Антология новой грузинской поэзии

Никогда не стриги мою книгу, в ней ни одно

Слово не будет лозой без тебя. Это вино

Долго искал, подбирая землю, солнце, дожди,

Каждую строчку с любовью к тебе прививая.

Мой виноградник цветет, склон оплетая волной,

Трепетных листьев живые страницы срываю

Бережно и прижимаю к груди.

Вот оно, сердце мое, чувствуешь? — не для чужих.

Не для далеких. Никто, кроме тебя, в нем не жил —

Строк черенки приживутся, надеюсь я слепо.

До ноября в ожиданье вина молодого

Бродит по дому запах, будто старик, и кружит

Голову виноградное слово,

И распрямляет побеги упругие в небо.

Эти слова как трава только с первого взгляда,

А заглядишься под ноги — прозрачна рассада,

Чувственны корни лозы, огнеупорна их плоть.

Царственна жизнь на корнях. Властная гроздь налита.

Стоит отведать хоть раз драгоценного яда,

Слова распробовать вкус: все остальное — вода

Пресная. Будь ты не царь, а Господь —

Ты бы не смог позабыть это вино никогда.

Этим утром, этим хмурым мартовским утром,

Пока Земля еще не перестала дышать,

Пока травы еще не утратили способность под ветром шелестеть,

Пока рыбы еще не исчезли в морях и реках,

Пока льды еще не успели растаять на полюсах,

Пока радость еще не отступилась, тенью следуя за каждым из нас,

Я взываю к вам, люди,

Этим пасмурным мартовским утром взываю я к вам,

Кто на этой Земле укоренился глубже древес первородных,

Кто для этой Земли поважнее, чем дождь и снег, чем Солнце и звезды,

Кто из этой Земли прорастает, подобно траве, кто питается этой Землей

и в свой срок возвращается в эту Землю,

Люди, я к вам взываю,

Кто на Дальнем Востоке выходит в открытое море

на рыболовецких судах, снастями груженых;

Кто на китайских полях, орошаемых желтой водой, растит рис,

принося домой еженощно на волглых подошвах землю,

желтую землю, которой являетесь вы;

Кто в австралийских обитает градах и весях, зная твердо,

что блаженная эта земля — ваша;

Кто на дорогах индийских в рубище сидит с рукой протянутой

или с цветочными гирляндами торопится в храм,

где ждут улыбчивые и молчаливые боги;

Кто в российских бескрайних просторах прозябает,

налившись водкой, прозрачной как ваши души;

Кто в Сахаре с оазиса на оазис переносит соль и пшеницу,

чья кожа черней той земли, из которой вы произникли,

вы, рожденные этой землей и ею наученные терпению;

Кто у подножья египетских пирамид сеет и строит,

воспринимая как обыденную данность

обступающие вокруг окаменевшие тысячелетия;

Кто в Греции, в Италии, в Испании, во Франции ощупью ищет

счастье внутри городских лабиринтов;

Кто в Украине, в Белоруссии, в Грузии учится свободе,

ибо ваша она от рождения и нельзя о ней вам забывать;

Кто на Крайнем Севере выносит лютые морозы и любовью постель

по ночам согревает, в чьих жилах кровь течет горячее лавы;

Кто по улицам Нью-Йорка вышагивает и взглядом пытается

отыскать привычные небоскребы, сравнявшиеся с землей, —

жизни цена вам известна не понаслышке;

Кто в джунглях Амазонки, Конго и Новой Гвинеи пребывает и радуется,

глядя на далекие звезды;

Кто под небом Багдада и Тегерана затравленно ждет

с минуты на минуту огненного града; —

К вам я взываю,

Этим мартовским пасмурным утром я к вам взываю, люди,

Кто мною здесь не упомянут, кто мне неведом,

кто столь отдален в пространстве,

Что слово мое до вас не дойдет и через многие годы,

Но все же к вам я взываю,

Во имя любви и всего сущего,

Ибо сегодня некому, кроме вас, выступить против смерти,

Ибо сегодня некому, кроме вас, кричать, вопить, орать в защиту жизни,

В защиту нашей всеобщей святыни,

В защиту

Жизни.

Если слово взял, то скажу здесь нечто важное,

здесь, в гостях, где в зной на чужой балкон о перила

вышел облокотиться.

Говорю, поверх круговерти глядя уличной:

я есть путь, и блаженны

все, кто сердцем путь пройдет сей со мной вместе.

Брось надеждою, ради Бога, тщетной тешиться,

что стихи мои — богохульство, я ж — святотатец,

точно так же со всеми

город топчущий. Прочь соблазны, своему пути

вверьтесь — и безразлично,

носит путь сей иль не носит мое имя.

Безразлично, кем я являюсь. Ясно каждому,

что такой же я недостойный, как вы, но вправе

петь Тому и молиться,

Кто молитва сам и земная, и небесная,

голос Чей не узнать вам,

Кто моими вас устами наставляет.

Мне невидим Он, — даже в самых смелых помыслах

не представить мне Его сущности, ведь настолько

слаб я, что умираю

и тогда, когда страхом смерти дух охватится,

и когда мне понятно,

что сияет Он зарей мне жизни новой.

Суть поэзии мне открыл Он, что стихи мои

могут запросто к новой вывести вас молитве,

что не знаю я мрака,

свет способного пересилить, что дышать и петь

Он велит мне, — иначе

о сей песне дума выжгла б мое сердце.

Снова в отцовскую комнату входишь, — как прежде:

Ласточки — там за окном — возвратившись щебечут,

Все расцветили бутоны сирени, за нежным

Мартом торопится сердце свободней и легче.

Ты, кто так любит всегда находиться в сомненье,

Даже любовь под вопросом, — заметив у двери,

Пух от чинары клубящийся густо, и тени

Больше не вносишь во всю эту жизнь недоверья.

С ясностью каждую трещинку в комнате помня,

Ищешь, она ли ночами все снилась и снилась,

Отчая комната эта, которая кроме

Пыли и стен для тебя ничего не хранила.

Только лишь сад неизменным остался: парная

Дышит земля, воробьев крик на груше в ветвях ли,

Прежние ль песенки дождь в мандаринах играет, —

Но постарело всё, сделалось хрупким и дряхлым.

Смотришь на ласточек, словно желаешь, чтоб крылья

Мысли твои обрели, чтоб когда-нибудь рано

Утром собраться — они над землей бы парили —

И полететь вслед за птицами в теплые страны.

То, что я хочу рассказать, светлей

чем младенца смех и теплее рук

материнских, быть может.

Безмятежный сон, что лежит вокруг

бездорожья, там, где нехожен луг,

безмятежен сон, где трава служит ложем.

Океан небес, синевее всех

высей, чище всех, прежде виденных,

высей дальних — бескрайней.

Лишь глаза закрой, сердце вспомнит их

и увидит, лишь задержи на миг,

лишь дыханье на миг задержи, дыханье.

Знай, я пекарь и, на своем веку,

я влеку судьбу — что мука бела,

счастье — теплое тесто.

Золотым, доставшимся бедняку,

солнцем полон рот — весь словарь дотла,

лишь люблю, люблю, люблю, слов вместо.

Я рыбак — моя улыбка, на дне

глаз твоих блестит, разнежась, плывет

рыбкой в светлой лагуне.

Твоего давно зная сердца ход,

понял лишь сейчас я свое и вот —

без тебя уже не могу, не могу, не могу, не…

Помню, как сейчас, как я покидал

незабвенную родину мою,

небеса с облаками,

в дом к тебе придя, подожди, когда

одиночество сгинет без следа,

под тобой простыню увлажню словами.

Я твоя жена, я тебе верна.

Я твой муж, Господу вверенный, я

муж твой, муж я твой верный.

Знаю, в главном, ты не поймешь меня,

ибо слышишь все из пределов сна,

соглашаясь: ветер, да, ветер в двери.

Вновь ложусь с тобой, моему в ответ

доверяется дыханье твое,

и темнеют волос волны —

так, любя в тебе каждый жизни след,

я люблю твое же небытие,

ну на что мне это, скажи, на что мне?