Артюр Рембо

«Этот месяц начался с важных событий», — отмечает Витали Рембо в своем дневнике напротив даты: вторник, 1 декабря 1874 года. Дневник также свидетельствует, что в это время Артюр регулярно переписывался с семьей.

Что же произошло? Артюра вызвали на жеребьевку для призыва на военную службу[148], так как ему исполнилось полных 20 лет. Это было серьезно. Он сразу же решил вернуться в Шарлевиль. Витали уточняет, что он приехал домой во вторник, 29 декабря в девять часов утра. Шел снег и было очень холодно. В девять вечера того же дня вернулся и Фредерик, чтобы провести отпуск в кругу семьи.

Артюр навел справки и узнал, что жребий за него тянул мэр Шарлевиля (вероятно, он вытянул несчастливый билет). Тогда он подал прошение, где указывал, что по статье 17 Закона о рекрутском наборе от 27 июля 1872 года он может быть освобожден от воинской повинности, так как его брат Фредерик подписал пятилетний контракт о добровольном поступлении на службу в армию. Однако в соответствии с тем же законом он был обязан пройти военную подготовку. Его прошение было удовлетворено, о чем свидетельствует запись в табеле переписи призывных 1874 года, хранящемся в архивах Шарлевиля — Мезьера:

«Рембо, Жан Николя Артюр, рост: 1,68 м, учитель французского языка в Англии. Освобожден по требованию. Умеет читать и считать. Номер жеребьевки — 24; жребий тянул г-н мэр» (следует подпись г-жи Рембо).

10 января Фредерик уехал обратно в свою часть.

Артюр же, разочарованный тем, что на его объявления никто не откликнулся, и полагая, что уже в достаточной мере овладел английским, решил больше не возвращаться в Англию. И потом, он вовсе не собирался всю жизнь преподавать. Чего он действительно хотел, так это заложить основу на будущее и восполнить отсутствие университетского образования изучением иностранных языков. Чтобы заниматься торговлей или работать на заводе в приличной должности, было необходимо знание немецкого. В Германию, вот куда бы ему отправиться!

Артюр подыскивал себе место гувернера (за питание и жилье) и нашел его у г-на Любнера, проживавшего в Штутгарте на улице Вагнерштрассе. Так по крайней мере утверждают его первые биографы, однако этот факт оспаривается в связи с тем, что г-н Любнер не значится ни в одном городском справочнике. Де Грааф предполагает, что это был некий Вильгельм Любке, преподаватель истории искусств в Политехническом институте в Штутгарте, и мы увидим позже, что его версия вполне правдоподобна¹.

Г-жа Рембо, обрадованная тем, что сын наконец-то образумился и начал задумываться о серьезных вещах, согласилась ссудить ему денег на дорогу. Делаэ впоследствии весьма неосторожно написал, что Рембо «выклянчил» эти деньги; это вызвало яростный гнев Изабель.

Из дневника Витали следует, что после того, как все было улажено, в субботу, 13 февраля 1875 года, он отправился в Штутгарт, где сразу же с головой окунулся в изучение немецкого языка.

Выражалось это в том, что он буквально глотал газеты, книги и журналы (один такой толстый иллюстрированный журнал он послал Витали), копался в библиотеках, часами торчал в картинных галереях, переписывал целые столбцы немецких слов, посещал вечерние занятия, наконец старался как можно больше общаться с людьми, у которых жил. Но атмосфера, царившая в семье, ему не нравилась. Быть может, юному «Franzôse»[149] слишком часто напоминали, что его страна проиграла последнюю войну?

Он не знал о том, что 16 января в Бельгии, в Монсе произошло важное событие: после полутора лет заключения на свободу вышел Поль Верлен. Он стал совсем другим человеком, после того как в момент глубокого духовного кризиса на него снизошла Божья благодать (это случилось в июне 1874 года, когда начальник тюрьмы прочел ему решение суда о разводе). Проведя по возвращении несколько дней в семье матери, он отправился в Париж, чтобы поговорить с адвокатом жены и отстоять свое право видеться с сыном, но тот даже не пустил его на порог. Находясь в совершенной растерянности, он был вынужден искать пристанища в картезианском монастыре Нотр-Дам-де-Пре, недалеко от Монтрей-сюр-Мер. Когда он вернулся к матери в Аррас, там его ожидало письмо от Делаэ. «Недавно я видел Рембо в Шарлевиле, — писал тот, — но он снова уехал в Штутгарт».

Верный логике, которую вновь обрел, Верлен полагал, что раз Рембо был, как и он, крещен, то и его грехи Иисус Христос искупил на кресте, однако, подобно заброшенному, заросшему сорняками саду, его душа засорена грехами: тщеславием, неверием, эгоизмом и другими пороками. Наставить несчастного на путь истинный и показать ему настоящий свет, тот, что исходит свыше, — такой представлялась Верлену миссия, доверенная ему Богом. Вернув своей дружбе былую чистоту, они оба смогли бы продолжить прерванный путь, но на этот раз он вел бы их не к гибели, а к спасению. Верлен тут же поручил Делаэ передать Рембо письмо, над которым, по его словам, размышлял полгода. Оно было одновременно и категоричным и трогательным. Если верить Делаэ, его содержание сводилось к одной фразе: «Возлюбим друг друга во Христе».

Спустя несколько дней пришел ответ, полный насмешек и оскорблений в адрес «нового Лойолы».

— Жалкие мыслишки! — ехидничал Рембо.

Однако Верлен, предвидевший подобную реакцию, не терял надежды. Сознавая всю сложность задуманного, он понимал, сколько оскорблений предстояло ему вытерпеть, — но именно они стали бы искуплением его грехов и его добродетелью. Уверовав в сей новый «крестный путь», он потребовал от Делаэ адрес Рембо. Артюр в конце концов согласился:

— Мне все равно, если хочешь, можешь дать мой адрес этому Лойоле.

Через три дня Верлен был в Штутгарте.

Можно себе представить, каково было изумление Рембо при виде Поля, одетого в просторный плащ, придававший ему вид разбойника с большой дороги, и в особенности при виде произошедшей в нем перемены: вместо былой непринужденности в общении Верлен демонстрировал пугающую серьезность и набожность, достойную какого-нибудь прелата.

Они начали с литературы. Верлен зачитал товарищу свои новые произведения, в частности, стихотворение «О Господи, любовь Твоя, как меч», которое позднее было найдено в выгребной яме в Роше; Изабель считала, что это стихотворение ее брата².

Взамен Рембо отдал ему свои «стихи в прозе», которые переписал набело в Лондоне, с просьбой отослать Жермену Нуво, находившемуся в тот момент в Брюсселе, чтобы тот по возможности напечатал их в Бельгии. Таким образом, первая встреча прошла мирно, хотя все эти разговоры ничего не говорили ни уму, ни сердцу. Верлен не за этим приехал. Как только он приступил к главному — к религии, — Рембо предложил прогуляться по городу и в каждой пивной ставил ему пиво, зная, что оно плохо влияет на Поля. Спустя некоторое время последний, раздраженный саркастическими репликами Артюра, в конце концов потерял терпение и начал горячиться. Рембо не переставал издеваться, и Верленом овладели прежние демоны: «святой» принялся браниться на чем свет стоит, стуча кулаком по столу и не замечая искры иронии в глазах друга. Чтобы слегка развеяться, они отправились подышать воздухом за город, в маленький лесок. Здесь беседа одновременно оживилась и накалилась. Верлен, едва стоя на ногах, докучал Рембо, умоляя его подумать о своей душе. Тогда тот одним движением руки столкнул его в канаву.

Верлен никогда не упоминал об этой сцене по той причине, что считал ее всего лишь незначительным происшествием. Однако многочисленные биографы сделали из мухи слона и рисовали романтическую картину столкновения ангела света с ангелом тьмы или же битву Иакова (Рембо) с божественным ангелом (Верленом) у брода через Иавок. К примеру, Делаэ вносит такую деталь: оказывается, всю ночь Верлен, как бревно, провалялся в канаве, а на следующий день его, бесчувственного, подобрали сердобольные крестьяне и отвели в свою хижину. Чистой воды выдумки, так как у Делаэ было подтверждение тому, что поэты расстались друзьями — это явствует из письма, посланного ему Рембо 5 марта 1875 года (по ошибке оно датировано пятым февраля, но на штемпеле стоит 6 марта):

В верхнем левом углу письма — рисунок, отдаленно напоминающий дом профессора Любке, со следующей подписью: «Wagner verdamnt in Éwigkeit»[153]. Надо сказать, что великий музыкант порядком утомил Рембо, так как с 27 февраля по 5 марта в Штутгарте проходила так называемая Wagnerwoche[154], неделя, учрежденная Листом и посвященная автору «Кольца Нибелунга». В нижнем углу письма другой рисунок изображал штутгартский старый город: странный пейзаж, на котором можно видеть пузырьки, стаканы с различными надписями (Riessling, Fliegent Blatter[155] и т. д.), трамваи, человеческие фигурки и непристойности³.

Верлен, как только у него появилась возможность, отослал рукопись «Озарений» Жермену Нуво, вероятно, из Арраса («2.75 франков за отправку!» — уточняет он в письме Делаэ от 1 мая 1875 года), после чего отправился в Англию, где быстро нашел себе место учителя в частной школе «Грэмма скул» в деревне Стикни, неподалеку от Бостона[156].

17 марта Рембо сообщил матери и сестрам свой новый адрес: Маринштрассе, 2, 3 этаж.

Итак, Рембо предпочел жить независимо и с этой целью продолжал давать платные уроки. И здесь открытие де Граафа вызывает интерес, так как де Грааф отмечает, что дом, где Рембо снимал комнату, находившийся в действительности по адресу Маринсбадштрассе (в настоящее время Урбанштрассе), 34, принадлежал профессору Любке; там располагался своего рода семейный пансион⁴.

В своем письме Рембо не скрывает, что его финансовое благополучие очень шатко: все, что у него осталось, — это 50 франков, и к 15 апреля ему необходимо где-то достать деньги. В заключение он пишет:

В апреле, как он и ожидал, ситуация осложнилась, и, что еще хуже, он залез в долги (заказал визитные карточки). Тогда ему в голову пришла идея попросить денег у Верлена, который из христианского милосердия не откажет ему в помощи. Итак, он открытым текстом попросил у него через Делаэ «ссуду» в сто франков.

В то время их отношения еще не испортились. Поскольку Рембо жаловался на то, что скучает в Штутгарте, Верлен, используя Делаэ в качестве посредника, дал ему дружеский совет: «Отбрось свои черные мысли, развлекись, походи по кафе, да не забудь про театры…»⁵ Однако просьба о деньгах его возмутила. Ну нет, шутка уже и так затянулась! Рембо думает, что он всегда будет для него курицей, несущей золотые яйца? Опоздал, подохла эта курица! Верлен довольно сухо отказал, тем более что ему показалось, что Рембо намерен шантажировать его в случае отрицательного ответа. Вскоре он получил от Рембо письмо, где кроме ругательств были только знаки препинания, письмо было написано, как он скажет позднее, языком мертвецки пьяного человека.

Это был окончательный разрыв.

Верлену ничего не оставалось делать, как плакаться в жилетку Делаэ. 22 апреля 1875 года он пишет: «Прежде всего я не сержусь. Я жду извинений и не обещаю помириться, если их получу. Если он дуется, тем лучше! Пусть себе дуется! В конце концов, я не так много добра видел от этой любопытной Варвары!

В самом деле, подведем итоги: полтора года я провел в известном тебе месте[157], мои и без того скромные сбережения все растрачены, моя семья распалась, мои советы отвергнуты, и под конец я сталкиваюсь с неприкрытой наглостью. Премного благодарен!»

Далее он заявляет, что на самом деле сохранил к Рембо былую симпатию и что даже готов принять его, если тот решит вернуться (готов, конечно же, как христианин, подчеркивает он), и тут же, поддавшись охватившему его злопамятству, доходит до того, что рисует портрет Артюра в самых черных красках: «Когда человек принимает грубость за силу, злость — за политику и негодяйствование — это его собственное слово — за ловкость, еще бы! В сущности, он всего лишь грязный негодяй и воинствующий невежа — это чистая правда, сегодня я искренен — и к тридцати годам он превратится в злобного буржуа, вульгарнее которого — только сама вульгарность, если только не получит урок вроде моего… Кончено. И запомни хорошенько, что я тебе говорю. Вот увидишь, так оно и будет. Кстати, все это — строго между нами».

Это апрельское письмо — прозаическая версия стихотворения «Несчастный! все блага…», которое он напишет три месяца спустя.

Верлен настоятельно просил Делаэ — конфидента обоих поссорившихся друзей, разрывавшегося по этой причине между Стикни и Штутгартом, — никому не давать его адреса. Впрочем, Верлен просил об этом всех своих друзей: «очень серьезные причины», говорил он одному, «beware of the leeches»[158], рекомендовал другому. — Все указывает на то, что он боялся какого-нибудь демарша со стороны Рембо. Эта навязчивая мысль не даст ему покоя еще много лет.

Таким образом, для Рембо Верлен стал всего лишь скрягой, да притом еще и лицемером, с которого нечего было взять, кроме уроков морали.

— А ты ни на что не годен, — бросал ему в свою очередь Верлен. Словом, мнения их друг о друге не сильно различались. При этом Верлен еще долго будет внимательно следить за жизнью и деятельностью своего бывшего друга, без конца терзая Делаэ вопросами о «штутгартском штуденте», «штутгартской штучке» или же «пиявке».

Но о чем Верлен особенно сожалел, так это о том, что лишился рукописи «Озарений». Что же с ней произошло? Нашел ли Нуво издателя? Для очистки совести Верлен сделал все, чтобы найти адрес самого Нуво. «Можно ли доверять этому человеку?» — спрашивает он у Делаэ. Приложив массу усилий, он сумел узнать, что тот находится в Англии, и назначил ему встречу на вокзале Кингс-кросс в Лондоне. Надо полагать, что раз Верлен проделал 200 километров (13 шиллингов, 3 пенса), это было верное предприятие. 7 мая он написал об этом путешествии Делаэ: «Я воспользуюсь моим коротким пребыванием в Лондоне (еще день-два), чтобы завязать знакомство с Нуво: в сущности, он мне кажется приятным молодым человеком, к тому же он полагает, что Варвара наша доигралась; да ты и сам это знаешь!»⁶

Встреча поэтов состоялась около 20 мая. Предполагают, что Нуво пообещал вернуть рукопись, которой в тот момент у него с собой не было. Свое слово он сдержал лишь в 1877 году.

К тому времени Рембо уже покинул Штутгарт, где оставил о себе дурные воспоминания и, вероятно, некоторое количество долгов. Он отправился на юг — его звала в свои объятия Италия. Продав чемодан, он купил билет на поезд до Альтдорфа[159], а дальше путешествовал на своих двоих. Время года было вполне подходящим (конец апреля — начало мая), однако взять Сен-Готард[160] оказалось не так просто, как он думал. Мы не располагаем никакой информацией об этом путешествии, которое, по всей видимости, было очень тяжелым. В ноябре 1878 года он повторит этот подвиг в еще более ужасных условиях, но в своем подробном и потому очень живо написанном рассказе ни разу не намекнет на первое путешествие, разве что в конце, после озера Комо[161], поставит «знакомый маршрут». Останавливался ли он в знаменитом бенедиктинском монастыре Дисентис (ставшем позднее богадельней)? На эту мысль наталкивает рисунок Делаэ, изображающий бледного Рембо, одетого на итальянский манер, павшим ниц со слезами на глазах у ног пухлого, крепко сбитого монаха. Название «Развеселый капуцин» и подпись («либо это правда, либо — нет») намекают на некий инцидент, о котором Делаэ рассказывал Верлену⁷. Но тот факт, что монастырь расположен в долине Переднего Рейна, лишает эту гипотезу всяких оснований[162].

Кроме того, уже 5–6 мая Жермен Нуво сообщил Верлену, что Рембо находится в Милане и намеревается ехать в Испанию. Верлен тут же передал новость Делаэ: «Наш фрукт в Милане, ожидает денег для поездки в Испанию». Итак, роли переменились: теперь уже Верлен сообщал Делаэ новые сведения, не без гордости намекая на то, что у него тоже есть свои источники информации. Это письмо от 7 мая украшено наброском, изображающим Делаэ, Нуво и самого Верлена грозными университетскими профессорами в мантиях и шапочках, в то время как «фрукт», нахлобучив шляпу и повернувшись к наблюдателям спиной, с головой погрузился в свой «traduzione»⁸.

В Милане нашему путешественнику пришлось еще некоторое время скитаться. Изнуренный, не имея средств к существованию, он ждал какого-нибудь случая. И действительно, удача улыбнулась ему. «Некая милосердная дама, — пишет Делаэ, — заинтересовалась им и приютила его у себя на несколько дней. По его речи она распознала в нем образованного человека и, вероятно, принялась расспрашивать о том, что он написал, так как ее гость, у которого не было с собой ни одной рукописи, чтобы прочесть ей или дать почитать, вдруг вспомнил, что дал мне когда-то «Одно лето в аду», и попросил книгу обратно»⁹.

Надо думать, Верлен, узнав об этом, посмеялся над случившимся. В двух статьях в «Людях современной эпохи», а также в письме от 17 ноября 1883 года (Альберу Максу?) он упомянул эту «vedova molto civile», намекая, что у Рембо было небольшое амурное приключение. По всей видимости, на самом деле оно не вышло за рамки безличной жалости или же чистой благотворительности.

«Рассказывая мне эту историю, — добавляет Делаэ, — Рембо воздержался от подробностей, которыми обычно изобиловали его письма. Я спросил его, что это за женщина. Он ответил:

— Хорошая женщина.

— Молодая?

Он пожал плечами, как будто мой вопрос показался ему по меньшей мере странным:

— Ну… нет.

Я не настаивал»[163].

Отметим также, что Делаэ получил визитную карточку Рембо (сохранилась) с его миланским адресом, написанным от руки: «Пьяцца дель Дуомо, 39». Этот дом уже много лет как снесен, и мы никогда не узнаем, кто была та гостеприимная вдова.

Милан был всего лишь этапом. Рембо строил другие планы: завербоваться в ряды карлистов (идея, украденная у Верлена) или отправиться на Бриндизи[164] в Адриатику, чтобы затем попасть на острова Киклады (на Кею, Наксос или Сирое), где Анри Мерсье мог бы подыскать ему место рабочего на мыловаренном заводе, в который у него были вложены деньги¹⁰. Как бы то ни было, он пересек Ломбардию, останавливаясь в Александрии, Генуе и Ливорно в Тоскане. Но по пути из Ливорно в Сиену его сразил солнечный удар. Французский консул в Ливорно поместил Артюра в больницу и, как только он поправился, занялся его репатриацией через Марсель.

В консульском реестре можно прочесть¹¹:

«1875, июнь, 15-е число. Репатриация г-на Рембо, Артюра, сына Фредерика и Катрин Кюиф, уроженца Шарлевиля (департамент Арденны). Возраст 20 лет.

На его отправку в Марсель

пароходом «Генерал Паоли»

и посадку на судно 12,50 фр.

Выдать денег 3,20 фр.

За 2 дня, проведенные г-ном

Рембо в Стелле 2 фр.

Итого: 17,70 фр.

Однако в Марселе еще не вполне выздоровевший Рембо снова очутился в больнице, где ему пришлось провести несколько недель. Очевидно, именно оттуда он послал Делаэ письмо, в котором рассказал о своих последних приключениях. Тот тут же поделился новостью с Верленом: «В настоящий момент Ремб в Марселе, и, по всей видимости, прежде чем там очутиться, обошел пешком всю Лигурию. После всех мытарств консул в приказном порядке отправил его на родину. Как бы то ни было, он заявляет о своем намерении податься к карлистам (!) и изучать испанский, а также продолжает упражняться в надувательстве нескольких еще оставшихся у него друзей»¹².

Верлен из Стикни поспешил передать это известие Жермену Нуво, который находился в Пурьере (департамент Вар), а тот в свою очередь рассказал все Жану Ришпену, который в то время был в Лондоне: «У меня известие от П. В. Вполне возможно, на днях ты встретишь его в Лондоне, он там будет проездом по пути во Францию. Рембо, должно быть, сейчас в Марселе. Но у меня нет его адреса, да и что с ним, я тоже не знаю; кажется, он вступает в ряды карлис-тов!» (Письмо от 27 июля 1875 года.)

Делаэ оставил нам два рассказа об этой попытке завербоваться к карлистам; они несколько отличаются друг от друга. Первая версия: «Он вербуется в отряды карлистов и возвращается в Париж весь в наградах»¹³. Вторая версия: «Тогда он собрался записаться в отряды к карлистам, которые формировались по ту сторону Пиренеев, но тут восстание закончилось, и вербовщики исчезли». Основываясь на первой версии, Шарль Морра пишет во «Французской газете» от 21 июля 1901 года: «Мой друг поэт Рауль Жинест повстречал Рембо в Марселе. Тот как раз записался в отряд карлистов»¹⁴.

Вернемся к Верлену и Делаэ. Последний работал в отделе актов гражданского состояния в мэрии Шарлевиля и продолжал вести переписку с первым. Поэт сообщает ему 1 июля о том, что взялся за изучение итальянского и испанского и помогают ему в этом Данте и Сервантес.

Потом пришла пора каникул. В августе Верлен пригласил Делаэ, получившего наконец степень бакалавра, провести вместе с ним несколько дней в доме его матери в Аррасе. Там в один прекрасный день, листая фотоальбом, он вдруг взял неприклеенную фотографию Рембо, поместил ее напротив портрета своей жены и закрыл альбом со словами: «Я соединил двух людей, из-за которых страдал больше всего». «Как ты можешь!» — воскликнул Делаэ. «Очень просто — это правда», — мрачно парировал Верлен¹⁵.

Надо сказать, что, по всей видимости, Рембо регулярно всплывал в их разговорах — и ничего хорошего они о нем не говорили.

Разумеется, когда через некоторое время Жермен Нуво покинул Париж, чтобы снова отправиться в Пурьер через Марсель, он получил задание разыскать там Артюра. В своем письме Верлену от 17 августа он докладывает, что поиски были безуспешны, й присовокупляет к посланию ряд рисунков: так, мы видим Нуво в Старом порту в час дня, он смотрит, как тень наползает на кафе с вывеской «Вермут», и задается вопросом: «Кто знает?»…

Тем временем в Пурьере его ожидало письмо от Форена, отрывок из которого он приводит Верлену: «Если верить Форену, Рембо в Париже, живет с Мерсье и Кабанером».

О пребывании Артюра в Париже нам известно немного. Лишь некоторые отрывочные сведения сообщает Делаэ в письме Верлену: «Этот несчастный хвастается с несвойственной для него болтливостью тем, что дал пинок под зад всему свету»¹⁶.

Со своей стороны Изабель рассказала П. Берришону о том, что ее мать, сестра Витали и она сама жили в Париже в июне, июле и августе 1875 года, куда ездили по совету врача для лечения синовита[165]; через шесть месяцев ее младшая сестра умерла от этой болезни. Они выехали из Шарлевиля в среду 14 июля в четыре утра. Вот что говорится об этом в дневнике Витали, хранящемся в музее Рембо в Шарлеви-ле — Мезьере: «Вторник, 13 (июля). Завтра мы едем в Париж. Сколько радости и волнений!.. В прошлом году мы были в столице Англии, в этом году — в столице Франции. (…) Сейчас 8 вечера, а завтра в 4 утра мы уезжаем. Сколько всяких мыслей! Да уж всяких!!!»

Увы, на этих словах дневник заканчивается. Изабель рассказала Берришону кое-что еще: «Когда мы его покидали (Артюра в Париже. — П. П.), он как раз получил место репетитора в Мезон-Альфор»¹⁷. Было ли это во время каникул? Какое значение придавал этой работе Рембо? Тайна, покрытая мраком.

24 августа Верлен послал Делаэ (несохранившееся) письмо для Рембо: «Посылаю тебе письмо для Рембо, передай ему, если он здесь, пошли, если он уехал. Думаю, я делаю то, что нужно. Хотя — как знать?» К письму прилагалась «коппейка» под названием «Ultissima verba»[166] с иллюстрацией в виде рисунка, где был изображен Рембо, рухнувший на стол, заставленный бутылками и стаканами:

Скорее всего, Рембо на письмо не ответил, хотя и собирался это сделать, так как некоторое время спустя Делаэ спрашивает у Верлена:

«Ты получил долгожданное послание от знатока испанской грамматики? Он задел тебя за живое? Если соберешься перерезать ему горло в какой-нибудь таверне, не мучай его слишком долго»¹⁹.

Относительно испанского заметим, что в бумагах Казальса нашли список испанских слов, написанных рукой Рембо. Список этот ему передал Верлен; сказать, каким именно образом он попал к последнему, довольно трудно²⁰.

Делаэ пытался дать Верлену хоть какую-то надежду: «Но знаешь, я все-таки еще питаю иллюзию, что в конце концов наша пиявка перестанет дуться». Верлен, который все это время пребывал в состоянии тревожного ожидания, 3 сентября ответил ему из Арраса: «Что слышно о пиявке? Она перестала дуться?»

Однако к этому моменту Делаэ уехал преподавать в Суассон к великой досаде Верлена, который потерял свой единственный источник информации. Тогда он решил написать самому Рембо в Шарлевиль до востребования, дав на выбор два адреса: один в Париже — Лионская улица, 12, для г-на Истаса, другой в Лондоне, до востребования.

Около 6 октября Рембо снова появился в родном городе и обнаружил на почте письма Верлена. Он вышел из себя. Как? «Лойола» снова посмел докучать ему? Чтобы покончить с этим раз и навсегда, он решил написать Верлену (Делаэ нарисовал его, занятого сочинением этого письма в кабачке) и выбрал парижский адрес на Лионской улице²¹. К несчастью, письмо не было отослано или же затерялось, и обеспокоенный Верлен попросил Делаэ: «Постарайся узнать, из чего состояли сласти, адресованные на Лионскую улицу». Сласти были изрядно приправлены уксусом, в этом можно не сомневаться.

Затем Рембо написал Делаэ в Суассон, и здесь нам повезло больше, так как письмо сохранилось:

В этом же письме он просит Делаэ отослать ему обратно с оказией письма от «Лойолы», которые могут ему пригодиться, и просит рассказать об экзамене на степень бакалавра естественных наук (часть классическая и часть математическая).

Помимо того, Верлен должен был прислать ему газеты (католические?), так как в постскриптуме читаем: «Переписка «по цепочке» дошла до того, что Немери[170] отдал газеты «Лойолы» какому-то полицейскому, чтобы тот передал их мне».

Делаэ уволился из коллежа в Суассоне, посчитав, что ему мало платят, и вернулся в Шарлевиль; он был приятно удивлен, когда 18 октября на одной из улиц родного города встретил Рембо. Он нарисовал эту встречу, состоявшуюся у входа в бакалейную лавку Юдро: высокий Рембо в вычищенном мундире с отложным воротничком дотрагивается указательным пальцем до тучного Делаэ²². На обороте рисунка можно прочесть отрывок из письма, в котором Делаэ рассказывал Верлену, как дела у «пиявки»: «…хотелось бы, чтобы он кончил — помнишь, мы говорили об этом там[171] — в какой-нибудь психиатрической лечебнице. У меня такое впечатление, что он уже движется в этом направлении. Все просто — алкоголь».

Чтобы доставить удовольствие Верлену, Делаэ как может чернит Рембо, встрече с которым в действительности был очень рад. Он продолжает: «Но заметь, поведение Нуво внушает ему беспокойство и недоверие. Артюру известно, что тот вернулся, и он собирается ему написать и потребовать объяснений. Ты хорошо сделаешь, если предупредишь Нуво». Чем все это было вызвано? Тем, что в начале октября Нуво приехал в Шарлевиль, чтобы под именем г-на Жермена занять место репетитора в частной школе Барбадо (бывшей школе Росса), и Рембо не понравилось, что тот не захотел с ним встретиться. Впрочем, очень скоро Нуво выгнали оттуда за эксцентричное поведение²³. Верлену, предупредившему его, он ответил 20 октября: «Полное неведение относительно того, чем вызван гнев Рембо. В Париж он совсем не пишет».

А Делаэ продолжает: «Что до тебя, то он считает, что ты всего лишь скряга, твое поведение — «свинство или проявление неприязни». Он был у твоей матери в Париже. Портье сказал ему, что она в Бельгии. Ему (красавцу нашему) известно, что ты поехал в Бостон, но он думает, что в данный момент ты уже вернулся в Лондон. Разумеется, я ничего не знаю, я тебя совсем потерял из виду».

Очень жаль, что мы располагаем только отрывком из письма Делаэ, в котором он, должно быть, описывал «мытарства» Рембо в Италии. В нем также затрагивался вопрос о здоровье последнего (уже в 1872 году он заявлял: «Здоровья у меня хватит на 5 лет»): климат Франции не шел ему на пользу, и он мечтал о теплых краях, об Африке или Азии. В этой связи ему в голову пришла необычная идея: завербоваться в ряды миссионеров, чтобы его послали в Китай или в какие-нибудь другие дальние страны. «А почему бы и нет, — добавляет Делаэ, — по меньшей мере, тебе оплачивают дорогу».

Верлен ответил двумя письмами. Первое было послано 20 ноября, сохранился лишь фрагмент: «Как он пришел к вере? Я поражен. Расскажи мне об этом таинственном событии!»²⁴ К этому письму он приложил «коппейку» про Рембо, которая также не сохранилась. Второе письмо, датированное 27 ноября, сохранилось полностью. Тон очень злой. Первые строки — куплет угрожающего содержания на тему «возможных будущих делишек» Рембо (шантаж). Далее Верлен справляется о содержании письма Рембо на адрес г-на Истаса; письмо это его крайне интересует; потом он переходит к выражению собственного яростного (кстати, совершенно неоправданного) гнева по поводу того, что какие-то люди подбивают Артюра продолжать образование и поступить в Центральную или в Высшую политехническую школу: «Какой осел, которого даже ослы назвали бы ослом из ослов, посоветовал ему поступать в Политехническую?»

Заметим в скобках, что, говоря так, Верлен, без сомнения, дал маху, так как Делаэ как раз и был среди тех, кто толкал Рембо на эту стезю²⁵. Кроме того, Верлену кажется странным, что Артюр живет на улице Святого Варфоломея, 31 — это вызывает у него новый приступ сварливости: «Он что, не живет с семьей? Значит, у какого-нибудь родственника». И Верлену уже представляется, как Рембо «приползает» домой по ночам и «заблевывает все вокруг (уж я-то знаю, как это бывает!)». Ему не было известно о том, что Рембо переехал вместе со всей семьей — как раз 25 июня, судя по дневнику Витали. Затем Верлен передает привет «мегере» («Что бы она на это сказала? Все еще винит во всем меня? Надо будет поговорить с «матерью Гракхов» с глазу на глаз о том, как проходил мой процесс»). В конце он просит Делаэ прислать ему копии старых стихов «красавца» — если они у него есть (сонеты, написанные белым стихом, которые ему предлагал Делаэ, на тот момент его не интересовали).

— Его стихи? — отвечал Делаэ. — Да у него давно уже нет вдохновения. Я даже думаю, что он уж и забыл о том, как оно выглядит²⁶.

Да, невесело. Но Верлен не теряет надежды. «Расскажи мне, как дела у нашего испанца», — просит он по обыкновению своего корреспондента.

Рембо возобновил прогулки с Делаэ по окрестностям. Оба были без работы, оба были рады «вспомнить молодость». Сохранился рисунок Делаэ, на котором Рембо и двое его друзей взбираются на холм, на котором стоит кабак с вывеской «Джин»²⁷.

В это время одной из страстей Рембо становится игра на фортепиано. Рассказывают, что, когда мать отказалась купить ему пианино или взять его на прокат, он изрезал стол в столовой на манер клавиатуры, чтобы тренировать пальцы (Луи Пьеркен утверждает, что это произошло гораздо раньше). Паренек Лефевр, сын хозяйки одной из квартир, где жил Рембо, впоследствии рассказывал: «Тогда (в конце 1875 года) я брал у Рембо уроки немецкого и помню, что нередко видел, как он отстукивал на столе сольфеджио… или партитуру, одновременно комментируя мне авторские пояснения, исправляя те или иные мои переводы (с французского на немецкий и наоборот)».

Кроме того, зимой он с неистовым рвением принялся за изучение иностранных языков: русского, арабского, хинди, амхарского[172] и т. д. «Чтобы его никто не беспокоил, — рассказывает Луи Пьеркен, — он закрывается на несколько замков в шкафу (этаком ископаемом мебельном мастодонте) и сидит там иногда по 24 часа без воды и еды, поглощенный своей работой»²⁸. Анри Поффен, адвокат из Парижа, сообщил, что застал его в лесу, неподалеку от Шарлевиля, за изучением русского языка; помогал ему в этом старый греческо-русский словарь, страницы которого он разрезал на мелкие кусочки и таскал с собой в карманах.

В воскресенье, 12 декабря, Верлен, рассерженный тем, что не получил ни одного ответа на свои письма, решил отправить Артюру последнее послание. В нем нет ничего нового: «Я все тот же. По-прежнему строго чту религию, так как в ней одной еще остались мудрость и доброта. Все остальное — обман, злоба, глупость. Церковь создала современную цивилизацию, науку и литературу, именно она создала и саму Францию, но Франция порвала с ней и теперь умирает».

Далее он исповедуется в своих грехах и полагает, что уже «искупил наше с тобой постыдное поведение (Господи, да мы же тогда были самые настоящие сумасшедшие!) три года назад».

«Итак, я все тот же. Та же привязанность к тебе (хотя и видоизменившаяся). Я бы так хотел видеть тебя прозревшим, мыслящим. Мне очень горько знать, что ты занимаешься такими глупостями, ты — такой умный, такой способный (удивляешься? а это правда!). Я взываю к твоему отвращению ко всему и вся, к твоему гневу, перед которым ничто не устоит, — и это гнев праведный, хотя ты и не знаешь, почему это так».

Он не поддержит Рембо в его начинании и не поможет материально. «На что пошли бы мои деньги? На девочек, на кабаки! На уроки игры на фортепьяно? Какая «чушь»! Видать, мать не согласилась дать тебе на них деньги, а?»

Затем следует напоминание, что на всякую попытку шантажа Верлен ответит обращением в суд «с документами в руках». Конец письма довольно холоден:

Разумеется, Рембо, не ответил на столь неуклюжее письмо. Удивительно, что он не порвал его в клочки.

Должно быть, он получил его 14 декабря. Между тем через четыре дня, 18-го, умерла его обожаемая младшая сестра Витали. Ей было 17 с половиной лет, причиной смерти стал туберкулез, вызванный синовитом (гидроартрозом). Ее страдания и кончина потрясли Артюра (который сам умрет от похожей болезни). Она так была на него похожа! Те же голубые глаза, та же светло-русая копна волос, та же нежная кожа. Смерть сестры тяжело сказалась на нем, он заболел. «Это был страшный удар, — пишет Делаэ. — Думаю, именно из-за этого, а не из-за напряженной учебы у него начались эти ужасные мигрени. Он решил, что голова у него болит, потому что он носит слишком длинные волосы, и с ними он расправился в один момент: обрил себе череп… я имею в виду, обрил бритвой. На то, чтобы уговорить парикмахера, ушли долгие часы». И Рембо блистал на похоронах сестры лысым черепом. Другие приглашенные, стоявшие поодаль, переговаривались между собой: «Судя по прическе, брат покойной — дряхлый старик!..» Это героическое решение вызвало — стоит ли говорить об этом? — невероятный гнев его матери. Делаэ нарисовал профиль друга, имевший довольно забавный вид из-за выстриженного черепа, походившего на яйцо, и послал этот набросок под названием «Голова под машинку»²⁹ Верлену, который собирался в конце года приехать во Францию и провести там отпуск.

Так в печали траура и горечи разрыва закончился 1875 год, столь щедрый на события.

Отныне судьба обоих друзей определилась: Рембо будет путешествовать и искать приключений, Верлен — стараться реабилитировать себя (ох, как это окажется непросто!) в парижских литературных кругах.

Примечания к разделу

¹ См. Д.-А. де Грааф, Revue de Philologie et d’Histoire, t. 34 (1956), см. также Rimbaud vivant, № 11–12 (1977).

² П. Берришон, la Vie de J.-A. Rimbaud.

³ В издании Edition Pierre Cailler, Genève, 1949, после «Письма барона Козопуха» помещен рисунок Рембо, на котором изображен штутгартский старый город, а также часть рисунка из его письма к Делаэ от 5 марта 1875 г.

⁴ Доклад Д.-А. де Граафа. См. Rimbaud vivant, № 11–12 (1977), где опубликована также гравюра с изображением дома доктора Любке.

⁵ См. Анри Гильемен «Connaissance de Rimbaud», Mercure de France, 1 октября 1954 г., c. 241.

⁶ См. В.-Ф. Ундервуд, Verlaine et Angleterre, c. 270.

⁷ Тетрадь Дусе, рис. 17.

⁸ Рисунок Верлена опубликован в Nos Ardennes (представлено Жюлем Муке), P. Cailler, éditeur à Genève, 1948.

⁹ Э. Делаэ, Rimbaud (1923).

¹⁰ Э. Делаэ, Rimbaud (1923), с. 61. Об Анри Мерсье см. Майкл Пеке-нем, Revue des Sciences humaines, июль — сентябрь 1963 г.

¹¹ Впервые опубликовано в le Bateau ivre, 11 мая 1949 г.

¹² Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 71.

¹³ Les Entretiens politiques et littéraires, декабрь 1891 г.

¹⁴ Статья перепечатана в Barbarie et Poésie (1928).

¹⁵ Э. Делаэ, Verlaine (1919), с. 233.

¹⁶ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 17.

¹⁷ Ebauches de Rimbaud {Mercure de France), c. 208.

¹⁸ Об отношении Рембо к этому роману Гюго (полное название «Девяносто третий год») см. Э. Делаэ, Souvenirs familiers, с. 42. 3 сентября 1875 г. в письме к Делаэ Верлен повторяет свои слова: «Да, от «Девяносто третьего» просто разит, романчик вшивенький».

¹⁹ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 67.

²⁰ Списки английских и испанских слов, составленные Рембо, опубликованы в Rimbaud et le problème des Illuminations A. Буйана де Лакота.

²¹ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 19.

²² Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 17.

²³ Делаэ писал Верлену (тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 31), что, по свидетельству бывшего ученика школы Барбадо, как-то раз Нуво «по примеру одной известной личности» (Рембо) приготовил в ночном горшке пунш для своих учеников, которые стояли вокруг него стенкой (в качестве доказательства приложен рисунок). Кроме того, он частенько сопровождал своих учеников в их ночных вылазках.

²⁴ Заимствовано из каталога к аукциону автографов 12 марта 1936 г. (эксперт — Блазио). Ср. Oeuvres poétiques de Verlaine, édition de la Pléiade (1951), c. 1197.

²⁵ Э. Делаэ, Rimbaud (1906), c. 173, прим.

²⁶ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 68.

²⁷ Тетрадь Дусе, на оборотной стороне рис. 89.

²⁸ Луи Пьеркен, «Sur Arthur Rimbaud», le Courrier des Ardennes, 31 декабря 1893 г.

²⁹ Тетрадь Дусе, рис. 2.