Антология новой грузинской поэзии

Похорони мертвеца,

Скорее, скорее похорони мертвеца.

Пока в нем еще узнаёшь того,

Кем он был,

И кого ты любила.

Пусть это сходство не остановит тебя,

Не введет в заблужденье,

Опомнись,

И в невинной земле былого

драгоценного схорони мертвеца.

Чем сильней ты любила его,

Тем усердней должна похоронить.

Скорей, похорони!

Пока запах, оставшийся от жизни,

соберется, как шлейф и развеется,

Пока от него черви сытые отсыпятся,

драгоценного похорони мертвеца.

Вот лопата!

Вот гроб!

Вот гвоздь!

Возьми, похорони его!

Укрой одеялом,

Утепли, оставь навечно

И не выкапывай.

Если по-настоящему любила, похорони.

Если по-настоящему любила, не доставай.

О, способная любить!

Знай, что искусство и дар хоронить

мертвеца драгоценного

не меньше дара любви.

Стоило ли подняться на отвесную скалу…

идти в такую даль,

чтобы покончить собой?

А в деревне же

Неоткуда падать

Здесь нет высотных домов…

Ружье, веревка и купорос —

Выбор кахетинских самоубийц.

…Господи, упаси

Заблудших душ…

В одном из стихов я Нанию упоминаю,

Ее оставил вдовой

Дед Вано — мой сосед.

«Вано, отравившийся купоросом», —

Вот и все,

Что я о нем помню!

Все остальное воображение,

Спутавшееся с воспоминаниями…

…Господи, помоги

Заблудшим самоубийцам…

Как только баба скрылась с глаз,

вынес из погреба втихаря (наверное),

и над кособокой чашей

горсть раскрыл (наверное),

и насыпал купорос — небесной пыльцой.

Вылил воду в чашу (наверное),

Перекинув через колено прохладный кувшин (наверное),

Перемешал,

Перемешал буковой веткой,

Поскребывая (наверное).

Развел небесную пыльцу, —

Из крестьянской чаши

Глянуло жидкое небо

Одним глазом

Голубоглазого великана (наверное)…

…Господи, помоги

Заблудшим самоубийцам…

Всю жизнь лечил виноградник купоросом,

А однажды и себя вылечить попробовал (наверное)

…Господи, помоги

Заблудшим самоубийцам.

Избавь,

Избавь его

От горького скитания,

в конце виноградника

Посади травинкой,

Или как козленка привяжи куда-нибудь

К корням тенистого персика,

Усталую душу деда Вано, —

Чудным ядом

Себя убившего.

В материнской груди

Молоко иссякает в срок,

Установленный природой.

А Родине — предписано быть

Вечной кормилицей.

Почему же

Наша Родина-мать

Кровавым бинтом перетянула грудь

И стряхнула с подола нас,

Как хлебные крошки?

Мои братья и сестры,

Падая в черную бездну,

Горестно вопрошали —

За что их так рано отняли от груди?

Мы были беспомощнее котят.

В ладони зажат подорожник…

И уже не одна луна над нами…

Где твой цветок чертополоха, Турманаули?

Почему ты его не оставил в дверях,

Как обычно,

Когда приходил,—

Чтобы я поняла: ты стоял у порога

С цветком чертополоха в руке

И стучал,

Не веря, что меня нет дома…

А луна над нами уже не одна…

Но нас почему-то не двое.

Луна не подкрадется,

Не прорисует наши тени

На Воронцовском мосту,

Обмакнув свой луч в акварель Куры…

Две тени когда-то держались за руки,

А теперь вторая — пропала…

Эй, Страсбургская луна, —

А может, ты и не луна вовсе?

Видишь вот этого человека? —

Ты ему не луна!

Не луна, раз даже на пару строчек

Не вдохновила!

Эй, Страсбургская луна, —

Ты самозванка!

Его настоящая луна

Заглядывает то в пшавское село,

То в Тбилиси,

И обратно, в Пшави…

Ноги ее по колено

Исцарапаны чертополохом.

Его настоящая луна

Скучает, и ждет, и верит,

Что увидит его

Снова.

Мы с детства

Любили играть в «жизнь-смерть».

С детства любили

Играть землей.

Земля всегда давалась нам щедро,

Ее всегда было вдоволь,

Тем более

Для такой игры, как «жизнь-смерть».

И мертвых птичек была уйма.

Они поголовно погибали,

Вплоть до одной складывали крылья.

Взгляну — и дрожь пробирает.

Повсюду маленькие холмики,

Птичьи могилки…

Эта игра в смерть…

А как играли в жизнь? —

Процеживали пресытившуюся смертью землю

(Выкидывали камушки и скелетики),

Месили тесто,

В детских ладошках лепили

И оставляли подрумяниваться

На солнцепеке…

…Я несла домой свои руки,

Чистые, измазанные землей,

И клала их в подол

Божьей Матери.

И Божья матерь стригла мне ногти.

И эти ногти, запачканные тестом земли,

Разлетались вокруг, похожие на полумесяцы.

И тогда я была наследницей Царства Небесного.

…О эти руки, с доверием протянутые

И замершие

У острых кончиков твоих ножниц!..

…Первой убрала левую,

А потом даже и на правой

Научилась сама стричь себе ногти.

Убрала обе руки

С твоего подола, мама…

И удалилась…

Скажи, что шептало тебе

Про мою нетерпеливость

Тогда твое мудрое сердце?

Сжималось тревожно? —

«К чему торопиться, доченька?

Настанет день,

Когда сама сумеешь

Стричь ногти себе

На обеих руках.

Но никогда никому

Так доверчиво

Их не протянешь».

…………………………

Вот и рассказ, Матерь Божья,

Наросший на стержень,

Окрашенный золотисто-печальной водой,

Для меня и для моих двух сестер.

«Меня гнетет грядущего мерцанье…»

Боль в мутных генах выбивает дробь.

О, Меделайн, молю, останься в склепе,

О, Меделайн, не покидай свой гроб.

Моя душа на глыбах распласталась,

Накрыл ее сырого мха бугор.

Ах, Меделайн, так плоть моя печальна,

Как стершийся и выцветший фарфор.

И через край глаза полны безумьем…

Кошмары пляшут, скачут во всю прыть…

До смерти, неизменно, непрерывно,

Неистребимо вьется жизни нить.

О, в свой кровавый завернувшись саван,

Придет, со стоном дверь толкнет она…

Пусть только в срок развернутся болота,

Пусть только в срок обрушится луна…

«Меня гнетет грядущего мерцанье…»