надо было создать что-нибудь огромное, чтобы сломать дух, а с ним повалить в бучу интернациональной мерзости — народ. План заговора был верен: зажечь сомнение в Царе — Думой. Через нее хлынуть в народ молвой, клеветой и вовлечь страну в войну. Вооружив народ, бросить в него идею бунта, мира и земли".^{111}

Уже в феврале 1913 г. Родзянко призывал Государя вмешаться в войну, когда происходила война между Турцией и балканскими странами. Павлов пишет:

"Заговор бередит международные отношения. Поднят славянский вопрос; заработала печать. Дума вступается за славянство. Общественники и депутаты посланы в Славянские земли. Английская и французская печать сочувствуют этому движению...".^{112}

В 1913 г. исполнилось 300 лет со дня вступления на Престол первого Романова, Михаила Федоровича. В манифесте, выпущенном по этому поводу, говорилось:

"Совокупными трудами венценосных предшественников Наших на Престоле Российском и всех верных сынов России создалось и крепло Русское Государство. Неоднократно подвергалось наше Отечество испытаниям, но народ русский, твердый в Вере Православной и сильный горячей любовью к Родине и самоотверженной преданностью своим Государям, преодолевал невзгоды! и выходил из них обновленным и окрепшим. Тесные пределы Московской Руси раздвинулись, и Империя Российская стала ныне в ряду первых держав мира".^{113}

Гучков, провалившийся на выборах в IV Думу, уехал за границу, но, вернувшись, снова взялся за свою разрушительную работу. Под его влиянием фракция октябристов распалась на левое и правое крыло. Левое — стало называться земцами-октябристами во главе с Родзянко и Савичем. А вне России происходили весьма симптоматические явления. Германский Рейхстаг утвердил огромные военные кредиты, а Франция увеличила срок военной службы до трех лет. Император Вильгельм, который был ловко использован силами, стремящимися к войне, часто повторял еще в 1913 году, что "война может сделаться неизбежной, и тогда совершенно безразлично, кто начнет ее".

В. Коковцев пишет в своих мемуарах, вернувшись в Россию из поездки по Европе, во время которой он виделся с Императором Вильгельмом и долго с ним беседовал, следующее: «Государь долго молчал. Он смотрел в окно, в безбрежную морскую даль (Ливадия) и, наконец, точно очнувшись от забытья, сказал: "На все — воля БожияГ»^{114}

Государь знал, что войны Он не начнет, но понимал, что не от Него одного это зависит.

«Запад издавна готовился к войне: Франция — в целях самозащиты; Англия — во имя мировой торговой гегемонии; Германия — с целью захвата власти на континенте и колонизации земель России. Австрия бряцает оружием немцев. Малые страны, как и великие, жаждут расширения территорий. Капиталисты потирают руки, предвкушая наживу, и имеют свой заговор и план. Социализм, имея тоже заговор, учитывает войну, как неминуемое свержение ряда монархий и победу демократий... Ближний восток — всегда готовый для взрыва пороховой погреб.

Не желает войны один Государь Николай II. Но уже после Японской войны Россия как Империя перестала принадлежать себе и, занимая "почетное" место среди "великих" держав, во всякую минуту может быть вовлечена в войну...»^{115}

Даже в русском правительстве появились сторонники войны. Ольденбург утверждает, что Кривошеин, и в особенности Сазонов, "исходили в своих суждениях из того, что войны все равно едва ли избежать".^{116}

В самом начале 1914 года Государь расстался с Коковцевым (из-за винной монополии) и заменил его на посту главы правительства старым, но безукоризненно верным Государю и самодержавному принципу И.Л. Горемыкиным. Оппозиция пустила в ход тогда памфлет (ну, совсем как во Франции перед "великой" революцией!) — "горе мыкали мы раньше, горе мыкаем теперь". Обиженный В.Н. Коковцев перешел тогда в лагерь "обиженных" сановников, какими были уже, а впоследствии стали Витте, Кривошеин, Крыжановский, Сазонов, Наумов и другие.

Сам И.Л. Горемыкин называл себя "старой шубой, вынутой из нафталина", что не соответствовало действительности: он еще был и живым, и умным, я бы сказал, мудрым стариком.

К началу 1914 года в России произошли в экономической области и в области народного образования такие перемены, что они бросались в глаза даже иностранцам, почти всегда предубежденно относившимся к России. Эдмон Тэри, редактор "Economiste Europeen",(фр. "Европейский экономист"-ред.) писал в конце 1913 года:

"Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 г. идти так же, как они шли с 1900 по 1912 г., Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении".^{117}

Но наряду с этим хозяйственным подъемом появились и отрицательные явления, как хулиганство в деревне и городах, упадок религиозности в крестьянской среде, разочарования в кругах молодого поколения. Кн. Е. Трубецкой писал в статье "Новая земская Россия", наделавшей в свое время много шума:

"Несомненный, бросающийся в глаза рост материального благосостояния пока не сопровождается сколько-нибудь заметным духовным подъемом. Духовный облик нашей мелкой буржуазной демократии едва ли может быть назван симпатичным... Растет какой-то могучий организм, но вырастет ли из этого со временем человеческое величие или же могущество большого, но не интересного животного?"^{118}

Среди этой общественности только Царская Власть, опираясь на традиции и долгий опыт правления, направляла жизнь страны. Царская Власть стояла выше интересов отдельных групп населения. П.Н. Дурново, один из немногих прозорливых людей того времени, писал в феврале 1914 г.:

"Хотя это звучит парадоксально, но соглашение с оппозицией в России, безусловно, ослабляет правительство. Более чем страшно требовать, чтобы оно серьезно считалось с оппозицией и ради нее отказалось от роли безпристрастного регулятора социальных отношений".^{119}

Государь всецело разделял эту точку зрения. Он знал, что ни в Думе, ни в русском обществе нет никого, кому бы Царская Власть могла бы доверить судьбы Российской Империи.

Незадолго до войны (в феврале 1914 г.) П.Н. Дурново, член Государственного Совета, а в свое время министр Внутренних дел, который так удачно подавил революцию 1905 г., когда растерявшийся Витте выпустил из своих рук бразды правления, представил Государю записку, в которой пророчески предсказал, что будет, если вспыхнет война между Россией и Германией.

"Главная тяжесть войны выпадет на нашу долю. Роль тарана, пробивающего толщу немецкой обороны, достанется нам... Война эта чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием в Берлин. Неизбежны и военные неудачи — будем надеяться, частичные — неизбежными окажутся и те или другие недочеты в нашем снабжении... При исключительной нервности нашего общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение... Начнется с того, что все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него... В стране начнутся революционные выступления... Армия, лишившаяся наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные авторитета в глазах населения оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в безпросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению".^{120}

П.Н. Дурново дальше говорит, что Тройственное согласие России, Франции и Англии искусственно, не соответствует интересам России, и потому значительно предпочтительным является союз России, Германии и Франции. Он дальше писал, что грядущая война нужна Англии, которая стремится удержать ускользающее от нее господство над морями и роль арбитра в Европе, а для России и Германии глубоко нежелательна, как сводящая к ослаблению монархического начала. Он также писал, что впоследствии и произошло, что Россия будет ввергнута в ужасную анархию, а Германия в случае поражения переживет не меньшие социальные потрясения. Но записка эта при всей своей гениальной прозорливости уже запоздала — Германия уже бряцала оружием, а тон русской печати явно становился демагогическим. Вообще все разыгрывалось как по нотам. Гучков вел антигерманскую кампанию, да и правительственные круги не отставали от общего тона.

27 февраля в "Биржевых Ведомостях" появилась статья — "Россия хочет мира, но готова к войне". Статья эта была написана с одобрения военного министра Сухомлинова. Вот ее краткое изложение:

"С гордостью мы можем сказать, что для России прошло время угроз извне. России не страшны никакие окрики. Русское общественное мнение, с благоразумным спокойствием относившееся к поднятому за последние дни за границей воинственному шуму, было право: у нас нет причин волноваться. Россия готова! Русская армия, бывшая всегда победоносной, воевавшая обыкновенно на неприятельской территории, совершенно забудет понятие "оборона"... Русскому общественному мнению важно сознание, что наша родина готова ко всем случайностям, но готова исключительно во имя желания мира".

Статья это только "подливала масла в огонь" и не говорила о благоразумии военного министра.

Внутреннее положение тоже обострялось. Забастовки становились все более частыми. Гучков как гласный петербургской городской думы предложил отпустить 100.000 рублей на помощь семьям бастующих, но его предложение не прошло. В это время в Государственной Думе был выбран громадным большинством голосов (303 против 11) на пост товарища председателя А.Д. Протопопов.

28 июня в Сараево был убит со своей женой наследник престала Австро-Венгрии, эрцгерцог Франц-Фердинанд. Государь выразил соболезнование Императору Францу-Иосифу. Но уже через несколько дней в Австрии началась кампания против Сербии. И хотя убийцей был австрийский подданный (Гавриил Принцип), австро-венгерская печать стала обвинять в организации убийства эрцгерцога Сербию. В России думали, что Германия повлияет сдерживающе на Австрию. Но в печати писали, что Австрия хочет использовать это убийство в политических целях.

В России в это самое время, как по мановению волшебной палочки, начались забастовки, которые постепенно принимали угрожающие размеры. Из Баку, где начались забастовки, они перекинулись затем в Петербург, Москву и Ревель. В Петербурге рабочие разбирали мостовую, переворачивали трамваи и забрасывали камнями полицию. Так как в это время прибыл в Россию французский президент Пуанкарэ, то высказывались предположения, что эти забастовки и выступления рабочих организованы на немецкие деньги.

Сразу после отъезда Пуанкарэ, 11 июля, Австрия предъявила ультиматум Сербии. Условия ультиматума были совершенно неприемлемы для независимого государства. Сазонов, узнав о содержании ноты с ультиматумом, сказал:

"C'est la guerre eurupeene". (фр.-Это европейская война-ред.)

В "Русском инвалиде" (военный официоз) появилось 12 июля сообщение:

"Правительство весьма озабочено наступившими событиями и посылкой Австро-Венгрией ультиматума Сербии. Правительство зорко следит за развитием австро-сербского столкновения, к которому Россия не может оставаться равнодушной".

Фактически ультиматум Австрии и это сообщение в русском военном официозе уже предрешали войну. Эта война была нужна всем, кроме России. Н. Павлов, как всегда, страстно и порывисто, но правдиво пишет, кому нужна была эта война:

"Видя наши успехи, руководящие круги некоторых стран задались планом свести Россию на положение второстепенной державы... Самой неудачной частью нашей бюрократии была дипломатия. На протяжении веков и — вразрез с твердостью Монархов — проявляется уступчивость, угодничество и раболепство чинов ведомства перед Западом. На глазах дипломатии, без всякого противодействия общественное мнение Запада встает против строя и Монархии. На глазах наших послов русский заговор растет и сливается с иностранным. Гг. Извольские, Поклевские и им присные светские снобы и англоманы раболепствуют перед Британией. Наши послы и министры, Тимирязевы и Витте — восхищаются Вильгельмом.

С 1911 года в Германии готов план разгрома и колонизации России, и с 1908 года англичане изучают план свержения Царизма и расчленения нас республикой. Малые державы — пассивные участники этих планов...

Обе наши войны, благодаря дипломатии, — внезапны, оттого так тяжелы. История раскроет систему готовящихся планов и образование западного международного заговора-блока. Как известно про 70 миллионов немецких марок на кампанию Ленина, так известно и многое другое. Государь слабо осведомлен о сочувствии иностранцев русскому заговору. Не теряя достоинства, Он старался поддерживать добрые отношения с коронованными собратьями и родственниками, издавна готовящимися к выступлению против Него и России. Высокие собратья весьма нежны и доброжелательны в переписке. Их советы сердечны; объятия почти искренни... Побуждения монархов Запада и Государя были различны. Войну хотят парламенты. В узлы нитей социальных заговоров и интересов входят и выгоды капиталистов, чаянья социалистов, коммерческие расчеты, биржа и интересы экспорта. На Западе свои старые счеты, и Запад хочет войны. Монархи — не смеют хотеть или не хотеть войны. Они народопослушны и, сохраняя важность сана, санкционируют желание парламентов.

России не нужны ни война, ни интересы торговые, ни биржевые. Нам не нужна война, и мы можем быть только вовлечены в нее. У нас вся ответственность на Государе, и Дума на Него ее и возложит... У Государя все основания не принять войну, но затронута честь страны — войны требует общество и Европа, и Он подчиняется неизбежному, уверенный в силе армии. Государем проявлено огромное напряжение воли и мужества в принятии войны. Пережив уже тягости войны и революции, Он спокойно, молитвенно и веря в народ и судьбу берет на Себя этот новый крест... В наступивших сумерках Европы, в качании идеологий и былых устоев поколеблено до основания и начало монархическое. Иными нациями и демократиями оно будет из милости оставлено, как antiquite (фр.-древний, антикварный -ред.) как парадный символ прошлого. Эдуард VII использовал свое закулисное положение с целью ослабления всех стран. Вильгельм — в сторону безпощадного плана нашествия, захватов, всяких насилий. Монархи сами шатают свои троны и авторитеты, основанные в былое время на рыцарском благородстве.

Государь наш не сходил постепенно по ступеням Трона. Нет, — Он высоко несет Царский стяг. У Него одно слово. Он верит в прочность гордых начал Монархии, верит Монархам, и в родство сана и крови. Его действия прямы, и Он примет войну за свой страх. Международные события складываются вне воли Государя. Силы против Него слишком велики. На Него ополчаются скрытые в то время и полуобнаженные сегодня международные организации. Один, без согласия с другими монархами, Он — безсилен..."^{121}

В ответ на отчаянный призыв королевича-регента Александра Государь заявляет:

"Ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии".^{122}

Таким образом, положение стало безвыходным — Австрия зашла слишком далеко (науськиваемая Германией), а Россия не могла оставаться безучастной. 15 июля Австрия объявила войну Сербии. Государь пытался оказать давление на Германию с целью остановить кровопролитие. Но уже и в Германии, как во Франции и Англии, установилось мнение о "неизбежности" войны. Тогда и Россия решила объявить частичную мобилизацию (4 военных округа). Но Янушкевич, тогда начальник Генерального Штаба, и Сазонов настаивали перед Государем на проведении всеобщей мобилизации, указывая, что, начав частичную мобилизацию, Россия встретилась бы с непреодолимыми затруднениями, если бы пришлось по ходу событий (а это было весьма вероятно) все же прибегнуть к всеобщей мобилизации.. Государь все же телеграфировал Вильгельму с заверением, что хотя остановить мобилизацию нельзя по техническим причинам, русские войска не начнут военных действий.

Несмотря на это, ночью с 18-го на 19 июля германский посол граф Пурталес явился к Сазонову и предъявил ультиматум — приостановить мобилизацию. Ни достоинство России как Великой Державы, ни военно-технические основания не позволили, конечно, принять это неслыханно дерзкое заявление Вильгельма, этого "коронованного фельдфебеля", как его многие называли. Россия повторила свое заверение, что русские войска не начнут военных действий, пока длятся переговоры.

19 июля (1 августа) в 7 часов 10 минут вечера Пурталес вручил Сазонову объявление войны.

Так началась Великая война. Но войны этой могло бы и не быть, если бы Англия дала твердое обещание выступить на стороне России и Франции. И отсутствие этого заявления Англии дало возможность Германии поддерживать остро враждебную позицию Австро-Венгрии. Англия хотела этой войны, и ее выступление несколькими днями позже дало возможность разразиться Великой войне, так страстно желаемой силами заговора международных тайных организаций.

Мириэль Бьюкенен, дочь английского посла в России, пишет в своих воспоминаниях следующее:

"О том, что центральные державы были уверены в нейтралитете Англии в возникшем конфликте, ясно свидетельствовали слова одного австрийского дипломата, который посетил меня в эти критические дни. Он был очень удивлен, когда я ему заявила, что все мои симпатии находятся на стороне России.

— Но Англия не предпримет никаких решительно шагов, — ответил он мне. — Ее соглашение с Россией и Францией носит условный характер. Англия никогда не примет деятельного участия в ссоре из-за Сербии".^{123}

И затем, после объявления уже войны Германией, когда Англия еще не выступила, боясь, что еще можно уладить военный конфликт мирным путем, а затем, когда была пущена в ход военная машина всех участников, нашла предлог для выступления (нарушение нейтралитета Бельгии), дочь посла пишет:

«В течение всего следующего дня мы жили в атмосфере крайнего нервного напряжения, являвшегося следствием неопределенности и неуверенности в вопросе: "Что предпримет Англия?" — вопрос, на который трудно было ответить. Драгоценные дни проходили, а кругом раздавался шепот, что Англия всегда склонна к колебаниям, ждет последней минуты, взвешивает все шансы за и против, вместо того, чтобы принять определенное решение. И наконец, 8 августа, в пять часов утра, моя мать разбудила меня со словами: "Пришла..." "Пришла телеграмма из Англии! В ней сказано: "Война с Германией! Действуйте"».^{124}

И английский посол стал "действовать".

Но то были англичане; им, конечно, были дороже всего интересы Англии. Но вот отзыв русского о Вильгельме и нашем Государе:

"Вильгельм начал обходить присутствующих. Я не спускал с него глаз. Как сейчас помню его пристальный, испытывающий, как бы пронизывающий взгляд. Он как будто впивался в каждого, стараясь выпытать, выжать от него все, что можно. Решительностью, смелостью, задором, даже, пожалуй, надменностью и дерзостью веяло от него. Видно было, что этот человек все хочет знать, всем в свое время воспользоваться и все крепко держать в своей руке. Невольно вспомнился наш Государь — робкий, стесняющийся, точно боящийся, как бы разговаривающий с ним не вышел из рамок придворного этикета, не сказал лишнего, не заставил его лишний раз задуматься, не вызвал его на тяжелые переживания".^{125}

Отзыв этот вряд ли можно назвать добрым. Но об авторе этих "Воспоминаний" еще придется говорить не раз. Приведу пока что выдержку из рецензии на "Воспоминания":

"Автор — священник, и это уже одно требовало бы у него известной снисходительности к людям. Он, наоборот, жесток к ним".^{126}

Мне придется еще много раз цитировать подробные суждения многих участников русского лихолетия.

О личных переживаниях Государя перед войной подробно пишет А. Вырубова, имевшая возможность наблюдать вблизи все события этих дней:

«Дни до объявления войны были ужасны; видела и чувствовала, как Государя толкают: война казалась неизбежной. Императрица всеми силами старалась удержать Его, но все Ее убеждения и просьбы ни к чему не привели. Играла я ежедневно с детьми в теннис; возвращаясь, заставала Государя бледного и расстроенного. Из разговора с Ним я увидела, что Он считает войну неизбежной. Он утешал себя, говоря, что война укрепит национальные чувства, что Россия после войны станет еще более могучей и т.д. В это время пришла телеграмма от Распутина из Сибири, где он лежал раненный, умоляя Государя "не затевать войну, что с войной будет конец России и им самим и что положат до последнего человека".

Государя телеграмма раздражила, и Он не обратил на нее внимания. Когда была объявлена общая мобилизация, Императрица ничего не знала. Кабинет Государя отделялся от комнаты Императрицы только маленькой столовой. Я слышала, как они около получаса громко разговаривали; потом Она пришла обратно, бросилась на кушетку и, обливаясь слезами, произнесла:

— Все кончено, у нас война, и я ничего об этом не знала.

Государь пришел к чаю мрачный и расстроенный, и этот чан прошел в тревожном молчании. Последующие дни я часто заставала Императрицу в слезах. Государь же был лихорадочно занят. Императрица же до последней минуты надеялась, что можно предотвратить войну. 19 июля вечером, когда я пришла к Государыне, Она мне сказала, что Германия объявила войну России; Она плакала, предвидя неминуемые бедствия».^{127}

А вот, что пишет о причинах возникновения войны Великий Князь Александр Михайлович:

«1. Причиной мирового конфликта являлись соперничество Великобритании и Германии в борьбе за преобладание на морях и совокупные усилия "военных партий" Берлина, Вены, Парижа, Лондона и С.-Петербурга.

Если бы Принцип не покушался на жизнь австрийского эрц-герцога Франц-Фердинанда, международные сторонники войны изобрели бы другой повод.

Вильгельму II было необходимо, чтобы война началась до выполнения русской военной программы, намеченной на 1917 год.

2. Император Николай II сделал все, что было в его силах, чтобы предотвратить военные действия, но не встретил никакой поддержки в своих миротворческих стремлениях в лице своих ближайших военных сподвижников — военного министра и начальника генерального штаба.

3. До полуночи 31 июля (нового стиля — В.К.) 1914 года британское правительство могло бы предотвратить мировую катастрофу, если бы ясно и определенно заявило о своем твердом намерении вступить в войну на стороне России и Франции. Простое заявление, сделанное по этому поводу Асквитом и сэром Эдуардом Греем, умиротворило бы самых воинственных берлинских юнкеров. Протест против нарушения нейтралитета Бельгии, заявленный британским правительством тремя днями позднее, говорил скорее о человеколюбии, чем звучал угрозой. Англия вступила позже в войну не потому, что свято чтила незыблемость международных договоров, но скорее всего из чувства зависти в отношении растущего морского могущества Германии...

4. ...И я думаю, что, если бы президент Вильсон понял бы до начала мировой войны, что "ради справедливости и мира" Америка должна будет выступить на стороне Франции и России, если бы он твердо объявил Германии об этом решении, — война была бы предотвращена».^{128}

Вот те скрытые причины, которые вовлекли Россию в войну. И прав был Н. Павлов, когда он писал, что война была предрешена уже значительно раньше международным заговором, использовав военные круги Германии и чванного, совсем неумного и настоящего "фельдфебеля" по внешности и манерам, который так импонировал русскому протопресвитеру Армии и Флота. Впрочем, говорят, что о вкусах не спорят.

Во всех мемуарах, во всех описаниях начала войны говорится о необыкновенном энтузиазме, о тех внезапных демонстрациях патриотизма и радостного возбуждения, которое охватило все общество. Кричали "ура", пели народный гимн и опускались на колени, когда Государь выходил на балкон. Забастовки прекратились сразу, и все ликовали. Совершенно необходимо остановиться подробнее на этом явлении. Почему вдруг далеко не патриотически настроенное общество, Государственная Дума, даже совсем левые круги пришли в восторг? Было ли это подлинным патриотическим подъемом или чем-то совсем другим? Постараемся во всем этом разобраться.

Эта война была логическим следствием политики, встречавшей полное одобрение либеральных интеллигентских кругов, то есть союз с Францией и Англией. Всюду царило убеждение, что эта война соответствует стремлениям "передовой" части общества. Деревня энтузиазма не проявляла, но была вполне лояльна. Государственная Дума единогласно (!) приняла все кредиты, связанные с ведением войны.

Но лидер трудовиков А. Керенский сделал примечательную оговорку:

"Мы верим, что на полях бранных, в великих страданиях укрепится братство всех народов России и родится единая воля, которая освободит страну от страшных внутренних пут".^{129}

Милюков заявил:

"Фракция Народной Свободы неоднократно говорила в Государственной Думе о тех вопросах (польский и еврейский), которые были затронуты двумя ораторами, говорившими с этой кафедры. Ее мнение по этим вопросам всем хорошо известно, и, конечно, никакие внешние обстоятельства не могут изменить этого мнения. Когда настанет время, фракция вновь заговорит о них и вновь будет указывать на единственно возможный путь внутреннего обновления России. Она надеется, что, пройдя через тяжкие испытания, нам предстоящие, страна станет ближе к своей заветной цели"^{130}

А некоторые газеты писали следующее:

"Хочется верить, что раз правительство в одном вопросе правильно оценило всю роль и значение общественных сил, оно не остановится, и за первым шагом навстречу обществу будут и последующие. При таких условиях налетевший шквал, быть может, неожиданно окажется для России тем потоком свежего воздуха, который очищает затхлую атмосферу, и, вызвав национальный подъем, приведет и оживлению нашей внутренней жизни, к развитию и торжеству прогрессивных начал".^{131}

"И если, паче чаяния, нам придется воевать, то мы знаем, что воюем не с немецким народом, а с его правительством, попавшим во власть придворных интриганов, юнкерства и бреттеров в военных мундирах".

А члены Государственной Думы обменивались рукопожатиями с представителями правительства и со своими политическими противниками, и все радовались чему-то, как будто для России наступал светлый, радостный праздник.

И никто не захотел тогда проанализировать этого "подъема". Никто не захотел понять, что борьба будет затяжной и ужасной. Никто не захотел предвидеть (кроме П.Н. Дурново), что страны будут подвергнуты большим искушениям и испытаниям, что мировой пожар, который вызовет европейская война, используют темные силы для своих целей и что эти силы сконцентрируют мощный удар против самодержавной христианской Империи — России. Решаясь на эту борьбу, человечество шло "навстречу невообразимым страданиям".