Мага сидел и со скучающим видом смотрел в «Устав Гарнизонной и Караульной Службы», полный непонятных и скучных слов. Я, поставленный Старшиной вести занятия, смотрел в эту книжицу с не меньшей тоской. Остальной взвод спал, читал художественную литературу, и всячески отлынивал от изучения этой кладези армейской мудрости.
Почему они в присутствии целого сержанта так расслабились? Виной тому было мое легкомысленное обещание более не докапываться к тем, кто сдаст импровизированный зачет по обязанностям часового, дневального и дежурного. Я недооценил сообразительность личного состава, и через два занятия мы с Магой остались один на один. Ему это все не давалось категорически.
— Итак. Что запрещается часовому? — я, страдальчески вздохнув, снова начал «допрос».
— Э-э-э… Спат!
— Правильно.
— Э-э-э… Жрат!
— Верно. Еще что?
— Курыт?
— Допустим.
— Э-э-э… — судя по вздувшейся на лбу жилке, Мага выжимал из мозга все, что там могло застрять, — ПысАт!
— И?
— ПЫсат! — он радостно заулыбался, сам пораженный глубине собственных познаний.
— «Отправлять естественные надобности», ладно, зачтено, дальше.
Мага залип, бессмысленно вращая глазами и издавая целую гамму звуков, должных отобразить интенсивность протекавших в его голове мыслительных процессов. Продолжалось это долго, и поняв, что скоро он по новой изобретет горловое пение, и из Тувы приедут ругаться за авторские права, я решил ему помочь.
— Вспоминай, за что тебя еще начкар ругал?
Прервав свои вокальные упражнения, Мага испуганно уставился на меня.
— Чего?
— Таварыщ сержант — я стесняюс…
— Не стесняйся — все свои.
— Э-э-э… Дрочыт?
P.S. Для всех сердобольных, переживающих за судьбу Маги после столь смелого признания: желающих особо сильно дразнить достаточно здорового дагестанца у нас не наблюдалось, так что все ограничилось вариантами на тему «драчун» и «драчливый» в приватных беседах. Сложнее было объяснить Ротному, что мы нашли такого смешного в в общем-то достаточно сухих строках Устава, что ржали всем взводом как кони.