Антология новой грузинской поэзии

солдаты встают рано.

подтягивают голенища резиновых сапог.

щиплют себя за ладони.

садятся за расшатанные уродливые столы.

хлебают ожидание

из полных пустотой железных мисок.

это, конечно, не мороженое «крем-брюле»

и не рисовый плов с цукатами и изюмом.

там, за горизонтом, в далёком и придуманном городе

их женщины клюют рис…

и голодают.

наполняют тела падшими мечтами.

на улице, спокойно взявшись за руки, гуляют пары.

солдаты ложатся рано.

смыкают глаза и перекрывают ведущую к ним

тропинку.

если ночь за день устала — словно медсестра в больнице,

ни души вокруг, ты, стоя, копишь медь в глазах. без звука.

после — порванные бусы у дверей на половицах.

бусы словно как патроны пересчитываешь. мука.

после ну конечно снова, т. е. как обычно. пьяный.

после ну конечно снова, т. е. необычно. тяжко.

после на бок еле-еле. широко как будто. тянет.

после, забиваясь в угол, спишь опять стена за ляжкой.

если вдруг сегодня больше не. не вышло. и за хлебом

очередь вдруг растянулась. ветер подпирает двери.

в каждом миге засыпанья — ощущенье: рядом не был.

каждый проблеск пробужденья я с тобой уже не сверю.

если вдруг плечом заденут — мне придётся сбиться с шага,

если женщину бесчестить будешь у врага, над бездной,

снова для воспоминаний места не найдётся слабых,

после… ничего. лишь двери. будто ничего. исчезнешь.

их женщины встают поздно.

пудрят измученные бессонницей лица.

и избегают смотреть на себя в зеркало.

покрывают красным лаком сломанные ногти

и кушают рис

маленькими посеребрёнными ложками.

кушают… и голодают.

наполняют тела падшими мечтами.

а во вражеском лагере солдаты опускают головы вниз.

это, конечно, не молчаливое ожидание

и не рисовый плов с цукатами и изюмом.

их женщины ложатся поздно.

убьём наших детей.

тех, что выросли. и тех, что должны вырасти,

тех, что не смогли родиться

и даже не просили их рожать.

те, что успели родиться раньше —

уже состарились.

тех, которых мы узнавали по линиям ладоней,

которых мы не любили,

которых мы не ненавидели

и… даже любили.

которые обвинили нас в том, что не взошло солнце,

которые не могли ходить в школу,

которые не нашли пути,

не нашли своего уголка земли,

которые превратились в убийц,

превратились в воров,

превратились в блудниц.

побыстрее убьём своих детей!

проведём острым металлом по нежным шеям

и вздохнём с облегчением.

возьмём и вздохнём с облегчением!

вздохнём и полностью выдохнем:

ночной сон без сновидений,

беспричинную усталость…

словно топя в прошлом белые корабли,

словно склонив ресницы…

на той стороне бараки и курдянка

с прижатым к грязной груди младенцем,

она таскает с собой грусть, завёрнутую в пёстрые тряпки…

«Педро! Дональдо!

Дональдо, Педро, Педро»…

тащит. кричит.

«мы» же, ускоряя шаг,

идём домой

и с улыбкой приносим нашим детям

цветные дороги, смешавшиеся с бытовой мелочью.

так, словно жевательная резинка — это чужая родина,

так, словно это обжигающее озеро слёз и есть единственная родина,

заменившая некупленную жвачку,

родина, которая, скрывая своё прошлое,

никак не оставит нас в покое.

приди, родина, закинь сети

в глаза этих голодных детей.

в похожем на болото озере рыбы

цепляются хребтами за водные растения.

приди, родина, не жалей нас, предайся

ненависти. как легко беречь себя

среди проблесков раскаяния…

а касательно глобальных бед:

мы оправдаем время, которое изменило

не тебя, нет, —

это мы превратились в опасных зверей.

а время замерло, не двигается с места:

наверно, вода скопилась в ногах,

чтобы мы могли рассмотреть весну,

но…

мне стало холодно.

ну, давай, родина, выкрасим улицы юной кровью,

нарисуем кровавые круги вместо солнц.

теперь уже можно всё сблевать:

ночи, проведённые у изголовья,

опоздания на работу,

деньги, трепетно собираемые на подарок ко дню рождения,

карты, проглоченные банкоматами,

билеты в кино,

мусорные бункеры, привязанные к электричеству,

противозачаточные таблетки,

любовь, побрезговавшую шалашом,

ориентированную на политику историю,

дружеские подножки,

приключения девочки и двух морей…

словно наша родина — жевательная резинка,

приклеившаяся к желудку.

«Педро! Дональдо!

Дональдо, Педро, Педро»…

перебьём наших сытых детей!

переполним их желудки

печеньем,

чипсами,

эмульгаторами,

а потом перебьём…

хотя бы не умрут от голода.

Ты не бойся,

в каждую дверь смерть постучится.

Весна. Март месяц. число теперь точно не знаю.

Сказали, вроде наклонилась на сантиметров восемь

планета Земля, это значит, что вычисляют

из солнечной системы наш сантиментами

уставший глобус.

Двойка за поведение.

Он на оценку выше уже и не запомнит.

Всем дорогам и всем руинам строгое смирно!

Всем полям, сёлам и городам строгое смирно!

Всем невестам под куполами строгое смирно!

Всем погибшим за героизм, всем героям смирно

и

Равнение нале-

во,

Окно открой, ведь отсюда гораздо легче

Протянуть взгляд, как ноги свои кладём уныло

на ту планету, где стоим как обречённые

опухолями вросли внутрь и укоренились.

Где все солдаты равняются справа налево,

И синоптики всё гадают прогноз погоды,

Не освежаем макияжем

Губы, не блеском.

Земля тронулся,

С душ тронулись. Промо-

акции устраиваем

для защиты себя, наивных,

кто-то то в облаках ухмыльнётся:

смешно, сатира!

Сварите кашу, спелый колос перебирая,

Не вздумайте слёзы лить и

В упор молчите.

Кто с войны к нам не вернулся — искать нелепо!

Их именами собственных чад больше не кличьте!

Забудьте своё прошлое, от своих же склепов,

Отвернитесь и в ту сторону переклонитесь,

Где спасением последняя лежит надежда,

Наполненная ненавистью доза «Мабтеры»[1],

Из той сказки, которой мы подражали,

Осталось — трупов пир и дымов напыление.

Всем дорогам и всем руинам, строгое смирно!

Всем полям, сёлам и городам, строгое смирно!

Всем невестам под куполами, строгое смирно!

Героически погибшим, всем героям смирно

и

равняйся нале-

во.

Весна. март месяц. число опять в заблуждении

назвать. хотя нет смысла помнить тех минут прошлых,

что уже было. и что осталось. холодно. жарко.

Климатконтроль всё так же сломан. по краям рвётся

огромный глобус, объеденный метастазами.

Двойка за поведение.

Мы на оценку высшую вновь не запомнили.

Дремлем-

Полнимся.

Я лежу, в чём мать родила.

Так же, как кукол в детстве клала.

Да, точно так же.

Мёрзну.

Чтоб застелить мою постель,

Косарь накосил траву,

Траву накосил косарь.

Везёт, лелея с гор,

Догонит в пути дождь.

Заметёт косарь стог и

Телом своим прикроет.

Расколет ему спину Илия

Плетью хлестнувшей — громом, —

Надвое.

Раскинется стог его с печалью и горем

По свету.

Я лежу, в чём мать родила.

Так же как кукол в детстве укладывала.

Да, точно так же.

Мёрзну.

И мне в разорванный рот вливают

Отвар из трав.

«Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь».

Я земля.

Земля есмь я.

Сгниют корни мои,

Накроют их лава и потопы.

Сгниют корни мои,

Потому что больше нет во вселенной ни души знакомой.

С тобою каждой ночью ложиться буду

Гнилыми корнями и почудится,

Что экватор моей плоти лежит на городе,

Где посдыхали не от голода —

А пуповинами смотанные улицы

Столетия,

Как духи на тело Агиасму из красок

Наносили.

На Мтквари[2] спустились в лохмотьях,

И не вернулись.

И выкопанные корпуса

В цоколях гнилых,

Вялые зародыши храня,

С распущенными волосами

Утопились.

Обезглавленный лежит Иоанн.

Чтоб мою постель застелить,

Косарь накосил траву,

Траву накосил косарь.

Привёз, лелея, с гор.

Заметал косарь стог.

Подвернул одеяло под бок

Мёрзну.

Расколет ему тело Илия —

По шее плетью хлестнувшей — громом —

Надвое.

Я есмь земля.

Земля есмь я.

Снимутся все проклятия и

Возьмёт посланец на себе грехи чужие…

Снимутся все проклятия и

Пригвоздится одно тело — другим на помощь.

Вознесётся посланец к косарю на Елеонской горе

И промолвит:

— Омой, Отче…

На Мтквари в лохмотьях спустились, и

ждут, в чём мать родила.

И было как-то. Безнадёжно. Любовь. Привычка.

Себя теряли. Коротая день. Вдвоём. Молча.

И раздевалась зима, к ногам бросая тряпки.

Запрещены ответы, вопросы. Слёзы — всего лишь

Едкая жидкость. И сколько раз взорвётся сердце, —

Столько же фальши.

Говорю. Веришь.

Стрелки два раза пересекут экватор, после

Перебросят нас вне времени. Два раза тоже.

Я пишу так. Ты рядом. Во мне. Позади меня.

Между моих слов. В моих словах. Хотя многое,

Вроде сказано. Вроде одно. Вроде ничего.

И сидим вдвоём, в доме, где на длинную веранду

Мы не выйдем — нет веранды. Наш уютный дом

Только для нас и накрывает маленький ужин.

Взгляни на часы. И сколько раз взорвётся сердце,

Столько и добра.

Говорю. Веришь.

Стрелки два раза пересекут экватор, залпом,

День под ногами разобьётся. Два раза тоже.

Я так напишу:

В твоих мыслях. Для тебя. В тебе.

Запрещены ответы, вопросы. Если внезапно

Рвётся одежда. За спиной опору ищешь.

Стена. Хочется уходить

и снова вернуться.

Ты отдохни в моих словах, хоть мимо слов этих,

Но никогда не прикрывай лицо руками…

Говорю.

Веришь.

Стрелки два раза пересекут экватор, после

Перебросят нас через него. Два раза тоже.

…мои чернила на бумаге только не разлей —

она белая…