Аннелиз

20. Поцелуй

На Браувершграхт у самого канала стоит пивоварня, обветшалое четырехэтажное здание с отслаивающейся от кирпичной кладки известковой побелкой. Выцветшие, темные плавучие дома постукивают бортами о стенки канала, оставляя на краске царапины, похожие на детские карандашные каракули. Здесь она и решила ждать после окончания уроков, опершись на велосипед, с сигаретой в зубах, вдыхая запахи хмеля, витающие во влажном воздухе.

По каналу стелются душные волны тепла, а с высокого неба смотрит небесное око солнца. Появляется и, грохоча, останавливается старый разболтанный грузовик пивоварни. Из ворот склада выбегают люди и по пандусам закатывают в кузов увесистые железные бочонки. На мальчишке, как и на остальных грузчиках, заляпанный брезентовый фартук, а его белокурые волосы торчат во все стороны. Остановившись, он выпрямляется и смотрит на нее, пока не получает дружеский тычок в бок от другого рабочего. Вкатив бочонок на место, он спрыгивает на тротуар и подбегает к ней на расстояние вытянутой руки. По его лицу размазана полуулыбка.

— Ты пахнешь пивом, — говорит она.

Он пожимает плечами.

— Тебе велосипед починили?

— Да.

— И коленка в порядке?

— Ты можешь со мной прогуляться? — спрашивает она.

— Прогуляться?

— Просто прогуляться.

— Зачем?

Она сглатывает от волнения и смотрит на него.

— Сам знаешь зачем.

— Неа, — взвешивает он. — Ты вроде опасная.

Она ему не перечит:

— Значит, боишься?

— Нет. Но не могу. Прямо сейчас не могу.

Ему свистит рабочий постарше — пора грузить бочки.

— У меня работа. Может, завтра? — спрашивает он.

— Завтра.

— Будешь здесь?

Анна разглядывает парня. Его рубашка из-за пота прилипла к телу.

— Наверное, — отвечает она. Подходит ближе. Собирает в кулаки его рубашку, прижимается ртом к его рту, жадно целует — и с чмоканьем отпускает. Она чувствует, как ее взгляд отбрасывает его назад.

— Иди работай, — велит она ему, садится в седло, бьет ногой по педали — и несется прочь.

Слово, о котором она не думает, не хочет думать: отмщение.

После ужина отец устраивает для нее западню на кухне. Она моет посуду, а Мип вытирает и расставляет ее на полке, когда к ним в облаке добротного трубочного дыма заходит Пим.

— Я закончу посуду с Анной, — сообщает он Мип, и та не сопротивляется, как всегда, когда мужчина предлагает ей помощь на кухне.

Анна сосредоточивается: она складывает тарелки в ванночку с мыльной водой, а потом моет их губкой. Запястьем откидывает с лица прядь волос. Только погрузив глубокую тарелку в ванночку для полоскания и выловив ее из радужной воды, она дарит Пиму первый взгляд.

— С каких это пор ты полюбил работу на кухне? — интересуется она.

— Ой, не знаю, но ты неправа, — добродушно отвечает отец, вытирая чашку выцветшим полотенцем. — Я помогал твоей маме с мытьем посуды довольно часто. Ты не помнишь?

Анна лишь пожимает плечами и начинает мыть следующую тарелку.

— Может, поговорим об этом, Анна? — спрашивает Пим слегка погасшим тоном, но все еще с надеждой.

— Поговорим о чем? — Тарелка звенит, ударившись краем о кастрюлю, когда Анна, ополоснув ее, передает отцу. — О том, что будет на ужин?

— Она дарит мне счастье, девочка, — говорит отец.

Анна хмурится, глядя на тарелку в своих руках.

— Ты заменил маму. В мгновение ока.

— Нет, нет, — поправляет ее Пим. — Это не так. Это другое. Хадас, она… — Он колеблется, его глаза мигают, пока он подыскивает слова. — Она дарит мне счастье другого рода, — говорит он. — Такое, какое я даже не надеялся испытать.

— Ты имеешь в виду — в постели? — безжалостно спрашивает Анна.

Пим выпрямляется, словно от удара хлыстом.

— Анна, как тебе не стыдно задавать такие вопросы?

Но Анна только неловко вздыхает, склонившись над раковиной.

— Я просто хотела уточнить, то ли ты хотел сказать.

— Нет, не это. Я хотел сказать, настоящее счастье. Счастье сердца.

Анна передает ему мокрую тарелку.

— О’кей! — говорит она.

Он принимает тарелку и безучастно трет ее полотенцем.

— Ты злишься, — говорит он. — Ты все еще очень злишься.

Анна молча на него смотрит.

— Хочешь ты признавать это или нет, но я узнаю это чувство, потому что сам его испытываю. До сих пор. Но я не позволяю ему властвовать над собой. Не позволяю, Анна, — с ожесточением твердит он. Затем переводит дыхание и трясет головой. — Но я вижу, что ты у него в тисках. Злость заставляет тебя страдать! Каждый день. Неужели я никак не могу помочь тебе от нее освободиться? Я пытаюсь, но у меня не получается.

Не успев осознать, что делает, Анна вдребезги разбивает тарелку о край раковины. Пим отступает на шаг, стискивая в руках обернутую полотенцем посудину.

— Ух! — восклицает Анна, но, когда на кухню вбегает Мип и обозревает случившуюся катастрофу, она уже плачет навзрыд.

— Прости, Мип! — Анна тяжело дышит и стряхивает слезы запястьем. — Я такая растяпа!

Ее отец глубоко вздыхает, видно, как ему больно. Он передает тарелку и полотенце Мип и выходит из кухни.

Узкая улочка заполнена народом, пытающимся перехватить что-нибудь в магазинах в краткий перерыв на обед. Стоя в дверях одной из лавок, Анна заслоняет от проходящего люда Грит, в то время как та избавляется от носок и жокейских сапожек и натягивает на ноги шелковые чулки. Швы на чулках подчеркивают аппетитность ее форм от икр и голеней вверх до бедер под юбкой. Чулки — подарок ее нового парня, канадца. Напротив расположен кинотеатр «Любимая». Канадцам, приглашающим голландских девчонок в кино, название кинотеатра нравится.

— Так ты, значит, бросила своего миленького Хенка? — спрашивает подругу Анна.

Та только пожимает плечиками.

— Хенк — мальчишка. Между нами не было ничего серьезного. — И добавляет, грациозным движением всовывая ноги в замшевые туфли: — А Альберт — мужчина. И относится ко мне, как к женщине.

— Хочешь сказать, что у тебя с ним все было? — напрямик спрашивает Анна, которую очень интересует все, что происходит между мужчиной и женщиной.

Грит стесняется, но отвечает:

— Он говорит, что женится на мне.

Теперь уже брови Анны ползут вверх. Неужели девчонка настолько глупа?

— Женится на тебе?

— Да.

— И ты ему веришь?

— Не знаю. Может быть, верю. А может, нет.

— Но ты все равно с ним это проделываешь?

— Ну так это забавно, Анна. И приятно. По-настоящему приятно.

Анна неопределенно хмыкает.

— Это он? — спрашивает она. Анна имеет в виду крепкого канадца с роскошными рыжими усами в форменном берете и брюках цвета хаки. Он раскуривает трубку, стоя перед входом в кинотеатр.

Грит, не сдерживаясь, хихикает.

— Он и есть. Ланс-сержант. Командир взвода.

— С виду взрослый мужчина, — вынуждена признать Анна.

Грит бросает на нее жесткий взгляд.

— Ты считаешь меня шлюхой?

— Нет. И ты выбрала не то слово. — Анна говорит искренне. Ей не нравится осуждение, звучащее в тоне Грит. Но вся эта болтовня о женитьбе и обязательствах выводит ее из себя. Разве не приводят все обязательства к неминуемому предательству? — Я вот только думала, что случится, если ты заполучишь младенца?

Грит отвергает ее сомнения.

— Тогда, хочет он этого или нет, ему придется жениться. Не так уж плохо. Буду канадкой.

— Ага, если только он тебя не обманет.

Грит хмурится, кивает головой.

— Он такого не сделает.

— Не сделает? — Анна дает понять, что не так уж в этом уверена. — Он еврей?

— Еврей? — повторяет за ней Грит, словно хочет уяснить для себя смысл слова. — Мне это не приходило в голову.

— Да ты его и не спрашивала! — продолжает Анна и еще внимательнее смотрит на Грит. — А он-то знает, что ты еврейка?

— Он тоже меня об этом не спрашивал.

— О’кей! И он думает, что ты — честная христианская девушка.

— Ну и что? Что с того? Война закончилась, кому какое теперь до этого дело? — Видно, что Грит разговор неприятен, может, неприятна ей и сама Анна. — С чего это тебя так трогает? — спрашивает она. — Раньше тебя это не парило.

— Не парило, правда. Ты извини меня, — говорит Анна и, возможно, немного и сама в это верит.

Грит закрывает колпачком тюбик помады, которой только что пользовалась, и шлепком вкладывает его в ладошку Анне.

— Это тебе! У меня их много. Нарисуй улыбку на своей мордочке! У тебя получится.

Она хихикает и игриво вертит подбородком Анны из стороны в сторону.

Анна отстраняется и переводит дух.

— Смотри, он уже психует! Давай, двигай к нему, — говорит она, оседлав велосипед, — пока он не променял тебя на первую попавшуюся христианку с роскошной грудью.

Грит бросает на нее обиженный взгляд и тут же переключается на предмет своего интереса на другой стороне улицы. Анна наблюдает за тем, как подруга приближается к своему канадцу и как он расплывается в улыбке, когда его взгляд ловит Грит. Затем следует поцелуй всем на обозрение, рука ланс-сержанта обвивается вокруг талии девушки, и они входят в кинотеатр. Сценка обещает интересное продолжение. Прикосновения, радость, желание, думает Анна.

На следующий день она сбегает из школы одна. Надевает нитку поддельного жемчуга и запудривает номер на предплечье, что она делает теперь постоянно. Затем она едет на Линденграхт и, остановившись перед витриной магазина одежды, красит губы подаренной Грит помадой так, чтобы они выглядели яркими и сочными. Мимо с гиканьем и свистом проезжает грузовик с канадцами в кузове.

А не выглядишь ли ты слишком дешевенькой? — спрашивает Марго. Ее отражение в лагерной робе заполняет стекло витрины, со свитера свисает звезда Давида.

Анна смотрит на нее, крася губы.

— Как сейчас? Лежит ровно?

Марго щурится, на ней нет очков.

Наверное. Но ты не ответила на вопрос.

Анна поправляет помаду кончиком пальца.

— А может, я не против, чтобы выглядеть дешевенькой? Тебе это не приходило в голову?

Нет, — честно отвечает Марго. — Мой ответ — нет. Надеюсь, ты не набросишься на этого мальчика.

— Наброшусь? Что ты хочешь этим сказать?

Ты отлично знаешь, что я хочу сказать.

Но Анна качает головой, закрывая тюбик с помадой.

— Ты просто ревнуешь, — говорит она.

Это неправда.

— Это правда. Ты ревнуешь из-за того, что я жива, а ты нет. Ревнуешь из-за того, что не знаешь, каково это быть с мужчиной, а я еще могу это узнать.

Это неправда, Анна.

— Неправда? Тогда почему ты не оставляешь меня в покое? Почему продолжаешь вмешиваться, а не уберешься?

Раздается звонок. Почтенная голландская матрона выходит из магазина, кидает на нее недовольный взгляд и идет дальше.

Анна качает головой.

— Замечательно! Сейчас благодаря тебе я смахиваю на полоумную, ведущую разговоры незнамо с кем, — говорит она, но отражение Марго уже исчезло.

Когда он выходит из пивоварни, Анна ждет его у своего велосипеда. Он, как и прежде, подбегает к ней, держа руки в карманах, и останавливается, словно между ними вырастает стена.

— Ты сегодня другая, — сообщает он. Его веки полуопущены, взгляд настороженный, как у сонного животного.

— А ты — нет, — отвечает она. — И от тебя по-прежнему пахнет пивом.

Может, она переусердствовала, одевшись таким образом, стремясь выглядеть красивой. Рааф точно не из тех ее школьных поклонников, что приглашают на мороженое. Может, «красивая» Анна — это для него слишком много? Она стремится скрыть разочарование от того, что он кажется скорее растерянным, чем очарованным. Но того факта, что ей нравится стоять так близко к нему, она не скрывает и подает ему руку.

— Пошли со мной!

Они идут к месту, которое Анна наметила на своей внутренней карте: к середине Тощего моста на Керкстраат, перекинутого через полоску воды, на которой играют солнечные блики и тихо покачиваются ветки деревьев. Чтобы остановиться и задержаться там, она просит угостить ее сигаретой. И изумляется ловкостью, с какой он сворачивает пару цигарок, набив их волокнистым черным табаком. Мальчик склеивает плотные цилиндрики одним движением языка и раскуривает их единственной спичкой, зажженной ловким движением большого пальца. Табак он называет «середняком». Она вдыхает его горький запах, отдающий печной золой и ваксой, и отпускает по этому поводу шутку, а он смеется, слегка удивленный звуком собственного смеха.

Она стоит с парнем, угощаясь его табаком и наблюдая, как отлетают от них струйки дыма, влекомые ветерком, шевелящим их волосы. Они стоят так близко друг к другу, что она не может не заметить, каким напряженным стало его лицо. Оно словно готовится преодолеть приступ боли. Он наклоняется над железными перилами, а она повторяет его движение, так что они соприкасаются плечами. Она прижимает свой локоть к его локтю и не отводит его. Когда он поворачивается к ней лицом, она замечает, что свет выхватывает точки в ленивой голубизне его глаз. Его рука касается ее щеки. А затем скользит по ней, гладит шею. Он притягивает ее ближе, к своему рту. Губы ощущают его влагу, и ее пронзает радостное чувство. Нежный звук поцелуя смягчает острое чувство потери, освобождает ее от нее самой. Усмиряет ярость неутоленного желания. Ее сердце бьется ровно и сильно, она стискивает в кулаке растрепанные волосы на его затылке, прижимается к нему тесно-тесно, впитывает его жар. Они делят одно и то же желание. И она забывается, погрузившись в глубины невероятного и невинного наслаждения.

Когда их губы разъединяются, она всматривается в свет его глаз. Он ровен и чист. Его лицо раскрылось.

— Рааф, — тихо произносит она.

— Что? — голос звучит совсем близко.

— Ничего, — отвечает она. — Мне захотелось произнести твое имя вслух.

Рааф. Не Петер. Юноша по имени Рааф с белыми как солома волосами. Она привлекает его к себе, обнимает за шею и открывает ему навстречу свои губы, открывает всю себя загадочному и блаженному наплыву страсти.